Единственным немедленным последствием потрясающего доклада Танненбаума было то, что Райс предупредил его: если он сделает что-нибудь, "разрушающее полицейскую конструкцию дела", то "его сотрут в порошок". Из следственной группы его убрали, и вскоре он сам ушел в отставку из полиции.
Соблюдая безопасность, он спрятал копии своего написанного доклада у отца и у г-на Моше Смилянского из Реховота. Однако хотя он этого и не признавал, он, безусловно, должен был доложить обо всем Еврейскому агентству или "Хагане", которая направила его в полицию[487].
Кроме того, он ждал двадцать два года, прежде, чем 12 июня 1955 года рассказал все это аудитории "Бней-Брита", на лекции, прочитанной в Тель-Авиве[488].
"Что касается убийц, то совершенно ясно, — сказал Танненбаум своим слушателям, — что преступление было совершено Абдул-Махидом и его товарищем". Он прочел то место из подробного признания Абдул-Махида, которое могло только подтвердить его вину. Поведение обоих убийц совершенно не вязалось с понятием политического убийства. Это было поведение людей с сексуальными намерениями.
Дело об убийстве Арлозорова, несомненно, является одним из самых громких сфабрикованных дел того времени. В чем его разумное объяснение, почему полиция настаивала на обвинении Ставского и Розенблата, когда очень скоро им самим стало ясно, что оснований для обвинения нет и для осуждения понадобится привлечь лжесвидетелей и сфабриковать улики? Палестинская полиция изголодалась по быстрому успеху. И Танненбаум в своей тель-авивской лекции 1955 года, и адвокат защиты Хорас Сэмюэль в своем обзоре этого дела длиной в целую книгу[489], рассказывают о том, как незавидно выглядела палестинская полиция в предшествующие делу Арлозорова месяцы. Страну захлестнула волна арабского терроризма: принадлежащую евреям собственность поджигали, подожгли Бальфуровский лес, было шесть нападений на еврейские деревни, во время которых были убиты восемь евреев и ранены двое. Совсем недавно Йоханан Шталь и Сура Зохар, гулявшие вдвоем, были убиты после того, как Сура была изнасилована; оба были зарыты в песок. Когда г-жа Арлозорова нервничала на берегу, она вспоминала об убийстве этой пары. Ни одно из этих преступлений не было раскрыто, и вся еврейская община ругала полицию. И тут, в довершение всего, убит один из самых главных людей в стране, еврейский лидер и друг верховного комиссара, — и через два дня полиция получает живого подозреваемого, из плоти и крови, Ставского. Отсюда и то рвение, замеченное Ставским, с которым его коллеги и начальники набросились на эту предоставившуюся им возможность улучшить свою подмоченную репутацию. Сэмюэль, независимо от Танненбаума, тоже это увидел. Танненбаум, как человек, которому было поручено расследование и проводивший допросы, вскоре — через сорок восемь часов — увидел, что полиции рано радоваться, ибо дело против Ставского не стоит на ногах. А уж из первых же сфабрикованных Райсом улик, так же как из его руководства г-жой Арлозоровой во время идентификации, он должен был прийти к выводу, или по крайней мере догадаться, что устройство и расследование сомнительного дела о еврее убийства не раскроет, а только, может, подвергнет опасности одного еврея из-за убийства другого еврея, может только еще больше рассердить еврейскую общину и свести к минимуму престиж палестинской полиции. Это все должно бы было убедить Райса немедленно бросить дело Ставского и продолжать расследование в другом направлении. Однако как только выяснилось, что арестованный — ревизионист, они увидели, что лидеры лейбористов не только не ужаснулись, а пришли в восторг и, более того, сразу же стали предпринимать шаги, чтобы помочь полиции добиться осуждения и даже найти лжесвидетелей ради этого. Они знали — и это было важно, — что если они нанесут удар Жаботинскому и партии ревизионистов, то заслужат одобрение своих начальников, палестинской администрации и министерства колоний в Лондоне.
Кампания против ревизионистской партии и против Жаботинского в частности началась через несколько часов после смерти Арлозорова. В телеграмме соболезнования г-на Бен-Гуриона из Польши, где он отбирал делегатов на Восемнадцатый конгресс, содержался тонкий намек, и немедленно после этого лейбористская пресса распахнула ворота для обличений ревизионистской партии, которая "подстрекала Ставского". Еврейская пресса во всем мире, за малыми исключениями, проинструктированная авторитетными декларациями национальных лидеров, приняла эти обвинения как доказательство. Долгие недели еврейские общины всего мира жили в атмосфере ужаса и отвращения. Большинство, под влиянием газет, по-видимому, принимали на веру все, что утверждали как факт ответственные люди — лейбористские лидеры. Плотина, загораживавшая истину, росла день за днем как в Палестине, так и в стране самой большой диаспоры — в Польше, где Бен-Гурион выпускал статью за статьей, которые истово поставлял корреспондент "Хайнт" в Палестине, наполненные неправдой и слухами, которые распространялись в Палестине о ревизионистах — "фашистах", "гитлеровцах" и "подстрекателях убийства".
