плуга были созданы самими нелегальными иммигрантами. В свое время Бейрут стал "распределительным центром" и для иммигрантов с Запада. Организованная бейтаровцами иммиграция просуществовала до 1934 года — и к этому времени нескольким тысячам евреев удалось избежать британских патрулей на северной границе[468].
И все-таки именно открытый призыв Жаботинского создал политическое оправдание и моральные рамки для движения с обстоятельной программой. Он не стеснялся в словах. Иммиграция в Эрец-Исраэль, писал он, необходима для духовного здоровья еврейской молодежи.
"Десятки тысяч лучших юношей и девушек нашего поколения были психологически подготовлены к тому, чтобы "встать и идти". Тысячи лучших из лучших готовились к этому практически сами, сохраняя свое образование в мозгу, бросали школы, карьеры, ссорились с родителями… Теперь они не успокоятся, даже если в этом и в следующем году выдадут несколько тысяч иммигрантских сертификатов, потому что теперь стало ясно, что нынешние правители страны широкой иммиграции не позволят. Девяносто процентов тех, кто был готов присоединиться к работам по восстановлению Палестины, лишены и тени надежды на то, что им это удастся (до тех пор, пока остаются те же правители).
Оставляя в стороне вопрос о политических решениях, что это означало для каждого юноши или девушки? Принять британские приказы, отказаться от мечты, от борьбы?
Может быть, может быть, объединиться с коммунистами для разрешения своих и мировых проблем? Или может быть, стать на путь авантюризма? Где написано [спрашивает Жаботинский гипотетического юношу], что мы можем въехать в страну только с визой? Не вы ли сами рассказывали мне о старых временах [в Европе], когда люди "лазили" через границу?
На этот вопрос нелегко ответить, — предупреждал Жаботинский. — "Пролезть" через палестинскую границу куда труднее, чем было прежним поколениям с российской. Но эта "авантюра" не труднее других. Может провалиться, но может и удаться. Но нация, и в особенности молодежь нации не должна склонять голову или удовлетворяться вздохом: если полиция запретила наше спасение, так что же, мы откажемся от спасения и послушно будем сидеть дома? Совершенно ясно, мы должны продолжать борьбу за спасение. И… нет оснований думать, что авантюризм хуже, чем другие способы борьбы. История учит другому. История учит, что даже неудачная авантюра часто становится стимулом борьбы — особенно если это авантюра не одного индивидуума, а многих.
И тут Жаботинский расшифровал, какими политическими последствиями это чревато.
"Было бы совсем неплохо, если бы британцам каждое утро приходилось ловить молодых евреев, сажать их в тюрьму и высылать из Эрец-Исраэль и делать это же и завтра и послезавтра. Вероятно, не было бы особенно опасно, если бы британцы внезапно обнаружили целую организацию еврейских "контрабандистов", которые приводят "нелегальных" евреев в Еврейский национальный дом, и устроили бы большое судилище над этими преступниками. Оно могло бы превратиться в суд над самой Британией…
Если бы я был молод, я высмеял бы их визы и их запрещения. Невозможно? Расскажите своей бабушке. Трудно? Да, даже очень трудно. Но в этом и заключается авантюра. Это не низенькие холмики, на которые легко забраться, — это высокие горы. Был бы я молод, я, наверное, основал бы новый метод пропаганды, с новым символом — простеньким жестяным свистком, цена которому несколько пенсов. А лозунгом пропаганды было бы: "Свистать я хотел[469] на их запреты!"
Британия потеряла право требовать, чтобы ее законодательство в Палестине внушало хоть какое-то моральное уважение. Все ее действия в Палестине прямо противоположны морали и чести. С тем же презрением, с каким мы относились к царскому законодательству в России, мы должны относиться и к британскому правлению в нашей стране теперь. У Британии есть физическая мощь, она может делать там что ей угодно. Ее присутствие там теперь не имеет никакой моральной базы. Миновало время, когда мы считали своим долгом — даже когда нам это не нравилось или было неудобно — морально поддерживать британское управление. Больше так не будет! Сегодняшнее британское правление в Эрец-Исраэль — это режим несдерживаемого зла, циничной несправедливости, лишенной всякого этического основания. Теперь каждое действие против нее — этический императив. Там, где могут быть нарушены ее правила, где можно ее перехитрить, надо воспользоваться случаем"[470].
