кий комитет дал задний ход. Он издал водянистую резолюцию, в которой не было ни еврейского большинства, ни Еврейского государства, ни его границ; эту-то резолюцию и принял конгресс на следующий день 121 голосом против 106.
Гроссман, разоблачив "заказную телеграмму", последний раз попытался протащить ревизионистскую формулировку[382]. Лейбористская партия сделала успешный ответный шаг. Они предложили, чтобы голосование вообще не производилось и было снято с повестки дня. И снова "союзники" ревизионистов отступили. Резолюция, откладывающая формулировку ревизионистов в долгий ящик, была принята большинством в 121 голос против 5 7 [383]. Только пять неревизионистов, среди них Михаэль Хаскель из Южной Африки, самый активный из числа Общих сионистов сторонник Жаботинского и его политики, голосовал вместе с ревизионистами.
Столпотворение продолжалось. Председатель Моцкин, все время соблюдавший абсолютное беспристрастие, разрешил Гроссману сделать заявление. Делегаты-лейбористы, возбужденные своим триумфом, не давали ему говорить. Они начали петь, вскоре прибавили к своему репертуару "а-Тикву" и потребовали, чтобы делегаты встали. Только Жаботинский и Гершель Фарбштейн, лидер "Мизрахи", продолжали сидеть. Моцкин все время просил лейбористов прекратить шум. Они не обращали на него внимания. Тогда он закричал на них: "Это Сионистский конгресс!" Оскар Рабинович отозвался: "Это уже не Сионистский конгресс!"
Тогда Жаботинский, опершись на плечо Рабиновича, встал на стул и заявил: "Это теперь уже не Сионистский конгресс!" Он вынул из кармана свою делегатскую карточку, разорвал ее в клочки и разбросал их среди делегатов. Несколько делегатов угрожающе двинулись на него. Но другие делегаты встали вокруг него кольцом и на своих плечах вынесли его из зала заседания. В зале ревизионистов не осталось. Конгресс был расколот[384].
На двух студентов-ревизионистов, Реувена Гехта и Эрнста Гамбургера (и, конечно, не на них одних), события, свидетелями которых они стали, произвели сокрушительное впечатление. Как же может Сионистский конгресс отвернуться от мечты Герцля? Гехт вспоминал, что через пять дней после Первого сионистского конгресса Теодор Герцль записал в своем дневнике невероятные слова: "Если суммировать Базельский конгресс в одной простой фразе, то это будет звучать так: в Базеле я основал Еврейское государство"[385]. Потрясенные увиденным как светопреставлением, не в силах думать ни о чем другом, они решили отправиться к самому Жаботинскому. Они пришли к нему в гостиницу (не самую дорогую в городе) в два часа ночи. Сонный портье, вняв их тревоге и получив немалые чаевые, разрешил им подняться к Жаботинскому.
Некоторое время они ждали, но Жаботинский не появлялся, и они стали раздумывать над нелепостью своего поведения. Они уже предпочли бы отправиться домой или просто "ко всем чертям", как выразился Гехт. Но тут Жаботинский показался в холле, полностью одетый, и молодые люди с изумлением услышали, как он извиняется, что заставил их ждать. Чувство юмора, видимо, его не покинуло, и к тому же он угадал их отчаяние. Они мямлили свои объяснения, а Жаботинский спокойно спросил их, не могут ли они предложить более подходящего места для серьезного разговора. Гехт, живший в Базеле, повел их в привокзальное кафе, открытое и ночью. И там Жаботинский, словно это было совершенно в порядке вещей, прочел им целую диссертацию на тему "не отчаивайтесь, вы доживете и увидите Еврейское государство, несмотря на этих мошенников". И разрешил им проводить себя обратно в гостиницу[386].
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ
ЖАБОТИНСКИЙ на конгресс не вернулся. Однако когда на следующий день открылась заключительная сессия, фракция ревизионистов оказалась на своих местах. И Гроссман заявил, что, хотя вчера ревизионисты ушли в знак протеста, теперь они возобновляют свое участие как долг перед своими избирателями. Это, объяснил он, никак не отражает их отношения к Сионистской организации, которое будет определено позже.
Решение вернуться на конгресс пришлось не по вкусу некоторым делегатам, в частности из Палестины, и явно для того, чтобы их успокоить, Жаботинский сразу же после конгресса в заявлении о своем отсутствии на последнем заседании подтвердил, что "тактика ревизионистов была мудрая и твердая"[387].
Подумав, через неделю он написал в "Рассвете": "Вместе с фракцией ревизионистов из зала вышел дух Герцля. В данных обстоятельствах возвращение нашей фракции на конгресс было большой тактической ошибкой". По поводу же голосования ревизионистов на последнем заседании за Соколова в качестве президента он прибавил:
"Наша борьба никогда не была личной. Лично доктор Вейцман нас мало трогает; но этот "незаменимый" человек был воплощением определенной политики: систематичной сдачи британскому правительству и непрерывного отказа от всего национально-политического содержания сионизма.
[Соколов], хоть и не столь известен, как Вейцман, представляет ту же политику, поэтому и он совершенно не подходит на пост президента Сионистской организации".
