"Джуиш кроникл" с горечью писала в редакционной статье: "Сравните львиное рычание д-ра Вейцмана и его сионистских друзей… в октябре с покорным, робким, тихим, как мышка, поведением, к которому он и они были принуждены в результате переговоров… Все бешенство сионистов по поводу Белой книги превратилось в дым"[359].
Через четыре месяца Вейцман написал о трагикомическом финале эпизода с письмом Макдональда, который он, по правде говоря, сам предвидел. В письме к профессору Вильяму Раппарду, дружелюбному швейцарскому члену Постоянной мандатной комиссии, он написал:
"Пасфилд и Чанселор письмо Макдональда игнорировали, и отношение палестинской администрации к Национальному очагу и мандату сейчас более враждебно, чем когда-либо. Нам приходится бороться за свои элементарные права, которые были растоптаны. Мои противники считают меня ответственным за все это, и моя жизнь — страдание"[360].
Жаботинский не знал о воззвании Вейцмана к Томасу, но прямо обвинял его и правление, что они и до получения письма Макдональда знали: не будет никакого нового комитета с заменой Пасфилда. "Будущее истолкование Белой книги, — писал он, — и решение о дальнейших практических шагах должно находиться в руках собственных назначенцев Пасфилда". Он продолжал:
"[Они знали] что не будет организации, к которой можно было бы обратиться по поводу тех частей Белой книги, которые не упомянуты в макдональдовском письме. Поэтому все они остались в силе, в том числе и клаузула о "парламенте"; а право "истолкования" и применения их осталось в руках министерства колоний, бессовестно враждебной организации. Все это было известно Вейцману и правлению, но они выразили свое согласие.
Поэтому он потребовал, чтобы дальнейшие переговоры были отложены до тех пор, пока конгресс не представит правильно избранное правление[361].
Вейцман обеспечил новую отсрочку конгресса до 30 июня 1931 года.
Из событий этих недель — разумеется, не впервые, но теперь особенно резко — выявилось столкновение между мышлением Вейцмана и методом и мышлением Жаботинского. На массовом митинге в Париже Жаботинский прочел одну из своих умеренных лекций. Аудитория два часа слушала, словно прикованная к сиденьям. Рассказав снова об идеологических корнях ревизионизма, он обрисовал его политическую стратегию, подкрепленную последними событиями[362].
"Я помню, что на одном из конгрессов важный представитель сионистской политики торжественно заявил, что если бы он или кто-нибудь из его преемников изменил тон и содержание сионистских требований… то их бы перестали впускать в министерство колоний. Уроки последних месяцев показали, что это не так. С самого начала, при первых же попытках оказать моральное давление через всемирное еврейство, британское правительство проявило готовность к уступкам… Не только силой оружия ведутся и выигрываются великие кампании за справедливость; в области оказания политического и морального давления еврейский народ далеко не самый слабый на земле".
Он перешел к различному отношению к арабской проблеме.
"Главная идея сионистского движения — настойчивое требование, чтобы еврейская сторона сделала все возможное, чтобы добиться соглашения с арабами. Соглашение — вещь хорошая и главная, но по какой-то причине мы вообразили, что соглашение зависит только от нас. Правящие круги в Англии ухватились за эту идею, и нам говорят, что они не могут проводить основные реформы в Эрец-Исраэль, пока мы не заключим соглашения с арабами.
Я выражу взгляды всех сионистов, сказав, что мы не хотим изгнать арабов из Эрец-Исраэль, здесь всегда будет большое и, я надеюсь, довольное арабское население. У них будут равные права. Но даже те арабы, которые хотят верить нашим обещаниям, заявляют: да, но вы хотите создать еврейское большинство в стране, а это как раз то, чего мы не можем и не хотим позволить.
Поэтому арабы старались получить право вето на еврейскую иммиграцию, а это было неприемлемо.
В существующих условиях невозможно избежать столкновения мнений и интересов. Зачем же нам создавать для себя иллюзию соглашения? Мы должны иметь смелость говорить неприятную правду".
Он понимал арабское сопротивление и смотрел в лицо жестоким фактам.
"Никогда колонизация не проводилась с согласия местного населения. Мы понимаем и даже уважаем арабское сопротивление широкомасштабному еврейскому расселению… Но это не значит, что их дело правое… Поэтому мы не верим в мир сегодня. Понадобится одно или два поколения, прежде чем арабы покорятся еврейской иммиграции и признают ее. Вот почему мы не верим в успех переговоров при нынешних условиях"[363].
