Первые реакции в Палестине были гораздо страшнее, чем он ожидал. Сразу же после того, как 28 октября было опубликовано первое известие о соглашении, Берл сказал Бен-Гуриону по телефону, что коллеги относятся к этому негативно; засим последовал поток враждебных телеграмм.
Тут Бен-Гурион сел писать ответ центральному комитету своей партии; ответ был длинный, и он писал его три дня. Он объяснил, что вел переговоры как член Всемирной сионистской организации, а не как представитель Гистадрута, и мужественно защищал свои встречи с Жаботинским и соглашение, к которому они пришли. В заключение он написал:
"Мне очень грустно видеть, что наша партия не оценила по достоинству величие своей ответственности как партии, на которой лежит большая часть всего сионистского движения и в чьих руках находится судьба еврейского народа в один из самых серьезных и решающих моментов для нашего поколения"[551].
Не обращая внимания на протесты своих коллег, Бен-Гурион продолжал переговоры и обсуждал с Жаботинским то, что они назвали "великим соглашением". Главной целью оставалось сформулировать общую политику Сионистской организации. Много часов они провели, дебатируя предложения друг друга. Жаботинский в отчетах своим коллегам рассказывал интересные вещи[552]:
"И вдруг Бен-Гурион стал кричать: ему и в голову не приходило, что ревизионистская петиция — такое большое предприятие; он думал, что все сводится к подписыванию бумажек. Только теперь ему стало ясно, что это — путь к созданию новой, более обширной Сионистской организации. Существующая Сионистская организация совершит самоубийство, если позволит это. Тем не менее Бен-Гурион добавил: "Может быть, Сионистская организация возьмет это на себя и сама будет проводить петицию".
"Так мы же предлагали вам это с самого начала, — отвечал Жаботинский. — Мы сказали вам сразу же: если вы согласитесь на большое политическое наступление, мы готовы пойти на самые далеко идущие уступки".
После споров, которые длились семь часов, они уже заговорили о "новой главной программе". Бен-Гурион записал ее так:
1. Петиция будет проводиться (наново) Сионистской организацией.
2. Обе партии будут представлены в сионистском руководстве.
3. Один рабочий союз.
4. Режим обязательного национального арбитража в Эрец-Исраэль.
Отчет Жаботинского подтверждается записями в дневнике Бен-
Гуриона, где он записал четвертый пункт так: "соглашение и обязательный арбитраж". Оба согласились, что эти четыре пункта послужат базой для следующего раунда их переговоров. Но следующего раунда так никогда и не было. Новый поток перепуганных телеграмм, протестующих против самой идеи соглашения по сионистской политике, обрушился на Бен-Гуриона, и 8 ноября он телеграфировал в Палестину, что отменил проектировавшиеся переговоры.
В конце ноября Бен-Гурион вернулся в Эрец-Исраэль и красноречиво отразил встретившие его атаки. Он писал статьи, произносил речи, спорил со своими коллегами по поводу уже подписанных соглашений. Он не только настаивал, что нормальные, демократические отношения между двумя партиями отвечают национальным интересам, но дошел до того, что стал подрывать самые основы гистадрутовской пропаганды и его оправдание нападений на рабочих — ревизионистов и бейтаровцев:
"Большая часть наших битв с рабочими ревизионистами была по поводу права на работу и немногие — по поводу ухудшения рабочих условий[553]. Я много путешествовал по стране, я изучал ситуацию в Гистадруте, вникал в каждый вопрос о рабочих-ревизионистах, и в частности — принимали ли они работу на худших, чем у членов Гистадрута, условиях. Я о таких случаях не слышал. Рабочий-ревизионист не верит в честность нашего Гистадрута и не принимает его дисциплины. Но в том, что касается работы, он такой же рабочий, как и другие"[554].
Оппозиция соглашению в ведущих органах Гистадрута не была единогласной, и после долгих дебатов было решено созвать референдум всех членов Гистадрута на 24 марта 1935 года. Результатом было шумное поражение Бен-Гуриона, а также надежды на новый порядок — сотрудничества в сионистском движении. 11.522 члена голосовали за соглашение, 16. 474 (59 процентов) — против.
Может показаться странным, что результаты не были еще хуже. Бен-Гурион вызвал немалую враждебность и в руководстве и среди рядовых членов тем, что действовал, не проконсультировавшись предварительно со своими коллегами в Гистадруте, и дал свою подпись без их или общепартийного согласия. Его оправдание, что он действовал как член Сионистского правления и поэтому от имени общенациональных интересов, было отвергнуто с порога. Гораздо более эффективной оказалась его ссылка на перемену своих взглядов. В конце концов, именно он возглавил самую бешеную кампанию об убийстве против Жаботинского и ревизионистов. Очень немногие члены Гистадрута слышали о Жаботинском или читали его. У них не было возможности судить, насколько основательны сильнейшие нападки Бен-Гуриона на Жаботинского и его движение. Они просто поверили ему, потому что он был их лидер.
