– Скажи, Виолета, а в следующий раз, когда мы придем сюда, сталактиты еще будут здесь или нет?
– Кто знает? Если пройдет много лет, и слезы, как говорит Ундина, прольются на землю, то, может, и влюбленные, которых преследуют, освободятся. Мне нравится, как это звучит. Что скажешь?
Симос рассмеялся. Ему всегда нравились сказки с хорошим концом.
Неправильные весы
Маркоса уже несколько раз одолевал сон. Он нашел отличное место в теньке и развалился там, поджидая, пока Виолета, Симос и Ундина выйдут из пещеры. Они могли уже пройти мимо, а он не услышал. Маркос вскочил и прислонился спиной к дереву, чтобы снова не поддаться сну.
Вскоре он услышал их. Первой нос показала Ундина. Она запыхалась. Маркос встрепенулся и подумал: «Что-то там такое произошло». Ундина согнулась вдвое, будто ей не хватало дыхания. Маркос уже начал подниматься, когда услышал, как она расхохоталась от всего сердца. Еще немного – и он выскочил бы из своего укрытия и встал бы перед ней на дороге как дурак.
– Давайте уже, сюда, сюда! – закричала Ундина, когда Симос и Виолета появились у выхода из пещеры.
Они начали подниматься, держа в руках цветочные венки. Маркос остался один посреди какого-то странного спокойствия. Словно в один момент кто-то выключил все звуки: щебет птиц, стрекот цикад и щелканье жуков.
Маркос покинул укрытие и огляделся – посмотрел на скалы, на ущелье, на море вдалеке. Дошел до самого-самого краешка скалы. Носки его ботинок балансировали над бездонной темнотой. Он поднял руки, вытянул их и почувствовал, как пропасть влечет его; услышал, как дикая, неудержимая радость кричит внутри: «Лети!» Маркосу стало страшно. «Сколько же всего в нас дремлет, а мы и знать не знаем», – подумал он.
Вспомнил он и то, что далеко не впервые ему захотелось летать. Как-то, еще в раннем детстве, дед взял его в свою хижину на вершине горы. Земли вокруг было на два шага, но последние годы, с тех пор как умерла бабушка, дед постоянно жил там один; спускался раз в месяц, чтобы принести семье молока или йогурта. Однажды вечером Маркос остался с ним. Сначала ему не понравилось. Дед, хижина – все вокруг пахло овцами. Маркос не решался сказать, что запах вызывает у него тошноту. Дед, однако, все понял и предложил провести ночь под звездами. Взял его за руку и отвел на самый край скалы. Бобовым зернышком казалась отсюда деревня, бесконечными – горы и море.
– Я прихожу сюда, чтобы вспомнить, как я мал, – прошептал дед у него за спиной.
– Дедушка, а что там дальше?
– Много доброты, много боли. Справедливость и несправедливость.
– А мы?
– Путешествуем от одного к другому.
– И мы?
– Что мы?
– Мы, дедушка, мы с кем?
– С кем мы? – Дед засмеялся раскатисто, а потом внезапно замолчал. – С тем, что говорят весы внутри нас, пусть даже мы о том не знаем. У каждого в душе есть весы, чтобы взвешивать малое и великое, легкое и трудное. Иногда, правда, в суете мы забываем о своих весах и начинаем все мерить по чужой мерке. И делаем то, что нравится другим. Потому-то я и ухожу сюда так часто, подальше от людей, – чтобы забыть ненадолго о том, чего хотят другие, и вспомнить, что нужно мне.
– Я, дедушка, проеду по всему миру, а потом вернусь и расскажу тебе, что я видел.
– Э, мальчик мой, везде одно и то же. Я не одно путешествие совершил, оставаясь на месте сам по себе. У каждого из нас есть камень. Я свой нашел. Я провел здесь долгие годы, здесь и хочу остаться. Внизу, под этим камнем. И если мне повезет, я прорасту деревом, и ветви мои будут вглядываться в тот же мир, что и я сейчас. Но ты – ты делай то, что хочешь. Только когда вернешься из путешествий, не забывай приходить сюда. Давай отдохнуть своим весам, чтобы они не ошибались. А я буду здесь и буду ждать тебя.
Воспоминание о деде смутило Маркоса. Вот уже много лет, как тот умер.
Маркос все еще стоял, вытянув руки над пустотой, но теперь у него не было ни малейшего желания прыгать вниз. Да и в Какоператос не хотелось соваться. Он повернулся и взглянул на гору. Там, наверху, все еще стояла та хижина. Отец, когда дед умер, забрал животных и отправил на пастбища за деревней, на склоне.
Внезапно Маркоса охватило неодолимое желание подняться и посмотреть, на месте ли еще старые камни, из которых была сложена хижина. Он начал взбираться на гору. Он не так хорошо помнил, где она, но был уверен, что дорогу найдет. Он еще маленьким запомнил все приметы пути туда. Каменная стена, чуть дальше смоковница, красный камень. Маркос не сомневался: приметы его выведут, он отыщет путь, придет к деду. Поправит свои весы, а потом найдет подношения.
В деревне госпожа Георгия отправилась на кладбище с охапкой цветов. Дойдя до могилы родителей, она перекрестилась, поцеловала две фотографии и засучила рукава. Взяла ведро, наполнила водой и начала оттирать мрамор.