Перейдя к Белой книге, Жаботинский призвал не преувеличивать ее важность. Дурные стороны британской администрации въелись в их систему, в статус-кво еще до Белой книги. Борьба с британцами должна быть направлена не только в отрицательную сторону, против Белой книги и ей подобного, но и в положительную — за колонизационный режим для строительства Национального очага.
Самое важное последствие принятия сионистами письма Макдональда и таким образом согласия их на статус-кво заключалось в отмене борьбы. Разрушительная политика объявления ситуации "удовлетворительной" снова оживает. Это было нестерпимо.
"Мы отвергаем этот лозунг напрочь. Мы заявляем, что письмо Макдональда не является базой для сотрудничества. Сотрудничество с этим правительством невозможно. Еврейские массы смотрят на нынешний режим в Палестине и его спонсоров в Лондоне с большим недоверием. Нам нужно не прекращение борьбы, а ее усиление: за реформу палестинской администрации, против идеи парламента, за безоговорочную отмену Белой книги и за колонизационный режим".
И в заключение он сказал, что оставлять управление сионистскими делами в руках нынешних лидеров неприемлемо.
Удовлетворенный булонским компромиссом с группой Гроссмана (договоренностью, что внутренние проблемы партии будут разрешены после того, как Сионистский конгресс примет постановление о целях сионизма), Жаботинский снова отправился в Восточную Европу. На этот раз для открытой избирательной кампании, в которой был в некотором смысле "новобранцем". Он все еще не верил в возможность взять власть в Сионистском движении, но, как он сам открыл в дни легиона, новобранец, как только записан, становится неотличим от волонтера.
К тому же тут были воодушевляющие обстоятельства. Во время своего осеннего турне по Европе он пришел к выводу, что появилась надежда на значительно большую поддержку ревизионистов избирателями; он ощущал, что теплые чувства к нему в Польше и других восточноевропейских странах не только результат отчаяния и разочарования в вейцмановском режиме, но и искреннее сочувствие и понимание ревизионизма и его духа. Он был очень растроган этим чувством присоединения.
Из Палестины тоже приходили ободряющие новости. В январе произошли выборы в Национальную ассамблею ("Асефат а-Нивхарим"), и список ревизионистов, которые на выборах 1925 года получили 7,5 процента голосов, утроил цифру, достигнув 23 процентов. И это еще не вполне соответствовало новым веяниям в общине. Партии пришлось бороться с широко развернувшимся мошенничеством. Организация выборов находилась большей частью в руках чиновников лейбористской партии. Выяснилось, что 30.000 членов общины не получили избирательных удостоверений, — все, известные как члены ревизионистской партии и других мелких партий и им симпатизирующие. После повторных протестов в последнюю минуту удостоверения были добавлены, но все-таки 20.000 человек их так и не получили.
Жаботинский пережил и счастливую минуту, независимо от избирательной кампании, — на первой Всемирной конференции "Бейтара", состоявшейся в Данциге. Рост движения отразился в количестве делегаций: восемнадцать делегаций от восемнадцати стран представляли 22 тысячи активных членов.
Конференция отличалась живыми дебатами по поводу взглядов на основную программу движения. Жаботинский, произнеся свою президентскую речь, не оказывал давления на дебаты, решения принимались самими делегатами.
Структура у "Бейтара" была военная, но руководство избиралось. Вступая в "Бейтар", вы принимали его дисциплину как в армии или любой другой дисциплинированной юношеской организации. Если через некоторое время вы решали, что тут вам не нравится, вы могли из "Бейтара" выйти. Отношения между "Бейтаром" и ревизионистской партией были определены. "Бейтар" как организация (и отдельные члены, не достигшие 18 лет) не принимал участия в политике. В восемнадцать лет бейтаровцы, как ожидалось, вступали в ревизионистскую партию в индивидуальном порядке. Как принято было в "джентльменском соглашении", "Бейтар" не должен был организовывать блоки или действовать как блок внутри партии.
На конференции и речи не было о простом изложении принципов. Это была программа действий, обязанностей, которые каждый из членов должен был выполнять, — и почти все эти обязанности, за исключением одной, представляли воплощение идей Жаботинского, которые он провозгласил много лет назад. Каждый член "Бейтара" должен был изучить средства самообороны и пройдя обязательные тесты, должен был быть готов к вызову в случае необходимости. Он должен был свободно говорить на иврите и знать еврейскую историю — с упором как на ее радостные или героические моменты, так и на печаль и трагедию; он должен был помогать в распространении палестинских продуктов. Обязанностью каждого члена Бейтара было "встать и идти" — то есть иммигрировать в страну Израиля; но поскольку возможности иммиграции были ограничены, то каждый бейтаровец должен был, насколько это возможно, выполнять свои обязанности в диаспоре.