[42].
Череда событий в Исполнительном комитете превзошла худшие опасения Жаботинского и потрясла даже кое-кого из самых преданных вейцмановских сторонников. На собрании правления 24 октября Вейцман, уезжавший из Лондона, подверг ожесточенной критике предложение об Арабском агентстве. В результате, сказал он, это будет Арабский национальный дом[43]. Мало того, сионистам это было представлено как fait accompli (свершившийся факт). Это создавало резкую перемену в отношениях с Британией.
Необходимость и право — поддерживаемое условиями мандата — разоблачить предательство и воспротивиться ему были ясны. Но Вейцман обратился не к прессе и не к друзьям сионизма в парламенте. На следующий день после первого заседания Исполнительного комитета он попросил о встрече Ормсби-Гора, помощника министра колоний. Ормсби-Гор не мог с ним встретиться немедленно, и Вейцман послал ему срочное письмо: "Я в довольно трудном положении, — писал он, — из-за позиции, которую должна принять Сионистская организация по поводу предложения об Арабском агентстве… Перед тем как сделать окончательный шаг, я стремился увидеть вас"[44].
Его разговор с Ормсби-Гором, происходивший 27 октября, когда Исполнительный комитет еще заседал, не записан, но Вейцман сообщил правлению, что "Ормсби-Гор обещал включить сионистскую позицию по поводу предложения об Арабском агентстве в Белую книгу, которая будет этому посвящена".
Видимо, такая публикация была для Сионистской организации делом первостепенной важности. Она давала возможность сказать все, что хотели сказать сионисты, — особенно подчеркнуть статус Сионистской организации в соответствии с мандатом, который был бы подорван созданием Арабского агентства, и напомнить основу партнерства с Британией: мандат не давал еврейской общине в Палестине привилегий, но признавал существующие права еврейского народа в целом. Такое заявление, разумно изложенное, могло бы помочь разоблачению некоторых антисионистских — и антиеврейских — клеветнических высказываний, столь распространенных в британской прессе и даже в британском парламенте.
На собрании Исполнительного комитета британское предложение подверглось атакам со всех сторон, но некоторые члены комитета в самом деле призывали к осторожности в выборе выражений при формулировке решения. Однако 30 октября была принята резолюция, в которой говорилось, что "Сионистская организация не может одобрить" предложение. Было также решено подготовить подробный меморандум, прослеживающий развитие отношений британцев с арабами. Нет следов того, что такой меморандум когда-либо обсуждался или был написан. Что касается резолюции, то она была вчерне написана по-немецки, и Леонарду Штейну было поручено ее перевести. Однако в процессе перевода Штейн, которому резолюция не нравилась, изменил ее по своему вкусу. Более того, она была передана в министерство колоний только через тринадцать дней, в день опубликования Белой книги, и таким образом не была туда включена. Единственным серьезным последствием всего процесса было то, что доктор Соловейчик ушел в отставку из Сионистского правления.
На собрании 21 ноября Соловейчик заявил правлению, что видел перевод Штейна, — он отклоняется от немецкого оригинала. Когда Соловейчик указал на это самому Штейну, тот попытался "представить изменения как чисто стилистические", но затем признал, что, по его мнению, "резолюция в том виде, в каком она была принята Исполнительным комитетом, может принести вред и он, Штейн, счел долгом правления сформулировать ее иначе". Соловейчик после этого опубликовал в прессе правильный перевод.
Соловейчик прибавил, что когда резолюция наконец была послана в министерство колоний, он написал Вейцману (16 ноября), что задержка ее на тринадцать дней является актом саботажа и предложил отправить Штейна в отставку. Ответ Вейцмана его не удовлетворил.
Другие члены правления также выразили недовольство политическим секретарем, но Вейцман не стал вдаваться в дискуссию. Он сказал, что сам полностью отвечает за отсрочку. Объяснил он все тем, что сначала был недоволен резолюцией и не думал, что она может оказаться полезной в министерстве колоний. Потом он фактически передал резолюцию в министерство колоний — устно, через три дня после заседания Исполнительного комитета. Очевидно, забыв, что Ормсби-Гор еще во время заседания Исполнительного комитета обещал включить его резолюцию в Белую книгу, он теперь уверял: даже если бы резолюция "была послана своевременно, она все равно не была бы включена в Белую книгу".
И все-таки это не объясняло тринадцатидневной задержки. У Вейцмана было свое объяснение, и он дал его в письме к Соловейчику от 18 ноября: из "полученной информации" он убедился, что резолюция ни при каких обстоятельствах не появится в Белой книге, и потому "особенно спешить не нужно". К тому же он был "завален другими делами". Сверх того, он "должен был посоветоваться по этому вопросу с некоторыми друзьями, такими, как Сматс и лорд Роберт Сесиль".
