"Германский крестовый поход против евреев — самое важное и самое серьезное событие в истории нескольких последних поколений. Если гитлеровский режим выживет, мировому еврейству угрожает уничтожение. Поэтому еврейство всего мира должно бороться с гитлеровским режимом".
Он сразу же стал рассматривать очевидную дилемму, которая возникнет для евреев в самой Германии. Как минимум они будут поставлены в самое незавидное положение. Эта дилемма в данных обстоятельствах не имеет разрешения — за тем исключением, что ни в каких действиях против Германии евреи Германии участвовать не должны. Может быть им даже придется заявить о своей лояльности Германии, и их за это не следует осуждать. Такая политика, предсказал он, может стать возможной из-за того, что нацисты захотят улучшить свой отрицательный "имидж", который уже сложился в мире. Но это, писал он, не должно ослаблять борьбу, которую надо вести против нового Рейха.
Когда возможно, они даже будут вынуждены заявить о своей лояльности к Германии, и за это не надо будет их ругать.
Если германское правительство хоть на минуту подумает, что германское еврейство может быть использовано как заложники, что избивая их, оно принудит нас к молчанию, то оно ошибается. Столько, сколько в Германии будет существовать режим, который обращается с евреями, как с животными в зверинце, мы будем обращаться с немцами, как с опасностью для нас, для всего мира — и для человечества. И мы не будем спрашивать совета у немецких евреев. Напротив, может быть, мы им посоветуем вести себя "лояльно"[474].
Что можно было сделать против Германии? Единственным популярным практическим оружием, доступным для рассеянного по всему миру и безоружного народа, кроме распространения правды, — был бойкот германских товаров. И действительно, крик "Бойкот!" прозвучал по всему еврейскому миру в первые же месяцы нацистского режима. Уже тогда, едва заняв свои посты, нацистское правительство приняло целую серию радикальных мер против своих граждан-евреев. Главным оружием стало беспощадное экономическое подавление. Именно тогда начался процесс изгнания евреев с работы — из бизнеса, из искусства, из профессиональных классов, из прессы; тогда же начался бойкот еврейского бизнеса — с ордами молодых нацистов, пикетирующими еврейские магазины. Скоро еврейская община почувствовала результаты всего этого — расширение запретных областей деятельности и наступающая подтачивающая бедность. Уже 17 марта было сообщено, что обездоленные евреи из Германии приезжают в Польшу — именно в Польшу! — и просят хлеба[475].
Широко распространилось и насилие. На евреев набрасывались на улице или у них дома, их избивали, пытали и в некоторых случаях убивали; делали это одиночки и небольшие группы на глазах у благожелательной полиции. Лион Фейхтвангер, знаменитый немецкий романист-еврей, описал происходившее в Германии как самые страшные погромы со времен четырнадцатого века и тоже призывал к всемирному экономическому бойкоту Германии[476].
И бойкот в самом деле стал немедленным ответом особенно со стороны британских, американских, польских и палестинских евреев. Газеты печатали целыми сериями объявления разных фирм о том, что они рвут отношения с Германией. В мире, особенно в Америке, стали формироваться зародышевые организации под руководством уважаемого общинного лидера Самуэля Унтермана.
Жаботинский задумал большую международную организацию, в которой ревизионисты будут играть роль координаторов и они же будут поставлять ингредиенты, необходимые для того, чтобы сделать бойкот по-настоящему эффективным: специальную службу, поставляющую для потребителей информацию об альтернативных продуктах. Он открыл новый отдел в движении, который и начал собирать и распространять информацию.
Не менее важно было то, что Жаботинский верил: политический и экономический успех возможен только в том случае, если еврейский бойкот послужит катализатором общемировому движению. Явно было, что многие христиане относятся к нацистам с таким же отвращением и возмущением, и голос их был услышан. Но непохоже было, что они проявят инициативу, отказавшись покупать германские товары. Инициатива и пример должны были исходить от евреев.
В лихорадочной кампании того первого нацистского года, когда жуткие подробности о преследовании евреев становились известными миру, Жаботинский старался объяснить, что на условия, которые сделали возможным бешеное нападение Гитлера на еврейский народ, существует только один ответ: создание Еврейского государства — той гавани, о которой мечтали Герцль и Нордау. И не он ли еще в 1898 году предсказал Варфоломеевскую ночь в Европе и призвал к обязательному исходу еврейского народа в Палестину? Он открыл эту свою новую кампанию беспрецедентным выступлением "Гитлеризм и Палестина" по официальному польскому радио 28 апреля 1933 года. В его речи было две темы: призыв к всемирному бойкоту Германии и к созданию Еврейского государства в Палестине. В конце концов это была самая острая необходимость для евреев, и хотя эндемическая ситуация в Европе пока ничего не определила, зрелище буйствующего нацизма с его убийственными эффектами должно, безусловно, затронуть мысли и сердца во всем мире.
