Что ж, это было не так.
Я вновь сбежала в день первого представления.
Правда, не успела даже сменить город – попалась в руки тем громилам.
– Вот и все, – сказала я, закончив рассказ. – Вот откуда я знаю Нику Альбеску. Именно поэтому я не могу обратиться к арбитрам. Я сама заключила сделку, добровольно отдала себя в услужение, а значит, я – его собственность. Все, что они сделают, – вернут вещь обратно хозяину.
– В твоей истории нет ничего такого, что следовало бы так долго скрывать, – пожал плечами Платон.
– Видимо, ты никогда не прятался, боясь за свою шкуру. В прямом смысле слова, потому что Нику способен разрезать кожу на лоскуты и сшить наживую ржавой иголкой. Чем меньше существ знает правду, тем больше у меня шансов спастись, когда Нику подберется ко мне в следующий раз. – Я бессильно спрятала лицо в ладони.
– Через барьер он не пройдет, – напомнил Платон. – Да и, кроме меня, никто не знает, где ты находишься. Считай, что ты под защитой арбитров.
Правда, сказав это, он закусил губу, будто вспомнил о чем-то, что противоречило его же словам.
– Твой брат меня видел.
– Не тебя, а смутный силуэт в костюме врача, – улыбнулся Платон. – Постарайся не надевать костюмы, и это его видение вообще не будет связано с тобой. Кстати, а вот и брат. Как вовремя. Неужели представление уже закончилось?
Платон глянул на жужжащий мобильный телефон и ответил веселеньким тоном:
– Алло-алло. Слушаю.
Правда, громогласный рык на том конце заставил его резко посерьезнеть.
– Извини, – шепнул мне Платон, взглядом показывая на телефон, и добавил громче: – Дит, я во дворе, тут никакая связь. Погоди. Дай войду в дом… Да не ори ты. Я тебя все равно не слышу.
Понятно, погружать меня в свои дела Платон не собирался. Оставалось надеяться только на то, что потом он расскажет мне все, что может касаться Альбеску или лично меня.
На большее я даже не рассчитывала.
Дитрих не стеснялся в выражениях, как и в описаниях того, что сделает с Платоном, если тот специально заманил его в бродячий театр. То, что Платон понял, выслушав разъяренного брата, ему очень не понравилось. Театр представлял угрозу, в которую Дит чуть не влип сам. Точнее, его жена и их нерожденный ребенок.
Впутывать в передрягу семью Дитриха Платон не собирался, даже в мыслях не было. Если бы он знал о возможной опасности – никогда бы не заставил их пойти на это представление. Между тем правду выдавать тоже нельзя. Не скажешь же про Марьяну, которая невероятным образом пролезла через защитный барьер.
– Я клянусь, что просто увидел рекламу «Семи грехов», – гнул свою линию Платон, в уме просчитывая, чем может обернуться сегодняшний визит Дитриха в цирк к Альбеску. – Прости, что так вышло. Я не знал, даже не подозревал весь масштаб опасности. Орочьи боги, да что могло произойти в каком-то цирке? Дит, честное слово! Я бы никогда не отправил тебя в самое пекло.
Он заперся в некогда отцовском кабинете. Кабинетов в доме было много, но этот отец любил особенно. Тот и правда выгодно отличался от остальных. Большой, светлый, с множеством книжных полок. Правда, даже здесь Платона не покидало ощущение, что ты сидишь в музее и не можешь касаться вещей – ибо они старинные и хрупкие.
– С каждым разом я все меньше верю твоим клятвам. До этого о цирке ты прочитал в отцовских записях, да? – спросил Дитрих почти мирным тоном, но Платона им было не обмануть.
Голос младшего брата дышал скрытой угрозой и почти неконтролируемой яростью. Даже за самого себя Дит так не переживал, как за супругу и ребенка. За них он готов был убить, причем любого.
– Именно.
Со стороны окна донеслось ироничное хмыканье. Платон обернулся – Серп Адрон стоял у своего стола и насмешливо смотрел на сына, склонив голову набок. Как будто ничего и не случилось. Как будто Платон просто зашел к отцу, а тот, задумавшись, ходил по кабинету взад-вперед, обдумывая очередное злодейство.
Платон тоскливо отмахнулся от галлюцинации – только побочного эффекта ритуала сейчас не хватало. Будет теперь отвлекать. В следующий раз нужно еще усилить защиту разума.
– Замечательно, – ответил Дит звенящим тоном. – Тогда покажи мне эти записи.
– В каком смысле?
– Я приеду, и ты продемонстрируешь мне записи, написанные отцовским почерком, – проскрежетал брат, сделав особое ударение на слове «отцовским». – Или нет. У тебя же есть доступ к электронной почте. Вот, замечательно. Вышли мне скан одного из листов. Прямо сейчас. Я должен убедиться, что ты действительно прочитал про цирк у отца.
– Почта просматривается арбитрами.
– И что? Я прошу у тебя материалы, которые нужны мне для работы. До этого ты спокойно высылал мне информацию. Что изменилось теперь?
– Кажется, ты не все предусмотрел, – усмехнулся Серп, так и мельтешащий у окна. – Как же так, сынок?
– Заткнись, – шикнул Платон в сторону галлюцинации. – Дитрих, это смешно. Откуда, по-твоему, я мог узнать про представление? Во сне увидел? Птичка на ухо нашептала?
