Теперь наступила очередь ревизионистов и движения "Бейтар". Гистадрут установил и укрепил принцип организованного труда, против которого никто не возражал. Рабочий мог не получить работы в сельском хозяйстве или в промышленности, если он не был членом Гистадрута. Биржа труда, ведавшая направлением на работу, состояла исключительно из членов лейбористской партии. Стало очевидным, что рабочий, известный как член партии ревизионистов или "Бейтара", будь то мужчина или женщина, не получал никакого места через биржу. Имя его помещалось в конце списка. В некоторых случаях его или ее даже отказывались зарегистрировать в списке ищущих работу. Они должны были выбирать: или умирать с голоду, или отказаться от своих политических убеждений. Нет доступной статистики, но общеизвестно, что многие члены "Бейтара" и ревизионисты, особенно женатые мужчины с детьми, в самом деле отказывались от своей партии и переходили к лейбористам.
В 1930 году, вскоре после того, как две рабочие партии "Ахдут Авода" и "Поалей а-Цион" слились в единую Палестинскую партию лейбористов (МАПАЙ), открылась новая череда насилий против членов Гистадрута, обладающих неправильными политическими воззрениями.
Главный и чреватый многими событиями инцидент произошел в Кфар-Сабе, где деревенский аграрный комитет, нуждавшийся в сезонных рабочих для сбора цитрусовых, обратился на биржу труда. Биржа ответила, что свободных рабочих нет. Но они были срочно нужны, и комитету пришлось бы обратиться к арабским рабочим, если бы они не узнали, что группа из пятидесяти бейтаровцев, новых иммигрантов и членов Гистадрута, приехала в их район искать работу.
Собственно говоря, бейтаровцы сразу обратились за регистрацией на кфар-сабскую биржу и получили отказ. После того как они начали работать у фермеров, биржа призвала их зарегистрироваться. На этот раз они отказались. Когда эта новость дошла до Национального центра Гистадрута, сам генеральный секретарь Бен-Гурион явился в Кфар-Сабу, чтобы убедить бейтаровцев зарегистрироваться. Они стояли на своем и требовали нейтральной биржи. Тут Гистадрут объявил "стачку" и послал "пикеты", чтобы убрать их силой. Было несколько раненых, приняла участие и полиция. В конце концов главный член фермерского комитета Моше Смилянский и очень популярный эксперт по закупке земли Йеошуа Ханкин вмешались в дело. Через три недели переговоров они достигли того, что было названо компромиссом, но в действительности явилось полной победой бейтаровцев. Их право на работу без обращения к партийной бирже труда было признано. Компромисс заключался в том, что только половине их разрешили работать согласно условиям аграрного комитета[396]. Вскоре после — и в результате — кфар-сабского инцидента рабочие ревизионисты и бейтаровцы на общепалестинской конференции приняли решение выйти из Гистадрута и организовать отдельный профсоюз "Иргун овдей а-тсобар у-вета"[397]. Но Четвертая всемирная ревизионистская конференция в Праге в том же году не утвердила это решение и постановила снова добиваться от руководства Гистадрута превращения их организации в нормальный тред-юнион, в котором каждый рабочий, независимо от своих политических взглядов, может найти место. Отсюда и письмо Жаботинского в правление Гистадрута. Ответ пришел только через семь месяцев; от имени правления Гистадрута его подписал Голомб. Голомб отрицал политическую дискриминацию при распределении работы, но согласился, что Гистадрут не простой тред-юнион, а политическая организация. Волей-неволей союз рабочих ревизионистов и бейтаровцев пришлось создавать.
Маловероятно, чтобы Жаботинский надеялся получить положительный ответ на свой призыв. Да и вообще, если бы он мог слышать, что говорят о нем в ЦК лейбористской партии или в правлении Гистадрута, он узнал бы, что его предложения даже не рассматривают. Лидеры лейбористов твердо решили выкорчевать ревизионизм с корнями и ветками, а способом это сделать стала непрерывная пропагандистская кампания "демонизации" и, когда представлялась возможность, прямое насилие с последующим сообщением, что к насилию прибегли ревизионисты и бейтаровцы — т. е. жертвы. В распоряжении лейбористской партии или под ее влиянием были не только официальный орган Гистадрута "Давар" и газеты, публикуемые самой партией, но и множество еврейских газет за рубежом, кормившихся информацией от должностных лиц Сионистской организации, чаще всего принадлежавших к партии лейбористов.
Конечно, демонизация Жаботинского началась гораздо раньше. Лейбористские лидеры нашли формулу, хотя и абсурдную, зато весьма эффектную: "Жаботинский — враг рабочих". Поэтому его вполне логично было объявлять фашистом, а поскольку так его назвали вожди, то все должностные лица поменьше, а за ними и рядовые партийцы, не говоря уже о прочих сочувствующих, могли совершенно свободно следовать за ними.
