– Наверное, все же не стоит. А если… если он увидит меня? Я не готова…
– Мари, успокойся. – Платон покачал головой. – Даже если он тебя увидит, то не узнает. Вспоминай: зелье, чары, маскировка.
Ох, точно. Я так перепугалась близости к одному лишь отцовскому дому, что совсем потеряла голову. На секунду все действительно забылось. Мне почудилось, что одного случайного взгляда хватит, чтобы вспомнить брошенную дочь.
– Все равно не знаю, опасно как-то. Шляются какие-то непонятные типы, в чужие дома заглядывают.
– Если вдруг нас кто-то заметит, просто скажем, что выронили ключи, – пожал плечами Платон.
И он непринужденно бросил связку прямо на землю, сам сел на корточки и начал делать вид, будто ищет ее. Не слишком активно, чтобы не переусердствовать и не заинтересовать кого-нибудь своими действиями, – но похоже на правду.
Я тоже присела и вгляделась в щель между планок забора.
Горели все окна с лицевой стороны дома. Сквозь полупрозрачный тюль я разглядела плазменный телевизор, стоящий в гостиной. Шла какая-то развлекательная передача. Я долго смотрела в экран, только бы не переводить взор дальше.
Слева, видимо, кухня. По крайней мере, я вижу угол холодильника и ножи, висящие на магнитной подставке.
Затем я заметила мелькнувший в углу женский силуэт, и сердце болезненно сжалось. А вот и новая жена папы. Та, которая сумела родить ему правильного ребенка, сделала его счастливым – подарила все то, чего не смогли мы с мамой.
Взгляд вновь уперся в окно гостиной.
Папа…
В постаревшем мужчине отчетливо угадывались отцовские черты. Он полностью поседел за несколько лет (наверное, это генетика, мой отец не настолько старый), чуть осунулся. Но я легко его узнала.
Папа повернулся к окну лицом, но меня в темноте не заметил. А вот я разглядела… младенца на его руках. Крошечного карапуза в белом костюмчике, которого отец укачивал, которому что-то говорил или напевал, а тот тянулся к нему пухлой ручонкой.
Дышать стало еще тяжелее.
Зря мы сюда приехали. Я не готова подсматривать за украденным у себя счастьем. Это я могла жить вместе с папой, это мама должна была прибираться на кухне поздним вечером.
Нет, я точно не заявлюсь к нему на порог. Не хочу. Даже если все успокоится и Нику перестанет за мной охотиться – что вряд ли, – я не стану унижаться. Я не нужна отцу, а тем более не нужна его жене или детям. Забытая покинутая дочь, которая напрашивается на отцовскую ласку, – что может быть нелепее?
– Пойдем отсюда, – попросила Платона шепотом.
– Ты все?
– Угу. Я достаточно увидела…
Но, сказав это и бросив последний взгляд в окно кухни, я непонимающе замерла на месте. В ушах зашумела кровь. Потому что папина жена встала боком и…
Нет, такого не может быть!
Она как две капли воды походила на маму. Те же рыжие волосы, вьющиеся на кончиках. Тот же упрямый профиль. Ее осанка. Ее тонкие губы. Даже движения как будто принадлежали маме. Плавные, как будто пританцовывающие.
Я пялилась, не прекращая, ровно до тех пор, пока женщина не скрылась из зоны видимости.
Это наваждение…
Это ошибка…
Так не бывает…
– Забери меня отсюда, – прохрипела я.
Платон, не задавая лишних вопросов, поднял ключи с земли.
Обратно он вел меня за руку, практически тащил волоком. А я все не могла понять: мне просто почудилось? В неверном свете тусклых ламп, издалека, через дыру в заборе многое ли увидишь?
«Мама мертва. Ее не стало на пляже у нашего дома», – напоминала я себе будто заклинание.
Но почему тогда эта женщина – ее точная копия?
Обратно мы ехали, казалось, целую вечность. Я переваривала увиденное и корила себя за то, что сбежала слишком рано. Надо было остаться и убедиться, что это не мама. Просто отец предпочитает женщин одного и того же типажа.
А если… если она жива?..
Я ведь не знаю наверняка, погибла ли она в той стычке с Альбеску. Я сбежала, не похоронила маму, за что саму себя ненавидела.
Она выжила и воссоединилась с отцом, потому что убогая дочь больше не могла помешать их счастью?
Нет. Полная ересь.
Даже думать о таком отвратительно. Мама отдала за меня жизнь.
Мы въехали во двор – Платон заметно побледнел, снимая барьер, но в этот раз все закончилось быстро, и уже спустя минуту он выглядел абсолютно нормально. Пока он загонял внедорожник в гараж и избавлялся от следов поездки, я тупо стояла у входа в дом.
Не было сил даже открыть дверь. Непонимание иссушило меня под ноль. Я надеялась, что информация о родственниках поможет понять, как действовать дальше, – но в итоге оказалась совершенно разбита и запутана в своих чувствах.
– Все будет хорошо, – донесся до меня спокойный уверенный голос.
Платон стоял за моей спиной, в жалком шаге, отделяющем нас друг от друга.
– Ага, – сказала, не оборачиваясь. – Спасибо, что…
Слова застряли в горле острым комом. Мне слишком за многое хотелось его поблагодарить. За заботу, за незримую поддержку. За то, что он попросил узнать про родню – хотя мог бы «потерять» лист по пути к Виктору. За то, что согласился съездить к моему отцу. За то, что не задавал лишних вопросов и никогда не заставлял меня сделать что-либо против моей воли.