В своих статьях Бен-Гурион не скрывал, что его не заботит палестинское правосудие. Он совершенно открыто заявлял, что цель его нападок на Жаботинского — победно закончить выборы и разрушить партию ревизионистов. Он сам писал, что "менее заинтересован в вопросе, является ли Ставский убийцей или нет, чем в Жаботинском. Ставский, — писал он, — активный ревизионист, преданный ученик своего учителя, повинующийся, как бейтаровец, исключительно и единственно приказам Владимира Жаботинского".
И действительно, Жаботинский был единственной целью Бен-Гуриона. Совпадение выборов в конгресс с убийством Арлозорова давало ему, как казалось, "золотой шанс" осуществить свои амбиции и сломить ревизионистов.
За пять месяцев до убийства, например, 5 января 1933 года, он написал посланцу лейбористской партии в Польше, Мелеху Нойштадту, который предложил организовать газету ввиду предстоящих выборов:
"Я в связи с выборами должен рассмотреть ряд других вопросов. Я заинтересован только в голосах, которые мы получим; я заинтересован прежде всего в уничтожении ревизионистов среди молодежи и масс" (подчеркнуто в оригинале)[490].
Он прибавил, словно пророчествуя: "Сообщения Гравицкого [корреспондента "Хайнт"] очень ценны". Гравицкий был главой агентства новостей, созданного для борьбы с Жаботинским и ревизионистами.
Не лишено значения и то, что страстные излияния Бен-Гуриона, явно относящиеся к убийству Арлозорова, встречаются только в газетных публикациях. В его объемистом личном дневнике, где он говорит о различных событиях и своей активной деятельности в связи с выборами, о трагедии убийства или, как можно было бы ожидать, о своей печали он не упоминает[491].
Но лейбористские лидеры и пропагандисты неустанно публиковали тенденциозные сообщения и слухи, чтобы их сторонники, да и все общество, не питали никаких сомнений в виновности Ставского, хотя он еще только был арестован. Они создали "комитет расследования", который возглавили Дов Хос и Элияу Голомб, назначенные для того, чтобы помочь полиции завершить обвинение — как вскоре стало ясно, обвинение Ставского и Розенблата. Первым делом они пригласили четырех выдающихся адвокатов страны, чтобы они "наблюдали" за ходом дела для г-жи Арлозоровой и для Еврейского агентства — таким образом отняв их у защиты. Один из этих адвокатов, Бернард Йозеф, постоянно и активно сотрудничал с полицией. Полицейские допросы некоторых свидетелей теперь происходили в кабинете Йозефа; в течение предварительного слушания в суде Йозеф, словно он был помощником прокурора, сидел рядом с ним, иногда шепотом давая ему советы. Старший полицейский офицер, Бехор Шитрит, докладывал обо всем непосредственно членам комитета.
Они выбрали будущих свидетелей, каждый из которых был отвергнут судом. Когда инспектор Танненбаум в своем меморандуме Райсу от 31 августа обвинил этих свидетелей, и особенно г-жу Арлозорову, что они явно были специально подготовлены — одни научены, что говорить, других убедили не давать показаний, — он явно имел в виду полицию и лейбористский комитет.
Андре Готт, который сначала отвез в госпиталь раненого Арлозорова, а потом его жену, был явно не активным политически и свидетельствовал на суде, что слышал, как г-жа Арлозорова говорила Иехошуе Гордону (из Еврейского агентства), что она на сто процентов уверена, что один из двух нападавших — араб. М-р Гордон, таким образом, мог бы быть важным свидетелем, но его на суд не вызвали. М-р Элиэзер Каплан, ведущий член лейбористского движения, на митинге в тель-авивской ратуше через 48 часов после убийства сказал, что Арлозоров перед смертью говорил, что его убийцы не были евреями. В эту ночь газета "Гаарец" послала репортера Эммануэля Харусси к м-ру Каплану за подтверждением. Каплан сказал, что его сообщение было правдиво, но время для его публикации "еще не пришло". Он никогда не повторил своей информации. В самом деле, слишком часты были случаи "специальной подготовки" свидетелей, чтобы удалось соблюсти полную секретность. Два вопиющих случая, выведенных на чистую воду, подняли часть занавеса, тель-авивский полицейский Михаэль Рабинович (сын известного писателя Александра Зискинда-Рабиновича) рассказал раввину Ландерсу из Рамат-Гана еще до того, как кончился суд присяжных, что Ривка Хазан, жена квартирохозяина Ставского, рассказала ему в ответ на его вопрос:
"Собственно, я Ставского не видела (в пятницу), но в Гистадруте мне сказали, что даже Талмуд разрешает давать ложные показания против плохих людей, которые хуже коммунистов".
Рабинович рассказал это Бен-Циону Катцу, всеми уважаемому журналисту, который вел мощную расследовательную кампанию, — чтобы выяснить правду; он уговаривал Сэмюэля вызвать Раби