Была, конечно, причина, по которой польское правительство разрешило или пригласило Жаботинского выступить по государственному радио. Угроза нацизма не осталась не замеченной для польской политической мысли, а идея Жаботинского о Еврейском государстве, куда евреи могли бы отправиться, открывала желанную перспективу эмиграции евреев из Польши.
Прошел месяц, и Жаботинский еще острее почувствовал мрачное историческое значение нацистской революции: оно означало войну. В августе 1933 года на Восемнадцатом сионистском конгрессе, отвергнувшем единственное доступное еврейскому народу (и не только ему) средство сразиться с Третьим рейхом — экономический бойкот, он на пресс-конференции предостерег собравшихся, что в Германии широко распространился "дух 1914 года". Нации мира, сказал он, должны объединиться, чтобы избежать повторения 1914 года, и еврейский народ был бы прав, поддержав это, потому что "если трагедия повторяется, мы будем не единственным народом, который будут истреблять, но мы будем первыми, с кого начнется истребление".
В антиеврейском терроре он видел "объявление войны по уничтожению еврейского народа". Он предупреждал, что наци "вновь откроют средневековые гетто", и что это "послужит примером для всех реакционных сил в мире"[477].
Начало экономического бойкота вызвало тревогу оперяющегося германского правительства. Хватало и уже существующих экономических неприятностей, постоянный экономический кризис, массовая безработица, неполный контроль над внутренним положением, изоляция на международной арене, — а теперь они еще начинали ощущать влияние нацистского террора на иностранный экспорт. В письме к еврейскому историку, написанном три десятилетия спустя, Шверин фон Кроссиг, бывший в 1933 году министром финансов, подтвердил, что задуманные еврейскими организациями планы бойкота вызывали беспокойство у руководства Рейха. Экономические департаменты, министерства экономики и финансов и Рейхсбанк беспокоились, как бы бойкот не помешал германскому экспорту. "Я и сегодня думаю, что они были оправданны. Статистика уменьшения германского экспорта в результате бойкота, насколько я помню, не была составлена"[478].
Тревога, поднявшаяся в Берлине из-за бойкота, отразилась в Риме 26 апреля 1933 г., во время разговора Вейцмана с Муссолини. Вейцман обратился к итальянскому премьер-министру, чтобы он вмешался, дабы облегчить положение германских евреев; Муссолини, явно проинструктированный немцами, "предложил, чтобы Вейцман принял меры для остановки еврейского бойкота"[479].
Невозможно определить потенциальный вред, который понес бы германский экспорт, если бы всемирное движение за бойкот было правильно организовано и проведено еврейскими всемирными организациями и прежде всего сионистами. Но движение так и не использовало своего потенциала. Мало того. Уже 5 апреля — ровно через месяц после того, как нацисты полностью овладели властью, — Сионистское правление разослало директиву всем территориальным сионистским объединениям: "Пока продолжается повсеместная энергичная кампания протеста против Германии, проводить официальный бойкот нежелательно"[480].
Большее практическое и историческое значение имело соглашение, вскоре заключенное между Еврейским агентством — действующим через Англо-Палестинский банк, — и гитлеровским правительством. Называлось оно "Соглашение по трансферу". Первый шаг был сделан германской стороной. Германский консул в Иерусалиме Вольф в мае 1933 года прислал в берлинское министерство иностранных дел доклад. В нем ставился вопрос: "Возможно ли сломить экономический бойкот Германии?" Он подчеркивал, что евреи, рассеянные по всему миру, обладают огромной экономической мощью и "способны нанести большой вред Германии". И он спрашивал, не диктуют ли интересы Германии ослабление напряженной ситуации, созданной между Германией и евреями всего мира?
Вольф считал, что этого ослабления можно добиться, "сохраняя доходы, полученные путем отъема у евреев их владений в Германии"[481]. Во втором своем меморандуме он стал выражаться точнее: "Вероятно, есть возможность оставить еврейским эмигрантам часть их капитала, чтобы они основали экспорт германских товаров в Палестину? Таким способом было бы возможно успешно сломить еврейский бойкот Германии". Он понимал, что главным "фронтом" кампании бойкота являются Соединенные Штаты, а не крошечный палестинский рынок, но логика обстоятельств говорила ему, "что сломить бойкот надо прежде всего в Палестине, откуда и пойдет влияние на главный фронт — в Соединенных Штатах"