Если бы было больше времени для разъяснений, можно спорить о том, иными ли оказались бы результаты голосования. В действительности огромное большинство гистадрутовцев — числом 82 тысячи — не голосовали вовсе. Организованный отбор проводился только среди противников соглашения. Всего активнее были экстремисты левого крыла — "А-Шомер а-Цаир", — выпустившие серию плакатов с яростными нападками на Бен-Гуриона, и молодое поколение рабочих, приехавших в Палестину с грузом большевистских принципов русской революции 1917 года.
Таким образом, неполная пятая часть членов Гистадрута определила основные черты будущего и для сионистского движения и для ишува (общины).
Ревизионистское руководство, тоже после долгих дебатов, утвердило соглашение; и Жаботинский в обращении ко всем членам движения заявил, что их долг — принять это соглашение и в Эрец-Исраэль, и в диаспоре "во всех случаях и несмотря ни на какие провокации — даже в том случае, если соглашение не будет признано другой стороной.
Он продолжал:
"Теперь ваше дело — забыть о том, что было в прошлом. Союз ревизионистов, как всегда, говорит "да" или "нет", без всяких экивоков. С той минуты, что мы подписали соглашение, мы должны забыть прошлое и не поминать его, пока соглашение действует.
Не забывайте, что с первой же минуты, когда мы взяли на себя инициативу, первым результатом которой было соглашение, мы подчеркивали, что самое главное — это вырвать из нашей национальной жизни уродство насилия во всех обстоятельствах и несмотря ни на что. Теперь этот взгляд принят всеми фракциями сионистского движения, и ваше самоуважение требует, чтобы вы были самыми верными стражами цивилизованного закона".
Соглашение о трудовых отношениях, включавшее Гистадрут как организацию, не выполнялось. Правда, за исключением применения насилия, — о чем говорилось в первом соглашении со Всемирной сионистской организацией. Во весь период полной рабочей занятости, продолжавшийся много месяцев, постепенная нормализация и регулирование отношений между профсоюзами продолжались.
С устранением главной причины конфликта на трудовом фронте и значительным ростом популярности Жаботинского в сионистском движении, еще увеличившейся из-за соглашения, лейбористы почуяли, что нарастает опасность его гегемонии во всемирном сионистском движении. На горизонте собирались новые тучи.
1935–1937. НАКОНЕЦ-ТО — НЕЗАВИСИМАЯ НОВАЯ СИОНИСТСКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ
ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ
"У МЕНЯ много вопросов", — писал Жаботинский Бен-Гуриону 30 марта 1935 года, после того, как референдум Гистадрута отверг их документ по трудовым отношениям.
Однако письмо его состояло не столько из вопросов, сколько из обвинений и действительно пророческих предостережений. Обвинения не были направлены против Бен-Гуриона. Напротив, тон и дух этого письма свидетельствовал, что чувства симпатии и дружелюбия не уменьшились. Он выражал глубокую тревогу не только по поводу голосования гистадрутовского большинства, отразившего их постоянный отказ признать за рабочими — ревизионистами и бейтаровцами равные права на работу, но и отвратительную ментальность, продемонстрированную молодым поколением членов этого профсоюза.
Его тревога, писал он, теперь стала даже больше, чем была перед переговорами.
"Я недавно просмотрел большое количество ваших левых газет. Что меня изумило, так это их жестокость, отсутствие человеческого сострадания к людям — из плоти, крови и души. Это те же характеры, что проявились в камерах Лубянки[555]. Они проповедуют дозволенность причинять физическую боль оппоненту. Я вижу тут еще и нескрываемое удовольствие от того, что их оппонентам не позволяют въехать в Эрец-Исраэль, хотя им известно, что это означает страдания, отчаяние и голод.
Существование такой ментальности не поразило меня даже после бешеных нападений [на бейтаровцев и сионистов] в Тель-Авиве и Хайфе, но поразило теперь, когда я прочел об этой дозволенности.
Среди нас вырос чудовищный еврейский хам. Ты можешь сказать, что хамы есть с обеих сторон, и, может быть, ты прав. Но я, если увижу его признаки, во плоти или в печати, изгоню его из нашего общества, и 99 процентов моих товарищей поддержат меня с энтузиазмом. Можешь ли ты сказать мне, что и в вашем лагере такие люди будут изгнаны?
Эти темы я нашел и в "А-Поэль а-Цаир"[556], и в "А-Шомер а-Цаир". В вашем лагере, стало быть, имеются массы, которые возражают даже против первого соглашения [искоренение террора]. Боюсь, что эта тенденция стала символом веры для многих, и эти многие теперь являются большинством в левом движении."