Он не объяснил, почему, при наличии генерального секретаря, политического секретаря и служащих офиса президент Всемирной сионистской организации должен сам следить за доставкой письма из Исполнительного комитета в министерство колоний; и почему ему необходимо советоваться со Сматсом или с Сесилем, или с кем бы то ни было после того, как высший орган движения принял решение.
После этого неловкого объяснения правление, в котором Соловейчик был единственным членом, способным выступить против Вейцмана, укрылось за тем, что, как бы то ни было, британское предложение уже отложено в долгий ящик, и больше о нем не рассуждало.
Отставка Соловейчика вызвала немало комментариев в прессе. Никто не был введен в заблуждение. Один из ближайших сотрудников Вейцмана Роберт Уэлч, только недавно принявший предложение Вейцмана возглавить департамент пропаганды в Лондоне, написал Вейцману резкое письмо с упреками за его покорность британской политике. "Между правлением и рядовыми членами движения установилась атмосфере недоверия, — писал он, — и установилась она в результате того, что Вейцман пренебрег решением Исполнительного комитета по вопросу Арабского агентства"[45].
Историк сионизма того времени Моше Медзини объяснил поведение Вейцмана по отношению к правящим органам движения тем, что во весь период войны и переговоров, до и после Декларации Бальфура, сионистские учреждения не функционировали, и Вейцман привык принимать решения самостоятельно[46]. Кроме того, Медзини напомнил о прежних решениях самого конгресса и заявлениях протеста британцам, которые не выполнялись. Так было с решением Двенадцатого конгресса послать делегацию для конфронтации с Сэмюэлом, и с решением Тринадцатого конгресса — дать поручение правлению обратить внимание правительства на нарушение палестинской администрацией британских обязательств по мандату.
"Разобщенность" между правлением и законодательными органами движения, продолжал Медзини, есть нередкое явление, которое он тоже объясняет. Вейцман и Соколов, отвечавшие за проводимую политику, были так заняты "тысячами других вещей", особенно собиранием денег, большей частью за пределами Лондона, что каждодневная политика, требующая значительного, а иногда и решающего влияния на дела, оставлялась за людьми, возглавляющими политические департаменты обоих отделений Сионистского правления. В Лондоне это был Леонард Штейн. О нем Медзини писал:
"М-р Штейн человек способный, высоко образованный и обладающий пониманием политики. Тем не менее трудно понять, кто в нем сильнее: сионист или англичанин, и чьи интересы ему ближе: сионистские или британские"[47].
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ
УСИЛИЯ британцев выхолостить Декларацию Бальфура и после ратификации мандата превратить некоторые из его главных установлений в мертвую букву, разумеется, ослабили энтузиазм многих евреев. Чувство гордости от партнерства с Британией, наполнявшее еврейскую общину Палестины да и все мировое сионистское движение, постепенно превратилось в сознание угнетенного меньшинства. То, что сионистское руководство не восстало против эрозии партнерского статуса, не обратилось к общественному мнению и даже не объявило публично о том, что это происходит, имело неизбежным последствием появившееся в народе чувство покорности и бессилия. Всего серьезнее было затушевывание главной цели сионизма и обещания Декларации Бальфура — идеала еврейского государства. В январе 1924 года Герберт Сэмюэл послал министру колоний нового лейбористского правительства м-ру Дж. Томасу отчет для его ознакомления. Описав "реальность и живучесть сионистского движения в Палестине", он закончил фразой, от которой становится холодно: "Среди евреев здесь действительно есть такие, кто воодушевлен идеалом Еврейского государства, но разговоров об этой далекой цели слышится мало"[48].
Действительно, знакомство с прежними докладами, которые Сэмюэл ежемесячно посылал в Лондон, показывает, что он изображал Палестину как в основном арабскую страну, с редкими упоминаниями того, что — вопреки британской политике и ограниченным финансовым ресурсам — стало динамичным еврейским обществом, на глазах меняющим лицо отсталой и примитивной страны и вызывающим удивление и похвалы каждого наблюдателя. Похоже, что эти ранние доклады он только подписывал, а писал их явный антисемит, такой как Ричмонд, потому что немногие упоминания о еврейской общине резко негативны и даже оскорбительны[49]. Слова "разговоров об этой далекой цели слышится мало" (т. е. о Еврейском государстве), конечно, преувеличение, но была в них и доля правды — и немалая, и это чувствовалось в Сионистской организации. К 1923 году говорить о Еврейском государстве или Еврейской республике во многих сионистских центрах стало неудобно. Это прямо подтвердил и даже оправдал не кто иной, как Давид Эдер. Уже в феврале 1923 года, выступая в Лондоне на конференции Дружественных обществ, он заявил, что "идея Еврейской республики была чужда сионистскому движению, и все, чего мы хотим — чтобы 300. 000 евреев поехали жить в Палестину"