Третья причина: правда производит очищающее действие. Неужели мы не устали и нас не тошнит от постоянной уклончивости? Очистить атмосферу — это политический императив, и это будет достигнуто, если мы будем говорить правду. Почему мы должны позволять определение термина "Еврейское государство" как экстремизма? Албанцы имеют собственное государство, болгары имеют собственное государство; в конце концов, государство — нормальное состояние каждой нации. Если бы сегодня существовало Еврейское государство, никто не сказал бы, что это не нормально. И если мы стремимся к нормализации, то как можно называть это экстремизмом, и неужели мы сами должны так говорить?"
Некоторые делегаты пытались найти формулы, американцы говорили о "превосходстве", но это не было ясным определением. Он привел иллюстрацию — шуткой разрядив напряженность в зале:
"Три года назад у меня был дружеский разговор с одним из старших еврейских чиновников в Палестине, сторонником Брит Шалом*. Он сказал: "Мы не нуждаемся в большинстве по количеству, мы нуждаемся в превосходстве". Я спросил: "Что такое превосходство?" — Он ответил: "Сехел [ум, мозги]".
Жаботинский заговорил о требовании селить евреев в Трансиордании. "Почему эта территория должна быть закрыта для еврейского расселения? Ваш долг сказать здесь: мы не согласны с ситуацией закрытых дверей. В резолюции еврейского конгресса должно стоять:
"Цель сионизма, выраженная в словах "Еврейское государство", "Национальный очаг" или "законодательно гарантированная территория", есть создание еврейского большинства в населении Палестины по обе стороны Иордана".
И в заключение он снова заявил свое кредо: оптимистическое исповедание веры.
"Мы все глубоко потрясены поведением британцев. Я тоже глубоко потрясен, потому что знаю, что и я внес свою долю в привязывание еврейской политики к политике Британии. Я часто спрашивал себя: лгал ли я еврейскому народу?.. Никто из нас теперь не готов сказать: Англия играет свою игру. Но главный вопрос сейчас — как это получилось?
Было ли это предопределено, и произошло бы даже если бы наши методы были лучше и наше руководство тоже было лучше, или это были наши ошибки, которые решили дело? Если правда, что даже лучшие методы были бы бесполезны, тогда все безнадежно. Но если кто-нибудь может сказать, что даже в нынешних обстоятельствах при лучших методах и результаты были бы лучше, — тогда какая-то надежда остается. Оптимисты среди нас те, кто говорит: виновата наша политика, это наша политика заставила британский народ поверить, что ситуация удовлетворительна. Теперь мы хотим начать новый, последний эксперимент, но применяя иные методы.
Прежде, чем еврей объявит, что весь мир против нас, что одна из величайших и цивилизованнейших наций лишена честности, что сам Бог обратился против нас, прежде чем мы все это скажем, честность требует, чтобы мы сказали "ашамну, багадну" [мы согрешили, мы предали], и мы исправим наши пути и наши методы. Если станет ясно, что наша цель не может быть осуществлена вместе с британцами, это будет трагично. Но в глубине души мы убеждены, что даже в этом случае наша надежда не потеряна. Мы найдем другие пути. Но этот вопрос до сих пор не встал.
С наивной верой тех, кто много лет назад встречался в Базеле, — я был тогда еще мальчиком, — с той же наивностью я верю в честность мира, в силу правого дела. Верю, что великие вопросы решаются силой морального давления и что еврейский народ обладает огромной силой морального давления. Ани маамин [я верю]".
Не считая шутливой, хотя и многозначительной, ссылки на д-ра Эдера, он не назвал ни одного сионистского лидера, ни словом не упомянул о партии лейбористов, которая, несмотря на различия в социальной политике, обладала той же политической верой, что и он. Он просто предъявлял своим слушателям факты, им всем известные, и призывал их сделать неизбежные выводы. Страстность его речи, особенно в ее заключительных пассажах, неподдельна и ощущается даже при чтении; но эта страстность проконтролирована холодной сталью логики. Некоторые его последователи, взволнованные неутихающими волнами аплодисментов, говорили ему о триумфе. Он сухо предупредил их: "Друзья мои, есть разница между Stimmung (настроением) и Abstimmung (голосованием)".
Как бы то ни было, конечная цель, как того хотели ревизионисты, была твердо помещена в центре повестки дня. Было очевидно, что горячие сторонники Вейцмана — и самая ярая среди них фракция лейбористов (хотя только немногие смогли удержаться от аплодисментов Жаботинскому-оратору) — вовсе не стремились к дебатам по этому поводу. Прежде, чем они смогли предпринять какие-то шаги, чтобы их избежать, это было им навязано: виноват был сам Вейцман. И снова то был Роберт Штрикер, всеми уважаемый лидер австрийской еврейской общины, а теперь ревизионистский делегат, споривший с Вейцманом на заседании Исполнительного комитета в августе. Теперь он гневно прочитал перед конгрессом новое заявление Вейцмана, которое поразило аудиторию. Вейцман сказал в интервью Еврейскому телеграфному агентству:
"Я не понимаю и не сочувствую требованию о еврейском большинстве в Палестине. Большинство не гарантирует безопасность, большинство не необходимо для развития еврейской цивилизации и культуры. Мир поймет это требование только в том смысле, что мы хотим добиться большинства, чтобы выгнать арабов"[367].