Но как облечь все это в одну фразу?
Я не знала.
Платон осторожно взял меня за плечо и развернул на сто восемьдесят градусов.
– Ты сегодня, конечно, превзошла саму себя. – Он пальцем поднял мой подбородок, заставляя взглянуть себе в глаза. – Виктор теперь с ума сойдет от незнания, что за красавица зашла к нему в гости.
– Я старалась, – грустно хмыкнула. – Если честно, мне хотелось тебя позлить.
– Позлить? – Он негромко рассмеялся. – Я давно так не веселился. А проплешина в волосах? Нет, ну чудо же! Даже жаль, что нас не отловили какие-нибудь гопники в подворотне. Их бы удар хватил, гарантирую.
Я тронула эту самую проплешину пальцами и хмыкнула. Мне начало передаваться настроение Платона, его беззаботная легкость. Мысли об отце и женщине, похожей на мать, незаметно отходили на дальний план.
Платон притянул меня к себе, взяв в кольцо рук. Мне не хотелось вырываться. Я позволила моменту просто существовать. В холодной ночной тишине, на улице, под пронизывающим ветром.
– Ты не изменила губы, – отметил Платон. – Они все такие же красивые.
Он приблизился к ним, мазнул быстрым касанием, проверяя мою реакцию, но не напирая. Не настаивая. Не пытаясь подмять мою волю своим желанием.
Я спросила с неверием:
– Ты всерьез готов целовать чудовище?
– Мари, я уже говорил: мне плевать на твою внешность. Отрасти ты себе хоть хвост и третью руку, я не перестану хотеть тебя поцеловать.
Поцелуй углубился, стал злее, ненасытнее. И я раскрылась ему. Поддалась бурной волне эмоций, сносящих все на своем пути. Мои собственные пальцы путались в волосах Платона, его дыхание грело кожу. Мы целовались до исступления.
Затем Платон подхватил меня на руки, внес в дом, не позволяя поцелую оборваться. Захлопнул дверь плечом, усадил меня на перила лестницы и продолжал исследовать губами кожу. Щекотал. Прикусывал. Мы стягивали верхнюю одежду впопыхах – было слишком жарко оставаться в ней, – касались друг друга озябшими пальцами. Грелись друг о друга. Наполнялись внутренним жаром.
Чары так вовремя начали таять. Зелье выветривалось, и без его воздействия мое лицо становилось прежним. Я чувствовала легкое покалывание кожи, к которой возвращался естественный цвет. Словно это поцелуи Платона меняли меня. Делали прежней, не спрятанной под вечной маской или страхом быть обнаруженной.
Дарили желание не существовать, а жить. Дышать полной грудью. Целоваться так, чтобы полыхали губы. Касаться мужской кожи и тонуть в запахе его туалетной воды.
Слышать его шепот:
– Мари…
И нырнуть в нечто неизведанное с головой, как в бескрайнее море.
Платон проснулся рано, Мари еще спала. Рыжие волосы разметались по подушке, словно всполохи огня. Он приподнялся на локте, любуясь ею.
Ожог на ее лице… она словно бабочка с израненным крылом. Он притягивал взгляд и рождал в душе странное чувство трепета. И вместе с тем он не кривил душой, когда говорил, что тот ее не портит.
Ведь под взглядом зеленых ведьминских глаз все остальное не имело значения.
А что, если после ритуала он все же на время сойдет с ума и забудет ее? Навредит ей как-то?
Эта мысль неприятно резанула, и, поддавшись порыву, Платон вынул из прикроватной тумбочки маникюрные ножницы, осторожно срезал прядь волос девушки. Он вплетет их в ткань ритуала, и тогда, что бы ни произошло позже, он не сможет ей навредить.
Осторожно поднявшись, Платон задернул шторы на окне поплотнее. Чтобы свет не мешал ей спать. Пусть в это время года солнце вставало поздно, но на окнах все равно висели тяжелые портьеры. Задернешь – и любой день станет ночью.
Чемоданчик с ингредиентами остался в машине, в их качестве он не сомневался. Но все же надо проверить склянки и пробирки, чтобы внести изменения в ритуал с поправкой на количество и состояние.
«Но сначала завтрак! – мысленно сказал себе орк, спускаясь в столовую. – Может быть, приготовить Мари кофе и принести прямо в постель?»
Он задумался, понравилось бы ей такое или нет. Как-то с братьями они сделали подарок матери – приготовили омлет и чай, принесли на подносе в ее спальню.
Мама натужно улыбалась, но «подарку» явно не обрадовалась. Хотя, может быть, дело было в том, что они разлили чай на постельное белье, а кухню им троим пришлось приводить в порядок весь следующий день. А маме потом еще и перемывать за ними.
Мысли о детстве неизбежно кольнули грустью и ностальгией. Когда-то они были близки с братьями, а потом… Дитрих ушел с головой в искусство. Сейчас помимо бизнеса, оставшегося от отца (он управлял охранным агентством «Цербер»), Дит владел своей реставрационной мастерской. Скупал на аукционах по всему миру произведения искусства, восстанавливал. Что-то оставлял себе, что-то продавал дороже.