Нынешний неприкрашенный призыв Жаботинского к гражданскому неповиновению был еще подстегнут британской кампанией небывалых репрессий против так называемых нелегальных эмигрантов. После первой "Маккабиады", состоявшейся в этом году, в стране, без разрешения Британии, осталось несколько спортсменов и довольно много гостей, число которых еще увеличилось за счет других туристских групп. Полиция бросила главные силы на их выслеживание. Все "похожие" были подозрительны; началась охота, евреев арестовывали на улицах и в магазинах, выводили из автобусов и задерживали до тех пор, пока они не доказывали, что их пребывание в стране законно. Еврейская община волновалась и сердилась. Происходило много мелких столкновений, немало подозрительных ухитрялись ускользнуть. Несмотря на то, что результаты с британской точки зрения были незначительны — тридцать туристов и пятьдесят нелегальных иммигрантов были депортированы в 1933 году, — это не смягчало грубостей кампании и ощущения постоянных репрессий.
Чувство Жаботинского, что необходимы срочные действия, еще обострялось явной связью британской кампании против сионизма с ощутимым ухудшением положения евреев в Восточной Европе. Именно в этом году и особенно сильно в Польше на них обрушилась новая волна насилий. Весной 1932 года студенты-евреи были исключены из польских университетов и тогда же евреев стали избивать на улицах Варшавы и Люблина, в Вильне, Кракове и Ченстохове[471].
Еще страшнее было резко ухудшившееся в этом году экономическое положение еврейской общины. Оно было вызвано новой экономической политикой польского правительства, очень повредившей еврейскому среднему классу. Среди непосредственных противоеврейских действий правительства были такие, как лишение евреев права заниматься разными видами коммерции и запрет использовать евреев в правительственных учреждениях. Параллельно польское население проводило неофициальный бойкот еврейских купцов и еврейских ремесленников. Все это совершенно не скрывалось, и еврейские общественные деятели во весь голос возвещали о надвигающейся катастрофе.
Президент лодзинской еврейской общины д-р Яков Лейб Мицберг заявил: "Польское еврейство только что было приведено к полному разорению. В Польше 250.000 евреев вообще ничего не зарабатывают, а это более трети всего еврейского населения страны".
В это же время еврейский депутат, Фишел Ротенштрайх, привел в сейме специфические детали: "Семьдесят грошей в день (примерно шесть пенсов) считаются в тысячах еврейских семейств Варшавы, Лодзи, Вильно и других городов очень удачным дневным заработком. В городах поменьше, — сказал он, — полное отчаяние и фактически — голод". В одной еврейской школе он обнаружил, что в классе одиннадцать детей утром позавтракали, четверо выпили по чашке чаю, а остальные — тридцать один — перед школой ничего не ели и не пили.
"Я видел семилетних детей, — сказал он, — которые прячут в карман хлеб, что им в школе дали к завтраку, чтобы отнести его домой, другим членам семьи. Девяносто процентов еврейских рабочих безработные. Большая часть их потеряла работу год или два назад, и положение их безнадежно… В таком же безнадежном положении и еврейские интеллигенты и профессионалы".
Корреспондент "Джуиш кроникл" писал: "Это не истерическая декламация безответственных говорунов. Это взвешенные, трезвые заявления еврейских депутатов в польском парламенте".
В редакционном комментарии газеты писалось: "Польское еврейство на пути к уничтожению"[472].
Страшными словами описывались условия жизни. И все-таки то, что происходило в Польше с самым большим еврейским населением в Европе, перекрывалось мрачными, фантасмагорическими, следующими друг за другом событиями в Германии, где жило более полумиллиона евреев. 30 января 1933 года нацистская партия вступила в правительственную коалицию — с Адольфом Гитлером в качестве канцлера; через пять недель, 5 марта 1933 года, она вышла оттуда как самая большая партия, с сорока четырьмя процентами голосов, давшими ей абсолютную власть; и в полную силу воцарился нацистский террор, главной целью которого были евреи.
Через три недели после назначения Адольфа Гитлера канцлером Германии Жаботинский предостерег евреев-оптимистов от веры, что "Гитлер как канцлер будет менее опасен, чем Гитлер — возможный канцлер"[473].
И правда, некоторые евреи утешались тем, что, кроме самого Гитлера, в его кабинете из одиннадцати человек было только два нациста. Через несколько дней, когда нацисты получили полную власть (5 марта), еще раздавалось немало еврейских голосов, твердивших формулы облегчения. Революционеров, говорили они, всегда сдерживала реальность, и, конечно, Гитлер не может в одночасье разрешить все германские экономические проблемы. Ему понадобится время и умение, чтобы справиться с уже существующими внутренними и внешними трудностями. Не надо списывать со счета возможность как-то хоть временно с ним договориться.
Но Жаботинский дал себе труд прочесть "Майн Кампф", знал, каковы дальнейшие планы Гитлера, — и отнесся к ним серьезно. Особенно серьезно он отнесся к страстной ненависти Гитлера к евреям. Во второй статье о Германии он писал о том, что означает для евреев победа Гитлера, в леденящих душу словах. Статья эта называлась "Война":