– Смотрите, луна! – крикнула Ундина.
Все то время, что Виолета говорила, а ей был не слишком понятен смысл, она носилась по пещере кругами, как дикая козочка. Симос обернулся. Какой-то камень и вправду сиял в темноте так, будто вообразил себя луной на темном небе пещеры.
– Откуда-то идет свет. Всегда так было. Ундина права, я об этом и не подумала! Видимо, есть здесь какое-то отверстие, что смотрит прямо в небо. Ты только посмотри, как похоже на луну!
Симос почувствовал, как пещера ходит ходуном под ногами. Статуи вдруг стали его пугать. Люди, которых никто никогда не любил, преданная всеми любовь или что там еще было? Он уже ждал, что они вот-вот оживут – теперь, когда старое пророчество осуществилось. Как ночью безлунной было в темной пещере, хотя за ее камнями сияло солнце, а теперь еще и луна взошла. А он-то еще твердил, что такого быть не может. Прежние люди знали, что говорили. Впервые в жизни Симоса охватил ужас. Он ничего, вообще ничего не сможет сделать. Виолета молча смотрела на свои бесценные статуи. Кто знает, сколько вечеров они наводили чары на ее сны? А он-то чем провинился? Он был юн и вовсе не жаждал, чтобы его принесли в жертву. Бежать отсюда со всех ног – вот чего он хотел. Бежать. Спастись. Ундина скользнула к нему и прошептала:
– Что-то мне немного страшновато.
Симос взмахнул фонариком, чтобы осветить пещеру получше, но тот внезапно погас. Ундина вцепилась в него и начала шептать что-то на языке, понять который он не мог. Да он вообще уже ничего не понимал. И тут какая-то тень двинулась к ним. То она замирала на стенах пещеры, то оказывалась у самой «луны». Симос застыл. Ундина стояла, прижавшись к нему; казалась, она тоже оцепенела. Так, значит, чувствуют себя летучие мыши? Манис залаял, но лай его все больше походил на рычание волка.
– Мама? – вырвалось у Виолеты. Ее крик разорвал молчание пещеры, но эхо принесло его обратно, и не один.
«Мама, мама, мама…»
«Перестаньте, вы сейчас разбудите их всех», – хотел было сказать Симос, но ни звука не вырвалось изо рта. Словно в кошмарах, губы его сейчас были запечатаны. Он бы крикнул «На помощь!», но не мог. Ему наконец удалось разглядеть Виолету, и показалось, что с места, где она стояла, донеслось рыдание, а затем громкий голос:
– На помощь!
Множество голосов подхватили: «На помощь! На помощь! На помощь…»
Они ожили, сказал себе Симос. Это не его голос. И не Виолеты. И не Ундины. Это те, кого никто никогда не любил, те, кто поднимается из моря и несет корабли на плечах.
А потом, сквозь туман в голове, он увидел, как Виолета выпрямляется и, вглядываясь в тени, спрашивает: «Кто здесь?». Симос растерялся. Так Виолета и вправду рехнулась и разговаривает со сталактитами?
– Кто здесь? – повторила Виолета и повернулась к Симосу. В темноте он ощутил, как ее взгляд остановился на нем, и замер. Чего она хочет? Симос закрыл глаза, чтобы не видеть, что сейчас произойдет.
– Что с тобой, Симос? Темнота отняла у тебя голос? Ты что, не слышишь? Кто-то зовет на помощь. Попытайся включить фонарик. У меня тоже есть один в сумке. Ну-ка погоди, я сейчас поищу.
Вскоре уже два фонарика осветили пещеру. Симос искал луну и не видел ее – только сталактиты, статуи, лишенные голоса, движения и смеха. А рядом с ним прежняя чудесная Виолета беспокойно направляла луч фонарика в каждый уголок, куда никак не хотел забираться свет.
Маркос был раздосадован своим дурацким «На помощь!». Оно вырвалось нечаянно, и теперь он пытался плотнее втиснуться в щель между камнями. В свете фонариков он различал три силуэта.
Он и думать не думал, что рядом с деревней есть такая пещера. Он перепугался насмерть еще до того, как у Симоса погас фонарик и все замолкли. Казалось, он никогда не сможет сам найти выход отсюда и вернуться домой. Охваченный ужасом, он даже не вслушивался в то, что они там болтали. Но теперь следовало определиться, что делать дальше. Появиться перед ними, вернуться или продолжить слежку?
– Я уверена, что кто-то звал на помощь. А вы слышали?
Ундина не ответила. Симосу было стыдно: он хотел сказать, что во весь голос звал на помощь, только про себя. Маркос же в этот момент решил, что повременит с подношениями ради сохранения своего достоинства. Даже речи быть не может, чтобы он появился перед Виолетой и остальными, как перепуганная букашка. Он вернется обратно. Теперь, когда глаза привыкли к темноте, он ясно видел, где выход. Он подождет их у пещеры. Возьмет с поличным, когда они, нагруженные церковными сокровищами, будут возвращаться. Он выведет их на чистую воду, и тогда посмотрим, что они скажут.
