Единственная деятельность, которую разрешала себе эта маленькая вольно построенная группа, была видна всем. Они никого не терроризировали, никогда ни один волос из-за них не упал ни с одной головы. В 1931 году они демонстрировали против проектировавшейся переписи палестинского населения. Через несколько месяцев они демонстрировали против доктора Друммонда Шилса — одного из помощников Пасфилда, которого не без оснований считали частично ответственным за Белую книгу 1930 года. Они пытались помешать лекции Нормана Бентвича в Еврейском университете, тема которой, проповедь мира, по их мнению, больше подходила не к евреям, а к арабам, устроившим погром в 1929 году. Позднее, в 1933 году, после прихода Гитлера к власти, отдельные члены этой группы забрались на флагшток германских консульств в Иерусалиме и Яффе и сбили оттуда свастику. Тем не менее Ахимеир после увещевательной речи судьи был присужден к тюремному заключению на двадцать один месяц за "принадлежность к террористической организации". Его коллеги отделались легче. Это был зверский приговор, и Жаботинский в публичном выступлении назвал его актом реванша палестинской администрации. Он послал группе телеграмму: "Сердечный привет и признательность от Ревизионистского движения"[526].
Нет сомнения, что признательность шла от всего сердца. Однако Ахимеир, к сожалению оказался для Жаботинского не только приятным явлением. Группа окружающих его людей причинила Жаботинскому и ревизионистскому движению, хоть и невольно, много неприятных переживаний и вреда. Дело в том, что они не только действовали, но и писали. Ахимеир — некоторое время, во всяком случае, — вызывающе называл себя "фашистом". Правда, в этот период Вейцман и другие сионистские лидеры время от времени встречались с Муссолини с законной целью: внушить фашистскому диктатору симпатию к сионизму[527]. Но Жаботинский в течение многих лет подвергал фашизм жесточайшей критике — как идею, как режим в Италии, как концепцию вождя, который все решает для своего народа. И тут, как на зло, Ахимеир и его коллеги обратились к Жаботинскому с призывом провозгласить себя вождем ревизионистского движения. У Жаботинского это вызвало ярость. Он писал Иехошуа Иевину, фактическому издателю "Хазит а-Ам", что если они не перестанут пропагандировать эту идею, то в одном и том же движении ему и им не будет места[528]. Тем не менее лейбористские пропагандисты продолжали цитировать Ахимеира и его друзей в доказательство того, что Жаботинский — "диктатор" и "фашист".
А Жаботинский продолжал относиться к Ахимеиру в духе собственной последовательной логики: будучи против выражений ахимеровской ненавистной ему философии, он полностью поддерживал его политическую деятельность. Однажды он даже был ее вдохновителем. Это он призвал бойкотировать перепись населения. В октябре 1931 года он написал три резкие статьи против ее антисионистских целей и о способах с ними бороться:
"Перепись населения в Эрец-Исраэль есть попытка величайшей фальсификации… мошенничество по содержанию и направлению… заговор правительства: создать законодательную ассамблею, в которой арабы будут обладать большинством; перепись нужна для проведения их убийственного плана. Другой цели у нее нет.
Нет ничего проще, чем свести эту перепись к нулю. Если несколько тысяч человек откажутся от того, чтобы "быть сосчитанными", перепись лишается законности, и на нее нельзя будет опираться. Сказано, что отказ участвовать наказуем тремя месяцами тюремного заключения, но каждый еврей в Эрец Исраэль заплатит гораздо дороже, если перепись будет проведена[529].
В эпизоде протестов против переписи и других, более ранних протестов, начатых Ахимеиром и его группой, уже содержался некий намек, который Жаботинский заметил: в юношеском движении, созданном и взлелеянном им: идея "прямой спины" уже возобладала; лицом к лицу с антисионистским несправедливым и репрессивным режимом стояли молодые евреи, которых не пугали ни полицейские дубинки, ни тюремные решетки.
Хотя этот дух конечно же очень мягкого сопротивления существовал и за пределами группы Ахимеира (чьи демонстрации протеста, особенно против переписи, получили массовую поддержку), Жаботинский видел в Ахимеире его зачинателя и лидера. И преодолевая свое недовольство Ахимеиром, Жаботинский на Пятом всемирном конгрессе ревизионистов, к изумлению своих коллег и последователей, не колеблясь, сказал про Ахимеира "мой учитель и ментор".
