Подбежав к дому, Николас нашел на его месте дымящееся пепелище. Но он только засмеялся, когда увидел, как в одном углу двора Ангела кормит их дочь, а в другом Виолета и его мать, держась за руки, плачут и смеются. Он улыбнулся жене и бросился к матери. Та подняла на него взгляд.
– Сынок, помнишь, я тебе говорила, что однажды Виолета вернется? На этот раз, Виолета, я тебя не бросила.
С этими словами Василия лишилась чувств.
Старое обещание
Очнувшись, Василия обнаружила, что она дома у Виолеты. Та тушила на керосинке мясо с ксинохондро[7], и ароматы разносились по всему дому.
– Прости меня, – прошептала Василия ей в спину.
Виолета обернулась и взглянула на нее, только-только раскрывшую глаза.
– Прости за тогда, прости, что ничего не сделала, прости, что пальцем не пошевелила за столько-то лет, чтобы найти тебя. Дня не было, чтобы я не вспоминала, как тебя увозят из деревни. Вдова, мать Деспины, обвинила тебя в том, что ты решила украсть ее ребенка. Она визжала и кричала, что ты – маленькая ведьма и мать твоя была такой же похитительницей детей. Ты и слова в свою защиту не сказала. А я слышала визг вдовы, но не вышла. От страха, что мать и отец снова устроят мне взбучку за то, что я с тобой вожусь и во всем покрываю. Они еще накануне вечером заперли меня в детской. Услышали, как твой отец в кофейне грозил тебя прибить: кто-то ему нашептал, что ты с мальчиками ходила в Какоператос. Я знала, что это вранье. Не то что мы не ходили в Какоператос. Но мы же были детьми. Я знала, что ты принесла бы себя в жертву за всех. Разве не то же было с ребенком вдовы? Хоть кто-нибудь задумывался о том, как вдова растила ребенка, если она только рыдала да стенала? Только ты и стучалась в их двери снова и снова, а когда тебе не открыли, залезла в окно и обнаружила, что ребенок лежит на полу под веретеном. Все это я знала и ничего не сказала. «Выбирай, – кричал мне отец, – она или мы». И я выбрала, и ни слова не сказала в твою защиту. И я заплатила за это, Виолета. Когда я решила, что наконец забыла тебя и смогу быть счастлива, деревом проросла боль в мое сердце и ветвями своими задушила меня. Я похоронила ее на долгие годы, и она меня заколдовала. Тяжелее всего было мне вспоминать – и чаще всего я это вспоминала – миг, когда твой отец вышвырнул тебя из дома вдовы и потащил в переулок. У тебя сандалия слетела с ноги, а отец то ли не увидел, то ли ему не было дела. Ты наклонилась поднять ее, а он дернул тебя и продолжил тащить волоком, как мешок. Ты обернулась посмотреть на свою сандалию и вот тогда, так мне показалось, взглянула на мое окно. Мне стало стыдно. Ты знала, что я видела, как ты упала, и я не помогла тебе встать. Когда все разошлись, я вышла на улицу и подобрала твою сандалию. Я все думала, в чем же ты уехала. Ведь у тебя не было второй пары. Каждую ночь мне снилось, как ты приходишь ко мне и требуешь свою сандалию назад. Наконец прошло время, сандалия должна была уже стать тебе мала, и ты перестала приходить в мои сны. Но снова и снова я видела, как отец волочет тебя по земле, как ты падаешь, а меня нет рядом, чтобы поднять тебя. Когда я родила Николаса, то вместо сказок стала рассказывать ему истории про твои приключения и мучения. И он полюбил тебя, сыночек мой. Но я так и не смогла ему сказать, что предала тебя.
– Но ты не предавала меня! Я знала, что ты меня любишь. Знала, что будешь ждать. С тобой я говорила все эти годы. В первые же дни в клинике я познакомилась с одним поэтом. Он не был греком, но выбрал Грецию своим новым домом. Я очень его любила, может, даже была немного влюблена. Он многому меня научил. Благодаря ему я стала понимать этот мир. Когда он предпочел покинуть его навсегда, я была безутешна. Начала думать, что я и вправду сошла с ума. Перестала принимать лекарства. Мне пригрозили наказанием, и пришлось подчиниться. Я не могла противостоять им. Но как-то ночью ты появилась в моем сне, Василия. Ты пришла и напомнила мне о прежней Виолете, которая не боялась наказаний, всегда гналась за радостью, свободной носилась по пустошам. На следующий же день я придумала план. Со мной все будет хорошо, и я вырвусь оттуда. А потом мне повезло. В клинику приехал адвокат и рассказал, что мой Поэт, прежде чем исчезнуть из моей жизни, завещал мне все, что у него было и чего не было. Его родители в Италии попытались оспорить завещание. Сначала я испугалась. Мало мне было собственной семьи, терзавшей меня с самого появления на свет, так теперь еще и какие-то совершенно чужие иностранцы пытаются объявить меня сумасшедшей и из своих краев шлют проклятия на мою голову. Я известила их, что дарю им все, пусть только оставят меня в покое. Они окончательно убедились, что я не в себе, прекратили войну, и я о них забыла. А они обо мне – нет. Спустя много лет, когда те двое ушли из жизни, я получила небольшое возмещение – ответный дар из того, что мне завещал их сын. Все остальное они отписали клинике. Когда мне объявили, что я могу вернуться домой, я испугалась. Я была не готова. Я призналась в этом, и тогда мне предложили пожить в домике садовника и взять на себя его работу. Так я и провела много лет. Там я и жила, пока однажды не проснулась и не поняла, что хочу увидеть море, деревню, нашу гору, икону Богородицы, статуи в Какоператос и тебя, Василия. И вот я вернулась, и мы снова встретились. Помнишь, мы говорили, что состаримся вместе? Я вернулась, чтобы мы состарились вместе. Но у меня есть и другие планы. Я хочу, чтобы ты поскорее поправилась и мы поехали в путешествие. В большое путешествие.