Конечно, словечко "фашист" в те времена еще не было ругательным в еврейском или сионистском контексте. Действительно, итальянский режим не был враждебен сионизму, да и открытого антисемитизма в Италии не было. Когда еще в 1934 году Вейцман и Нахум Гольдман наносили дипломатические визиты Бенито Муссолини, чтобы наладить хорошие отношения с его режимом, ни в каких сионистских кругах не было отрицательной реакции.
Тем не менее репрессивный характер фашистского режима, особенно по отношению к рабочим в корпоративном Итальянском государстве, и антидемократический культ вождя были для либералов оскорбительны. Жаботинский чаще всех сионистских лидеров снова и снова разоблачал это и огорчался, что культ непогрешимого вождя распространился из Италии по другим европейским странам. Он писал об этой тенденции в особенно язвительных терминах и с негодованием отбрасывал имевшие место попытки навязать ему титул вождя. Никто из его сионистских современников не мог сравниться с ним по количеству дебатов и дискуссий в своей партии, по бесконечному терпению при разрешении внутрипартийных противоречий и безропотному выполнению решений избранных органов, даже когда они были ему не по вкусу. Пожалуй, он был самым "невождистским" из сионистских вождей.
В сущности он, вероятно, был первым из журналистов, кто в сионистском контексте употребил термин "фашист" как ругательный. "Фашистский сионизм" — так называлась философская статья, которую он написал. В ней он изобличал тех сионистов, которые слепо шли за вейцмановским руководством и объясняли свою неспособность ответить на критику, утверждая: у нас есть вожди, мы им доверяем, они знают, что делать, и сделают это, когда будет возможно"[398].
Однако при средствах, имевшихся в их распоряжении, лейбористским лидерам было нетрудно распространить представление о демоническом характере Жаботинского и как естественный вывод о его действиях, таким образом канонизируя ненависть, бойкот и, по марксистской традиции, также и насилие против него и его сторонников.
Далее в каталоге грехов Жаботинского шел его "милитаризм". Не он ли всю свою жизнь, со времен российских погромов и до дней арабских атак проповедовал и втолковывал молодежи необходимость изучать искусство самозащиты? Не он ли сформировал Еврейский легион — действительно первую еврейскую воинскую часть за много сотен лет — и фактически создал обновленную еврейскую воинскую традицию? Не он ли требовал возрождения Еврейского легиона как лучшего средства обороны еврейской общины от арабских атак, — в то время как сионисты-социалисты настаивали, что еврейская оборона должна быть подпольной? И разве Брит Трумпельдор не носит униформу и не соблюдает почти военную иерархию? Оппоненты не вникали в детали и в причины, это для них было неважно. Год за годом в статьях и речах достаточно было сделать гримасу отвращения или тем же тоном произнести слово "милитарист" применительно к Жаботинскому.
Трудно поверить, но самые сильные эмоции вызывало упоминание о цвете формы "Бейтара", терракотовом цвете, выбранном потому, что он представлял цвет Палестинской земли. Этот цвет напоминал коричневую форму, присвоенную позднее нацистским штурмовикам, СА. Невероятно но именно этот цвет, идущий вслед за кличкой "штрейкбрехеры", стал главным оправданием нападок на бейтаровскую молодежь. Теперь этим можно было пользоваться, чтобы приравнять бейтаровцев к нацистам.
Униформа Бейтара была нарисована в 1925 году, при обстоятельствах, о которых невинно вспоминает Артур Кестлер в своей автобиографии:
"Однажды, это было в 1925 году, я был болен и лежал в постели. Меня навестили доктор Хан и доктор Диамант. Мы беседовали о юношеской организации, которую собирался основать Жаботинский — что-то вроде еврейского варианта бойскаутов. Доктор Хан, который хорошо рисовал, и доктор Диамант, который все знал о еврейской геральдике, вместе, сидя на моей кровати, сделали набросок униформы. Мы послали этот набросок Жаботинскому, и после некоторых изменений это стало униформой "Бейтара"[399].
Жаботинский писал с колким юмором:
"Дожив до старости, я узнаю, что между цветами существует моральная разница, особенно между цветами рубашек. Более того, оказывается цвета имеют состояние здоровья: один день состояние здоровья цвета хорошее, а на другой его поражает "болезнь", и от него, как от больного тифом, надо держаться подальше… И все из-за того, что люди Гитлера надели "коричневую" форму.
Действительно, трагедия. Я помню, сколько у нас было неприятностей, когда в 1924 г. первое отделение "Бейтара" в Риге приняло коричневый цвет для всего движения. Никто из нас про Гитлера и не слыхивал. Правда, в Мюнхене был какой-то "путч", и кто-то по имени Гитлер сидел в тюрьме, но никто и представления не имел, в чем там было дело, а уж во что они там были одеты, уж точно никого не интересовало.
Некоторым из нас по эстетическим причинам коричневый цвет не нравился, они предпочитали зеленый, но именно в тот момент в Вене была сформирована организация русских эмигрантов, сторонников Деникина, от которой шел сильный антисемитский дух. Поэтому о зеленом не могло быть и речи.