Виолета тем временем размышляла об отце Григорисе. Она подумала, что он и есть та тень, но почему тогда звал на помощь? Отец Григорис ведь прекрасно знал секреты пещеры; давным-давно она привела его сюда и открыла их все. Или, может, она забылась ненадолго? Может, ей почудилось, что она маленькая девочка, какой мать привела ее сюда впервые? Мать разговаривала со сталактитами, будто они были ее семьей. Они обе тогда сидели здесь, в темноте. Виолета все кричала и кричала: «Мама, помоги мне, мама, мне страшно!», но та не слышала. Виолета боялась, что и мать станет сталактитом, а может, и ее превратит в камень. Возможно, в том был виноват отец, называвший мать рехнувшейся духовидицей и утверждавший, что Виолета – ее копия, один в один. Его голос, как прежде, начал просачиваться в ее мысли, снова Виолета услышала его шипение: «Ах ты, дрянь черномазая, всю ее придурь унаследовала». А затем опять зазвучали отвратительные голоса сестер: «Виола, Виола, тупая Виола».
Виолета разозлилась на себя. Никогда больше она не позволит им преследовать ее. Все они сгинули, она не будет возвращать их, они того не стоят. Даже во сне. Гнев все рос и рос в ней, пока не начал душить удавкой. На себя одну она сердилась и ни на кого больше. «Воспоминания о них поглотили мою жизнь. А теперь они пытаются сожрать и память мою, все то хорошее, что я хочу сохранить, но страшусь вызвать тех, других, и гоню их от себя, чтобы хорошее не привело с собой зло. Хватит, я покончила с ними. Мы вспоминаем тех, кого любим. Никого больше. Встречаются люди, что так и не рискнули прожить жизнь. Как ты, мама. Но я не хочу быть похожей на тебя. Я хочу жить», – разъяренная Виолета додумала мысль с трудом, словно еле захлопнула дверь в прошлое. Затем она повернулась, взглянула на Симоса и Ундину и только тогда поняла, что они ждут и им страшно. Сколько времени она потратила на этот бред?
– Кажется, совсем состарилась, – проговорила Виолета растерянно. – Вспомнила что-то и напрочь счет времени потеряла. Что мы тут сидим в темноте? Нас же ждет море.
Она начала петь – громко – детскую песенку.
– Громко, громко, я хочу смеяться и очень громко! Ха-ха-ха!
Ундина тут же смекнула, что к чему. Эхо вернуло их голоса, и пещера наполнилась смехом, а вскоре и тьма стала рассеиваться – они приблизились к выходу.
Симос разве что не прыгал от радости. Первым побежал он к свету, Ундина – за ним. Манис носился и прыгал, тоже вне себя от счастья.
Они вышли на пляж. Солнце припекало, и Ундина начала сбрасывать одежду прямо на бегу. Симос последовал ее примеру, и вскоре оба бросились в море. Оно было холодным, но самым прекрасным на свете. Песок усеивали маленькие разбитые ракушки. Ундина в восторге принялась собирать самые красивые. Симос повернулся к морю. Ветер наполнял его легкие свежим воздухом, и он обдумывал следующий большой нырок. Глаза он оставит открытыми, чтобы разглядеть дно.
«Я счастлив, я вижу мир во всех его красках», – все повторял и повторял Симос про себя. Он улыбнулся маленькому, да нет, крохотному осьминогу, который спрятался в испуге под камнем. Мгновение, пока еще хватало воздуха, Симос думал о том, что осьминог боится его, потому что не знает. Так и ему самому было стало страшно в пещере. А затем воздух кончился, и Симос резко вынырнул на поверхность.
Не вылезая из воды, он посмотрел на Ундину и Виолету – они собирали цветы. Что там ему прошептала Ундина, пока они были в пещере?
– Выходи! – закричали они ему.
Симос вылез, и Ундина показала ему цветы, которые держала в руках:
– Это виолы.
Они сплели три венка – по одному для каждого. И еще один. Симос бросил взгляд на Виолету: а четвертый венок зачем ей понадобился? Виолета, словно они только что прекратили беседу, повернулась к нему и сказала:
– Это для Василии. Ты ее знаешь? Мама Николаса. Я собираюсь пойти ее повидать. Прямо сегодня. Так что нам пора возвращаться.
И как так получается, что возвращение из похода всегда занимает меньше времени, чем сам поход? Симосу показалось, что обратный путь через пещеру длился совсем недолго. Они с Ундиной уже ничего не боялись и всю дорогу распевали песни. Как же все-таки прекрасно море и великолепны горы.
– Как называют эти фигуры? – спросила Ундина.
– Сталактиты, – отозвался Симос. Только так. Только камни. Никаких душ. Никаких образов людей.
– Они похожи на слезы, – проговорила Ундина.
– Они и есть слезы, – кивнул он.
– Ну, и кто прибежит первым? Ты?
– Точно.
Они помчались. Словно солнце вернулось в пещеру, впустило сюда свет, так что они могли видеть каждый свой шаг. Фонарик в мешке Симоса болтался и постукивал его в спину. Пока Симос поправлял мешок, Ундина обогнала его и крикнула:
– Догонишь меня, и я расскажу, кого люблю!
Она уже вырвалась далеко вперед. Симос почувствовал, как быстро забилось его сердце, и остановился.
– Я-то люблю тебя, – проговорил он неслышно, – и буду любить всю жизнь.
Виолета подошла к нему, и он обернулся посмотреть, как она. Солнце тронуло ее щеки легким загаром, так что они порозовели. Симос подал ей руку, и вместе они вышли из пещеры. Сталактиты остались за спиной. «Влюбленные, которых преследуют», так говорит Виолета. «Люди, которых никто никогда не любил», – так говорит его маленькая бабушка. «Слезы», по мнению Ундины.