Когда Оскар Рабинович спросил его, как голосовать, когда Соколов представит конгрессу свое правление, Жаботинский ответил: "Прежде всего потребуйте, чтобы он сделал заявление о своей политике". Ясного заявления по этому поводу так и не было сделано, но места для каких-либо сомнений не осталось, когда, после обычной дискуссии между партиями, был объявлен состав предлагаемого Правления. Из пяти предложенных только двое не были сторонниками Вейцмана: Эммануэль Нойман от американских Общих сионистов и Гершель Фарбштейн, лидер польской "Мизрахи". Остальные трое были полностью преданНы Вейцману: Бродецкий и лейбористы Берл Локер и Хаим Арлозоров — самые верные приспешники и защитники вейцмановской политики. К тому же они были самыми ярыми, а Локер и самым наглым из противников, нападавших на Жаботинского и ревизионистов[388].
Связь между Вейцманом и партией лейбористов очень окрепла. Накануне последнего заседания произошла трогательная сцена, когда Вейцман явился в их офис, чтобы "попрощаться". Завершив прочувствованную речь, он залился слезами, когда стал благодарить лейбористов, так надежно стоявших с ним рядом, затем обнял и расцеловал Арлозорова, Шпринцака и Берла Кацнельсона. В его словах не было и намека на то, что голосование, приведшее к его провалу, имело некое идеологическое или политическое оправдание. Как он сказал, виной тому "ядовитая атмосфера", возникшая на конгрессе. И тут он снова заговорил о Декларации Бальфура, которую ему хотелось "упростить".
"Я все еще думаю, что Декларация Бальфура не что иное, как военная добыча, и по своему весу она должна была пойти ко дну, поскольку почва была ненадежна. Это вы, рабочие, укрепили почву, да и я вложил свою лепту в это дело"[389].
Таким образом, сионистское движение обещало стать вейцманизмом без Вейцмана, и потому ревизионисты проголосовали против нового Правления.
В итоге конгресс принес Жаботинскому и некоторые положительные эмоции. Он, конечно, мог указать на драматическую реализацию своей оценки слабости потенциальных союзников ревизионистской партии. Как бы то ни было, объединение сил на конгрессе — без сомнения, укрепившееся после его великолепной речи, — вероятно, обеспечило победу в резолюции о конечной цели, даже без Грюнбаума и его сильно обескровленной партии радикалов. Голосование в Политическом комитете за ревизионистскую политику — 17 против 11 — хотя и нельзя было считать точным индикатором, все-таки отразило объединение. Но по центральному, основному, историческому вопросу — о конечной цели — фронт позорно рухнул из-за уловки со сфабрикованной телеграммой. Как-то однажды Жаботинский спросил у Соскина: "Неужели же это люди, на которых можно положиться?"
Ответить на это было невозможно, но главное — что сионистское движение осталось без идеологического руководства. Жаботинского постоянно и глубоко тревожило "размокание" сионистской цели, и он видел, чем это чревато политически. Если цель не Еврейское государство, если, как на этом сейчас настаивают лидеры движения, сионистские устремления — какое-то неясное представление, исключающее Еврейское государство, что же осталось от огня, воспламенившего молодых? Что осталось от надежд страдающих еврейских масс Восточной Европы, чье ужасное положение в эти самые дни еще подчеркнула волна погромов в Польше?[390]
За год до этого Жаботинский в жгучей статье по поводу трагической смерти сына и дочери Герцля[391] написал о соблазнах других решений, другой философии.
Одним из последствий этого явилась распространившаяся среди молодежи тяга к коммунизму, усиленная могучей советской пропагандистской машиной. Не зря Усышкин, отнюдь не любитель Жаботинского, хвалил его на конгрессе за то, что он спас стольких молодых людей от коммунизма своим движением "Бейтар".
Возможно, потенциальные союзники ревизионизма, во всяком случае в Европе, почувствовали, что необходимо снова поднять знамя Еврейского государства как единственно возможное разрешение еврейской проблемы, но все они, включая и Усышкина, малодушно повалились навзничь от дуновения сфабрикованной телеграммы.
Его тяжелое настроение усугублялось еще и поведением гроссмановской группы. Жаботинскому все время приходилось протестовать против усилий Гроссмана пресечь как незаконные любые попытки членов движения возродить идею раскола. Палестинская ветвь, в которой сторонников раскола было особенно много, получила от Лондонского правления публичный нагоняй в циркуляре, распространенном по всем ревизионистским организациям. Гроссман оправдывал циркуляр тем, что он отражал решение всего правления. Жаботинский сказал, что ничего не знал об этом решении (для которого, во всяком случае, нужна была его подпись как председателя на заседании), а протоколы к нему не попали. И в то же время, хотя Жаботинский и предложил, ради мира, чтобы обе стороны сослались на "недоразумение", вред делу уже был нанесен. Это не только привело к обострению отношений между Гроссманом и палестинцами, но по всему движению и за его пределами распространились слухи о разрыве между Жаботинским и Гроссманом и о движении против руководства Жаботинского. Эти слухи вызвали публичное заявление Гроссмана, отрицающее "сенсационные рассказы" о "спорах, происходящих в Ревизионистском союзе по поводу наших будущих отношений с Сионистской организацией". Он не без умысла прибавил: "Я, в частности, хочу сказать, что все разговоры о том, будто г-на Жаботинского держат в стороне от действительного руководства партией, неправда. Ни один член правления не ставил вопрос о г-не Жаботинском как о лидере, и не существует никакой личной вражды или соперничества со стороны кого бы то ни было из членов Исполнительного комитета"