– Платон, это не смешно, – выплюнул брат. – Если бы с Таей что-то случилось, если бы хоть волос упал с ее головы, я бы разломал барьер и придушил тебя лично. Ты переходишь границы дозволенного своими просьбами и поступками. Или ты сейчас же присылаешь мне записи по цирку, или я прошу арбитров изменить условия твоего наказания на менее вольные. Жду письмо.
Он сбросил вызов, и Платон обессиленно выругался. Записи ему не подделать, даже и пытаться не стоит. У отца слишком уж уникальный почерк, истинно семейный. Платону он, к сожалению, не передался.
Как же поступить?
– Что, будешь сдавать карты? – Серп скрестил руки на груди, тряхнул длинной шевелюрой. – Признаешься, что никаких записей не было? «Упс, мне показалось», – передразнил он.
– А что остается? – Платон саданул по стене кулаком. – У тебя есть идеи?
Морской пейзаж, висящий на уровне головы, покачнулся и едва не рухнул на пол.
– Но-но, антикварная вещь, восемнадцатый век. Не повреди, дурень, – скривился Серп. – Да прекрати ты метаться. Смотреть тошно.
– Пошел вон.
– Какие мы бескультурные. А как же проявить толику уважения к родному отцу?
– Ты – галлюцинация, – напомнил Платон, правда уже сомневаясь, кого именно он пытается убедить.
– Я, может, и галлюцинация, но я спасу твою задницу. Иди в библиотеку.
– Зачем?
– Иди, я тебе сказал! – совсем уж разъярился Серп.
Платон уныло последовал выполнять указание. Не то чтобы он верил образу отца – но было интересно, что тот может предложить. Благо библиотека располагалась в соседней же комнате.
– Подойди к этому стеллажу. – Серп нетерпеливо ткнул пальцем. – Поочередно выдвини на сантиметр третью книгу, четвертую и седьмую. Ну же! Не тормози. Дитрих ждет твоего письма. Видишь выемку? Доставай блокнот. Где-то там есть записи про цирк Альбеску.
Платон с удивлением полистал страницы. Это был… дневник отца? По крайней мере, навскидку он определил его именно так. Нет ни магических формул, ни ритуалов или опытов (может, и есть, страницы исписаны почти все), но в самом начале действительно имеется заметка про необычный бродячий цирк, где выступает нечисть со всего света. Платон зацепился за знакомое название, не вчитываясь пока в детали.
– Откуда ты… – Он ошарашенно уставился на отца.
Захотелось его потрогать, чтобы убедиться – это все еще плод его фантазии. Он не может быть реальным. Но откуда галлюцинации знать тайные нычки Серпа? Это невозможно.
Разве что…
– Ты что, реальный? – Платон сам ужаснулся своему предположению.
– Ты спятил, сынок? – возмутился Серп. – Реальный я по вашей милости сейчас гнию заживо в тюрьме. Какой же ты все-таки бестолковый. Ты же сам видел в детстве, как я прячу сюда записи. Забыл, что ли?
Платон неуверенно сощурился.
– И как в тот цирк мы ходили с тобой и Златом, ты, видимо, тоже запамятовал? А еще говорят, будто я плохой отец. Платон, морду попроще сделай. Я не настоящий, не надейся, – отчеканил он и в доказательство своих слов попытался коснуться плеча сына.
Рука прошла насквозь, словно обдуло порывом холодного ветра. Не самое приятное ощущение.
– Ну, есть еще сомнения? – спросил Серп с огорчением. – Думаешь, меня отпускают из Теневерса к тебе в гости? Нужен ты мне больно.
– Но как…
Платон все еще пытался найти логическое объяснение увиденному. В цирк они, может, и ходили (надо позвонить Злату и узнать наверняка, тот должен вспомнить), но про блокнот он точно не знал. Не мог.
– Ты помнишь все сам, на подкорке-то отложилось. Помнишь, как прятался под шторой, – кивнул Серп, – и наблюдал за мной? Просто ты слишком бестолковый, тебя вечно приходится направлять. Вспомнил? То-то же.
Он ухмыльнулся совсем уж горько.
Платон действительно начал вспоминать. Себя маленького, прячущегося в библиотеке. Кажется, пришел сюда за какой-то книжкой по магии. Звук шагов отца заставил его скользнуть под тяжелую занавеску. Серп рассердился бы, узнав, что сын без спросу берет его вещи. Платон вспомнил, как трясся и видел отца, стоящего у этого самого стеллажа. Его пальцы, берущие одну книгу за другой. Едва слышимый щелчок тайника.
Кажется, этот блокнот он тоже помнил… отец писал в нем что-то вечерами…
Просто Платон был слишком маленький, чтобы запомнить все в деталях. Обрывки всплывали только сейчас, да и то размытые, нечеткие.
Он бегло прочитал заметку – ничего такого, что могло бы еще сильнее разъярить Дита: просто про цирк, Альбеску и прислуживающую ему нечисть, – отсканировал и отправил брату.
С галлюцинацией он разберется позже. Пока важнее убедить в своей невиновности Дитриха.
Тот перезвонил почти сразу же.
– Прости, я погорячился.
– Да ладно, я понимаю твои опасения, сам бы поступил точно так же. – Платон хмыкнул. – Но, как видишь, у меня в планах не было пожертвовать тобой или Таей. Теперь мы можем поговорить?