Чуть подальше она увидела Деспину, Фото и даже недавно родившую Ангелу. Где же она ребенка оставила, задумалась Георгия. Как правило, тем, кто только-только разрешился от бремени, на кладбище ходить не позволяли, но Ангела потеряла мать за несколько дней до родов, и это ей тяжело далось. Георгия помахала ей, потом посмотрела на мрамор, который только что терла: белоснежный. Вокруг росло множество цветов. Осторожно, чтобы не повредить маргаритки и цикламены, она попыталась прополоть сорняки; затем присела на краешек могилы и устремила взгляд на фотографию матери. На отца Георгия не смотрела: каждый раз, сталкиваясь с ним взглядом, видела в его глазах боль, к которой не могла привыкнуть.
В последние годы, потеряв жену, он отвернулся от мира и заперся в своей горной хижине. Каждый раз, когда отец спускался повидать семью, Георгия бранила его. «Да что ты там делаешь в одиночестве? – твердила она. – Еще накличешь на нас беду».
– Какую беду? – удивлялся тот. – И хорошо бы смерть пришла за мной туда, в тишину и покой. Для меня одно – беда, для тебя – другое. Потому и хочу, чтобы ты дала мне слово, что встанешь против всех и сделаешь, как я прошу. Похорони меня там, наверху, рядом с моим камнем. Не слушай никого, кто будет тебя отговаривать.
Все вышло так, как он и боялся. В день, когда отец спустился повидаться с семьей, ему стало нехорошо. Он хотел было уйти, но его не отпустили. Он испустил дух, еще и врач прийти не успел. И все смотрел Георгии в глаза, напоминая об обещании. Когда начали сговариваться про похороны, Георгия не решилась рассказать священнику о его последней просьбе. Знала: церковь с таким ни за что не согласится, да еще накануне увидела во сне мать в подвенечном уборе, а та сказала, что ждет мужа. Георгия знала, как мать его любила и сколько натерпелась при жизни. Чтобы хоть немного унять чувство вины перед отцом, Георгия подумала о том, что пусть хоть разок он пойдет матери навстречу. Только вот с тех пор не могла она смотреть на его фотографию. И даже во сны свои отца не пускала.
О нарушенном обещании вспоминала она всякий раз, видя, как вспыхивают яростью глаза Маркоса – точь-в-точь глаза ее отца. Потому и не водила сына на вершину горы, никогда со дня, как умер отец. И пусть при жизни он повторял, что все это принадлежит Маркосу. Боялась Георгия, как бы не прицепилось к малышу то же безумие, что терзало ее отца. Как бы ему это не понравилось – вот чего она боялась.
Как во сне Георгия обернулась, услышав чей-то вопль «Пожар! Пожар!».
Над деревней поднимался дым.
– Сыночек мой! – вскрикнула Георгия, словно кто-то принес ей дурные известия о Маркосе. Она посмотрела на других женщин, но те, кажется, ничего не услышали. Она снова перекрестилась и побежала к ним. – Ах, Господи, сделай так, чтобы ничего дурного не случилось!
Женщины по глазам ее поняли, что пришла беда, и обернулись к деревне.
– Дитятко мое! – заплакала Ангела. – Что же я наделала! Я оставила Матулу, младшенькую Ламприниса, посидеть с моей дочкой. Я во всем виновата, я это знаю.
Остальные даже сказать ей ничего не успели. Как обезумевшая, бросилась Ангела к дому. Неслись за ней по пятам Георгия, Фото и Деспина, неслись, не говоря ни слова. Они торопились, а мысли Георгии все сбивались на беды – Ангелы, их детей, всех остальных.
Ангела верно все почувствовала: из ее дома валил дым. В деревне никого не было: все разошлись по полям и на кладбище. Как ветер, пролетела Ангела по пустым проулкам, добралась раньше всех, увидела во дворе плачущую Матулу и ворвалась в дом.
В языках пламени маячило привидение – оно держало в руках венок из цветов, а на венке покоилась ее дочь. Почудилось Ангеле, что это сам Харон пришел забрать ее малышку. Силой вырвала она ребенка из его рук, а потом услышала, что девочка плачет.
Ангела выбралась на улицу, положила дочь на землю и начала осматривать. Пальчики девочки крепко вцепились в виоловый венок, и сама она походила на маленького ангелочка. Расплела Ангела все цветы и начала покрывать дочь поцелуями; та же, похоже, почувствовала, что мать рядом, и стала просить грудь. Только в этот момент вспомнила Ангела про свекровь.
Она вскочила с ребенком на руках и крикнула женщинам, которые заулыбались девочке:
– Мать, мать осталась в доме!
Женщины переглянулись. В суматохе они тоже позабыли о матери Николаса, прикованной к постели.
– Василия! – в ужасе прошептала Деспина и побежала к дому, но тут раздался треск, и крыша начала проваливаться внутрь. Все принялись креститься.
– Призрак! – вскрикнула Ангела. Она, захлебываясь от рыданий, указывала наверх, на окно комнаты, где жила Василия.
Все обернулись и увидели седую женщину, пытавшуюся вскарабкаться на подоконник. Кто-то словно подталкивал ее в спину, но она крепко за этого кого-то цеплялась. Все кинулись на помощь – и только тогда разглядели в дыму Василию и Виолету. Виолета поддерживала подругу и умоляла ее прыгнуть первой, чтобы спастись. С оглушительным грохотом рухнула крыша. Но за миг до этого Виолета, не выпуская Василию из объятий, сама ринулась вниз.