Видимо, это было тогда, когда (что видно из протокола) Вейцман попросил председателя Моцкина прекратить выступление Вайза. Моцкин, однако, поддержал право Вайза выражать свои взгляды, и Вейцман в знак протеста вышел из зала[373].
Жаботинского естественным кандидатом на пост президента считал не один лишь Вейцман. Из биографии д-ра Эдера, его многолетнего ближайшего сотрудника, видно, что он с парламентской логичностью настаивал: "…поскольку Вейцман потерпел поражение, на смену должна прийти оппозиция, — иными словами Жаботинский и его друзья". Самым решительным образом эта идея была отвергнута самим Жаботинским. Он постоянно объяснял конгрессу, что не верит, что ревизионисты получат достаточную поддержку, а следовательно, они не смогут создать правление, возглавляемое ими. Более того, он перечислил всевозможные препятствия к тому, чтобы ему стать президентом, включая обструкцию, которую он ожидал от лейбористской партии[374].
В сложившихся обстоятельствах ни британский, ни иной парламентский опыт и процедуры значения не имели.
За ним не стояло компактное большинство, и он не верил, что во всех обстоятельствах можно положиться на, по-видимому, симпатизирующую ему неформальную "коалициию", возникшую на конгрессе.
Однако же было немало слухов, что Жаботинский приехал на конгресс со специальной целью сменить Вейцмана на посту президента. Забавное доказательство приводит Вера Вейцман в своих мемуарах (опубликованных посмертно в 1967 году). Она не только утверждает, что Жаботинский приехал на конгресс "в уверенности", что будет избран президентом, но добавляет не без злости, что его жена "прибыла одетая так, как, она думала, полагается быть одетой жене президента"[375]. (Это, во всяком случае, было очень не в характере Ани, и никто другой не вспоминает, что вообще видел ее на конгрессе.) Шехтман, один из самых близких к Жаботинскому людей, в своих воспоминаниях отрицает такие мысли у Жаботинского. Другие видные делегаты, среди них Гроссман и Игнац Шварцбард, глава Всемирного союза Общих сионистов, долго разговаривавший с Жаботинским в это время, разделяют его мнение[376].
Авраам Абрахамс, член штаба ревизионистов в Лондоне, тоже рассказывал (писавшему эти строки), что он, Абрахамс, уговаривал его согласиться на президентство[377].
Верное чувство практичности у Жаботинского было вскоре подтверждено. 10 июля Политическая комиссия конгресса, после яростных дебатов, утвердила предложение Жаботинского признать целью сионизма еврейское большинство в исторических границах Палестины. Когда Вейцману рассказали об этом решении, он на следующий день (в субботу, 11 июля) явился на комиссию с воззванием — не предъявлять этого решения конгрессу. Оно, говорил он, помешает мандату, оно может привести к антисионистской интерпретации мандата и подвергнуть опасности возможность устроить еврейские поселения в Трансиордании. Член комиссии спросил его: разве британское правительство уже несколько раз не пересматривало мандат, каждый раз ухудшая?
Вейцман разразился требованием, чтобы новое руководство приняло политику "паритета" — правда, не паритета 50 на 50, которого они требовать просто не могли. Если проблема Законодательного совета встанет очень остро, сказал Вейцман, я не остановлюсь перед тем, чтобы интерпретировать паритет как соотношение сорока евреев и шестидесяти арабов[378].
Однако все это не произвело впечатления на комиссию, и она не изменила решения предъявить резолюцию конгрессу.
Цифры голосования правильно отражали силы фракций на конгрессе. Большинство (17 к 11) состояло из ревизионистов, "Мизрахи", почти всей группы "Б" Общих сионистов — в основном американской — и даже некоторых "отдельных представителей" из группы Эдера. И снова были потрясены сторонники Вейцмана, особенно в лейбористской партии. Было вполне вероятно, что конгресс одобрит резолюцию. Эта возможность открывала совершенно новое направление для предположений, во всяком случае, очень неприятных для лейбористских лидеров. Несмотря на то, что до сих пор ревизионисты отказывались сотрудничать в смешанном агентстве, не было ничего невозможного в том, что несионисты (чей престиж резко упал после того, как не состоялось их финансовое чудо, о котором было столько разговоров, да и главный их спонсор в Сионистской организации потерпел поражение) пойдут на уступки ревизионистам в вопросе их роли в Еврейском агентстве. В конце концов ревизионисты постоянно предлагали несионистам главную роль в экономической сфере, может, и "модус операнди" (образ действий — лат.) между ними будет найден. Это сделает возможным для ревизионистов играть главную роль не только в правлении, но и в Еврейском агентстве.