После событий 1929 и 1930 гг. стало очевидным брожение в широких кругах последователей Жаботинского, особенно в Палестине, но также и в европейской диаспоре. Он понял, что для национальной морали важно поддерживать акции протеста без проявлений насилия. Было немало людей в ревизионистском движении, и в Палестине и за ее пределами, не разделявших этого чувства. Они не одобряли "излишнее рвение" ахимеировских действий. Но уже в 1931 году, еще не остыв после дискуссий со своими молодыми последователями в Польше, Жаботинский в письме к Соскину выражал сочувствие разочарованию, проявившемуся в движении. "Мы (и он не случайно включил сюда и себя) разочаровали нашу партию своей пассивностью и лояльностью… Наши палестинцы демонстрируют свой радикализм в фельетонистской манере; мы же предлагаем им проповеди". В письме Баруху Вайнштейну в Палестину во время выборов в конгресс (1931 г.) он призывает к "сбалансированному отношению" к действиям ахимеировцев. Мягкое поведение, писал он, привлечет немного хорошо подкованных и "солидных" людей. Он уже научился не слишком полагаться на буржуазные элементы в Палестине, когда становилось тревожно.
"Именно во время выборов подвижные и легковозбудимые элементы особенно полезны. Однако самое главное то, что наше будущее связано с этими элементами, а не со степенными и богатыми. Мы должны исправлять их недостатки, но основой являются именно они".
В следующем году (26 мая 1932) снова в письме к Вайнштейну (тяготевшему к лагерю Гроссмана) он указывал на другое, еще более важное обстоятельство: огромное влияние молодежи в диаспоре. Для молодежи Ахимеир был героем, он стоял за свои принципы и время от времени гордо шел за них в тюрьму. В своей статье об "авантюристах", написанной в это время, призывавшей не только к прорыву через иммиграционные запреты, но и к другим актам сопротивления, Жаботинский писал: "Тюрьма, в сущности, не трагедия — для тех, кто сидит в тюрьме. Это трагедия для тех, кто посылает в тюрьму честных людей". И он уверяет Вайнштейна: "Для нашей молодежи (в диаспоре) это (активные действия) — единственное искупление последних лет".
Статья "Об авантюризме" и объявление Ахимеира "учителем и ментором" имели своим естественным результатом усилившийся среди молодежи аппетит к "неконвенциональным" действиям. Понадобился корректив, и его дал Жаботинский. В "Рассвете" он снова подтвердил титул, подаренный им "молодому палестинцу, который, защищая то, во что он верил, не побоялся ни тюрьмы, ни даже столкновения с полицейским. И в самом деле, ни одно национальное движение не может существовать без авантюризма… В моей журналистской деятельности я собираюсь время от времени способствовать созданию и углублению соответствующего настроения. Иногда я буду нажимать на акселератор, иногда на тормоза, как полагается. Повторяю комплимент: люди, не боящиеся пострадать за хорошее дело, являются в этом смысле моими учителями".
Но тут же предупреждает этих "учителей", их учеников и вообще "всех моих молодых друзей: до сих пор и не дальше! Если мы считаем Реувена и Шимона своими менторами в самопожертвовании, это не значит, что мы признаем их учителями программы и идеологии. Напротив, я категорически отвергаю "санкюлотизм"[530] как идеологию; это не годится ни для какой ситуации, и если иногда авантюризм бывает нужен, то это не значит, что авантюризм — это все или самое главное. Ничего подобного. Это не все, и не самое главное[531].
Жаботинский, говоривший об авантюризме как о "совершенно нормальной реакции на ненормальные условия", изумился бы, узнав, что почти в это же время это же понятие "нормальной реакции", только более радикальное, пришло в голову явному оппоненту ревизионизма, который к тому же был одним из самых верных сторонников Вейцмана. Еще больше удивился бы верховный комиссар Ваучоп, если бы ему приказали произвести разборку бумаг Хаима Арлозорова. Он обнаружил бы, что его друг недавно написал письмо, в котором проповедует вооруженное восстание против британского управления. Письмо было написано 30 июня 1932 года, когда Арлозоров почти год пробыл главой политического департамента Всемирного сионистского правления, ведающего отношениями с Палестинской администрацией. Заявив, что пишет это письмо хладнокровно после нескольких месяцев обдумывания, он приступил к обсуждению и отклонению трех альтернативных идей решения сионистской дилеммы в Эрец-Исраэль; далее он писал:
"В существующих обстоятельствах цель сионизма не может быть выполнена без переходного периода, в течение которого еврейское меньшинство потребует организовать военное управление. Ибо нет возможности обеспечить еврейское большинство или даже равный баланс между двумя народами путем систематической иммиграции и поселений. Без этого промежуточного периода правления национального меньшинства, которое захватит государственную машину, администрацию и военную власть, мы не сможем избежать опасности захвата власти нееврейским большинством и восстания против нас (которое, не владея государственной машиной и военной властью, мы не будем в состоянии подавить). Во время переходного периода политика развития, иммиграции и поселений должна быть завершена.
Может быть, эта концепция подорвет многое из [того, во что мы верили], того, чем мы дорожили много лет. Может быть, тут есть опасная близость к некоторым популярным политическим тенденциям, которых мы никогда не принимали, может быть, сама концепция покажется сначала непрактичной, даже химерической…"