Больше всего потрясены были лейбористы. Хаим Арлозоров, молодой растущий лидер партии и один из самых преданных сторонников Вейцмана, тут же подал запрос, призывая Вейцмана дать объяснение. "Если это процитировано правильно, — сказал он, — то заявление по сути ошибочно, а политически вредно"[368].
Вейцман объяснение дал. Он не стал отрицать того, что сказал. Он сказал, что его заявление сделано "в такой форме, чтобы вызвать недоразумение". Это необычное разъяснение, впрочем, делу не помогло.
"Я никогда не говорил и никогда не думал, что какая бы то ни была группа в конгрессе намеревается изгнать арабов из Палестины и что требование одной из групп конгресса создать еврейское большинство может быть понято в таком смысле".
Заявление было явно неудовлетворительным, но фракция лейбористов и другие, явно поддерживающие Вейцмана делегаты проголосовали против предложения Грюнбаума провести полноценные дебаты, получив незначительное большинство (107 против 97). Но все-таки невозможно было прекратить это дело, и заявление Вейцмана было передано в Политическую комиссию[369].
И тут в борьбу включился Гроссман. Как это возможно, спросил он, чтобы конгресс продолжал свои разговоры, когда делегаты не знают, на каком они свете в смысле окончательной цели сионизма. Он потребовал, чтобы вопрос этот был поставлен на Политической комиссии для вынесения резолюции. Делегаты-лейбористы кричали и перебивали его, но почувствовав по аплодисментам, которыми наградили Гроссмана, что они в меньшинстве, воздержались от голосования, и предложение Гроссмана прошло 115 голосами против 17. Таким образом дебаты по поводу цели были переданы в Политическую комиссию.
Комиссия сначала занялась заявлением Вейцмана и осудила его. Председатель комиссии, Нахум Гольдман, передал пленуму следующую резолюцию:
"Конгресс сожалеет о взглядах, выраженных д-ром Вейцманом в его интервью ЕТА [Еврейскому телеграфному агентству], и считает его ответ на запрос неудовлетворительным"[370].
Сторонники Вейцмана мобилизовали все свои силы, чтобы провалить резолюцию на пленуме, и им снова удалось собрать 106 голосов, но 125 голосов было подано за резолюцию. Таким образом, недоверие президенту было явно выражено Сионистским конгрессом — после десяти лет его служения и через пятнадцать лет после того, как в разгаре мировой войны он принял на себя активное руководство движением, способствовав появлению Декларации Бальфура.
Конгресс зажужжал предположениями, пресса отозвалась эхом: кто же станет преемником?
Большинству наблюдателей казалось, что теперь, когда восьмилетняя борьба между Вейцманом и Жаботинским закончилась не в пользу Вейцмана, то бразды правления должны перейти к Жаботинскому. Больше всех эту идею поддерживал Вейцман.
В эксклюзивном интервью Якобу Ландау, из ЕТА, он выразил надежду, что Жаботинский, "человек больших способностей и качеств", смело защищавший свои убеждения, станет его преемником.
"Во всяком случае, он явный оппонент, и я предпочитаю его некоторым другим, которые объявляют себя моими друзьями, но в действительности готовы всадить мне нож в спину"[371].
Раньше, во время общих дебатов, Вейцман сел рядом с Жаботинским, чтобы поговорить с ним о другом. Йосеф Кларман, молодой ревизионистский делегат из Польши, сидевший рядом с Жаботинским, услышал их разговор. Вейцман, поговорив о другом, сказал Жаботинскому после паузы:
"Я думаю, что вы теперь единственный человек во всем сионистском движении, который достоин стать президентом Всемирной сионистской организации".
На что Жаботинский ответил честно, хотя и не слишком любезно: "Спасибо за комплимент. Жаль, что я не могу ответить вам тем же".
Приблизился Вейцман к Жаботинскому в первую очередь потому, что хотел попросить его оказать влияние на раввина Стивена Вайза, дабы тот убрал некоторые резкие выражения из своих нападок на британское правительство. Жаботинский отказался. Вайз, сказал он, не член ревизионистской делегации. "Его речь вдохновлена не мною, хотя, конечно, он выразил чувства, которые разделяли мы все, слушая вашу защиту Англии. Конечно, тон его речи резок, форма и манеры не те, что для меня приемлемы. По-моему, факты сильнее, чем самые резкие выпады. Но рабби Вайз, по-видимому, чувствует иначе. Мне очень жаль, но я за него не отвечаю"