– Да ты что ты такое говоришь? Ты меня снова на подвиги потащишь? Теперь-то и захоти я, все одно не смогу принять участие в твоих безумствах.
– Вот увидишь: все ты сможешь, и мы поедем. Позже. А пока я тебе поставлю послушать кое-что и расскажу одну историю. Историю другой Виолеты. Виолеты Валери.
Виолета встала и поставила пластинку в проигрыватель. И тот, поскрипев иголкой в свое удовольствие, позволил музыке рассказать эту историю…
Сны с открытыми глазами
Маркос нашел свои вешки и добрался до хижины. Наклонив голову, он зашел внутрь. Ему казалось, что, придя, он найдет и самого деда – тот будет сидеть здесь и ждать внука. Хижина все еще пахла овцами. К горлу подступил знакомый комок, и Маркос вышел наружу. Тут же он увидел камень, где любил сидеть дед, и сел на самый его краешек. Так они когда-то делали, чтобы уместиться здесь вдвоем.
– А теперь, дедушка, что мне делать теперь? Все так запуталось. Я хотел помочь деревне, найти утраченное. Думал, все сумасшедшие – грешники, порабощенные духами. С тех пор как Виолета вернулась в деревню, все переменилось. Пропали подношения, и отец Манолис сказал, что это она их взяла и что я должен их найти, иначе нас ждут великие бедствия. С каждым днем мой гнев рос из-за всего того, что, как я думал, Виолета сделала. Я хотел спасти деревню. Я рассорился с Симосом, потому что он видел все совсем по-другому. Да и остальные мальчишки теперь мне не больно-то доверяют. Я должен был им показать, как много я могу сделать. Я должен был.
Маркос почувствовал, как какая-то тень скользнула позади. Дедушка сел рядом, и Маркос подвинулся дальше, уступая ему побольше места.
– Дедушка, я сплю?
– Иногда мы спим с закрытыми глазами, а иногда – с открытыми. Ну и как, спас деревню?
– Ничего я не спас. Запутался еще больше и не хочу возвращаться. Я тут останусь, с тобой.
Какое-то время они молча смотрели вдаль, и взгляды их терялись за горизонтом.
– Ты прав, дедушка. С высоты видишь весь мир иначе. Он велик, а я чувствую себя совсем маленьким. Я не могу его спасти. Я тебе расскажу. Я пробрался в ее дом. Незадолго до этого я видел, как эти трое уходили, смеясь. Меня разозлила их радость. Когда-то Симос был моим другом. Мы ругались, но по-дружески. А теперь мы столько всего друг другу наговорили и столько всего случилось между нами. Больше ничто не будет, как прежде. Вся деревня изменилась. Я не хочу туда возвращаться. Так вот я вошел в дом Виолеты. Начал обыскивать, а затем наклонился и нашел под кроватью ту коробку. Я все прочел, посмотрел на ее фотографию, и она мне показалась очень…
Маркос запнулся: никак не мог подобрать подходящее слово.
– Очень нормальной, Марко? Таким же человеком, как все? Ты не виноват. Твои весы просто взвесили кое-что неправильно. Помнишь, что я тебе говорил? Иной раз мы забываемся и все начинаем мерить по чужой мерке. И меня деревня считала тронутым, потому что я любил одиночество больше людей. К счастью, твоя бабушка ни дня не судила неверно. Она любила меня, и на ее весах мое счастье перевешивало все остальное. Если бы она шаталась по улицам, сетуя, что муж снова бросил ее одну с оравой ребятишек, то всю бы деревню против меня настроила. Она никогда такого не делала, потому что любила меня. Иной раз я думаю… может, ей даже нравилось то, что я не как все? Нужны и не такие, как все, чтобы мы могли взглянуть на жизнь иначе. Не знаю, Виолета ли взяла подношения. Но думаю все-таки, что ты пошел по ложному пути.
– Дедушка, как целая жизнь может поместиться в одной коробке?
– Не знаю, помещается ли.
– А тебе подошла коробка?
– Как видишь, нет, потому я и сижу сейчас здесь с тобой.
Маркос положил голову ему на колени.
– Спасибо, что тебе никогда не подходил обычный дом. Никто из моих друзей не разговаривает с дедушками так, как мы с тобой. Я был зол, когда ты умер.
– Я говорил, что не уйду, что всегда буду здесь, когда бы тебе ни понадобился. Может, я и не могу надоить тебе сейчас молока, чтобы ты попил, но…
– Так даже лучше. Никогда не любил молоко, которое ты мне давал. Оно пахло противно, и я пил, только чтобы ты надо мной не смеялся.
– Ты растешь, Марко. Поэтому ничто не будет, как прежде. Не деревня изменилась. Ты стал другим. Ты растешь и хочешь большего. Но ты должен вернуться и научиться жить с ними. А когда еще подрастешь и тебе тесно станет здесь, уезжай. Пойми, чего ты на самом деле хочешь.