Не было никакой уверенности, что конгресс согласится на президента-ревизиониста. Однако опасность такая была — как и опасность, что придется включить ревизионистов в правление — не самого Жаботинского, но почему бы не Гроссмана, или Лихтгейма, или Соскина? Другие партии ведь тоже не посылают в правление своих главных деятелей. К тому же резолюция о конечной цели обяжет правление ввести совершенно иную политику и тональность в отношениях с британским правительством. А главное, ревизионисты и буржуи — американские сионисты и не меньшие буржуи — мизрахисты все вместе будут претендовать на большую часть мест в новом правлении. Поэтому почти абсолютный контроль лейбористов над сионистской экономикой и их почти монополия в распределении рабочих мест среди старожилов и новых иммигрантов, конечно, подвергнутся реформе. Все это еще были только предположения, которые могли стать реальностью, если ревизионисты проявят инициативу в борьбе за власть и их "коалиция" продержится. Так, скорее всего, выглядели размышления лейбористских лидеров. Опасность еще не накатила, но она была ощутима и неминуема.
Лишь подобные соображения, торопливые, но тщательные, могут объяснить то, что случилось через сорок восемь часов после того, как Политическая комиссия приняла ревизионистскую формулировку конечной цели. Это было хорошо спланированное, хотя и прозрачное, политическое жонглерство.
Решение Политической комиссии было принято днем, в пятницу 10 июля. На следующий день, в субботу, объявили общее собрание Политической комиссии и Комитета по регламенту (назначенное на вечер этой же субботы). На собрании была зачитана телеграмма, полученная от "Ваад Леуми" в Палестине и посланная в этот же день, требующая — согласно ЕТА от 13 июля — "мягкой и осторожной формулировки сионистской конечной цели в резолюции, которую примет конгресс". Было совершенно ясно, что это мошенническая подтасовка. Невозможно было для "Ваад Леуми" в промежуток между полуднем пятницы и вечером субботы собраться (притом еще и в субботу!), провести дискуссию, принять жесткое решение и послать в Базель телеграмму, которая тем же вечером была получена. Роберт Штрикер, представлявший вместе с Оскаром Рабиновичем ревизионистов, не стеснялся в словах. "Она не может быть настоящей. Это сфабриковано. Это "Эмская телеграмма [знаменитая сфабрикованная телеграмма, посланная из Эмса кайзером Вильгельмом Бисмарку, которая развязала войну 1870 года]". Телеграмму от имени Ваад Леуми подписали Элияу Голомб, лейбористский лидер, и Саадия Шошани[379].
Достаточно подумать секунду, чтобы убедиться в ее абсурдности. Голомб был лидером "Хаганы", находившейся в то время в руках Гистадрута, контролируемого, в свою очередь, лейбористской партией. Но в конгрессе участвовали и другие лидеры Гистадрута: все, что Голомб мог сказать по поводу безопасности, сумел бы выразить любой из них, включая Бен-Гуриона и Берла Кацнельсона. Хитрость этой телеграммы была в использовании названия Ваад Леуми, и оно должно было создать чувство срочности (которое, конечно, создает каждая телеграмма) и авторитетности, — чтобы вызвать панику у неинформированных людей. Стивен Вайз, по-видимому поверивший, что что-то недоброе произошло в Палестине, сказал, что эта телеграмма — "террористическое использование в интересах правления каких-то тревожных вестей, пришедших из Палестины"[380].
Тщательная проверка (проведенная автором этой книги) архивов "Ваад Леуми" показала, что между 9 июня (протокол номер 8) и 18 августа 1931 года (протокол номер 9) правление "Ваада" не собиралось вообще. На более поздних заседаниях пленума и Правления нет никакого упоминания о телеграмме, посланной конгрессу[381].
В телеграмме кроется и более глубокое политическое значение. Даже если бы арабы открыто угрожали мятежом в ответ на провозглашенную цель сионизма (чего арабы не сделали), разве же это могло оправдать торопливое отступление сионистов, сдачу перед угрозой? Ведь когда так делали британцы, у сионистов это вызывало осуждение и отвращение. И что не менее важно: для арабов поведение конгресса означало бы, что не только для британцев — в чем они с радостью убедились — мятежи и даже только угроза мятежей — достаточная причина для уступок их требованиям. (Знаменитый отказ верховного комиссара Пламера в 1928 году сделать это навсегда запомнился как драматическое исключение.) Если бы такое торопливое отступление состоялось, арабы презрительно заключили бы, что и сионистов можно испугать.
Нет смысла рассуждать, что было бы, если бы у делегатов конгресса было время переварить все факты и последствия телеграммы Голомба. Учитывая сжатый график работы конгресса, пауза для размышлений была исключена. Союзники ревизионистов отшатнулись от них, и ночью в субботу, 11 июля, Политичес