ждем, выглядели весело. Как будто ждали снега.
Собирался неторопливо. Укладывал вещи в гермомешки и вспоминал ночные серенады. Однажды во время такой охоты «на реву» я наткнулся на место боя двух быков. На пятнадцать-двадцать метров вокруг вся тайга изрыта, мох сорван, не было ни одного деревца в кулак толщиной, они были вырваны с корнем или сломаны. На больших деревьях остались глубокие отметины и рваные канавы от могучих рогов.
Дождик опять начал засевать мелким пшеном речку и лес. Моторчик на малых оборотах стучит, светлая вертлявая струйка вьется за ним пузырьками. Не скучно. Посматриваю по сторонам. Там вид откроется милый на осенние сопки, тут листвяшечки склонились над гладкой Леной, насорили тонких хвоинокзолотинок и вычертили затейливую береговую линию по песку, или вдруг омут под тобой… черно, дна не видно, под толщей зеленой воды на глубине торчат толстые стволы… бог весть когда и натащило их туда… один слой замыло, другой, третий… сто, двести, а может, и пятьсот лет назад.
Я заглушил мотор и сплывал, не торопясь. На дождливые сопочки, на облака любовался. Облака плыли по реке рядом со мной, а я с ними… Бесцельное, бездумное существование. Чем я отличаюсь от этих облаков или березового листка, плывущего рядом? У меня сейчас так же, как у них, никаких дурацких желаний, я никому не могу причинить зла.
Впереди открылся Сухой Лом. Речка упиралась в большой завал из деревьев — залом, или лом по-местному, — и почти вся с легким шипением и всплесками уходила под него. Только справа оставался проход. Я вытащил лодку на косу перед самым заломом.
В последний раз с детьми здесь была дневка.
Утром я проснулся рано и сидел у костерка. Слушал нежное посапывание моих из палатки. Вдруг вижу: что-то непонятное летит через речку. Точно на меня! Сейчас схвачу рукой. Птица? Когда она приблизилась, я понял, что это сойка тащит в клюве огромную кедровую шишку. Ноша явно не по ней, ее ломает в полете, хвост то в одну сторону, то в другую, крылья как-то странно… Я хлопнул в ладоши, шишка упала прямо мне под ноги. Отличная, крупная целехонькая кедровая шишка. Я так обрадовался, что хотел немедленно своим все рассказать, даже палатку расстегнул… Но они так сладко спали.
После обеда Серега со Степой делали баню. Обложили таганок камнями и три часа жгли большой костер. Потом таганок вытащили, камни собрали в пышущую жаром кучу, а сверху поставили тент от палатки. Он сразу разбух от горячего воздуха. Мы долго парились, прыгали в ледяной прозрачный омут, сидели голые на борту лодки, а мама носила нам чай…
Дождик рябил поверхность, я прицелился и бросил, легкая блесенка плеснулась точно перед заломом, под который уходила гладь воды, туда же нырнула и моя блесна. Я подождал и совсем тихо повел, давая приманке битым мальком «покатиться» по дну… Я ждал этого удара! Их там было много! Хариус, я не сомневался, что это он, отчаянно упирался, тряс кончик удилища, кидался в стороны, но леска была прочная, и вот уже золотистый красавец заскакал по мокрым камням.
Три заброса подряд дали по рыбке, еще несколько штук попались под другим берегом, потом я бросил неудачно и зацепил блесну в заломе.
Рыбацкая страсть — штука труднообъяснимая. Что заставляет человека, под дождем, когда рыба не особенно-то и нужна, а нужно как раз плыть, ловить и ловить? Менять блесны, ходить по берегу и искать лучшие места? Кто, наконец, настойчиво требует от тебя сложить спиннинг и взять длинную удочку с мухой и обнаружить, что с этого берега ею ловить нельзя, а поэтому переплыть на залом, выбраться на скользкие бревна, под которыми прет вода? «Безумие!» — скажут спокойные люди и будут правы.
Я осторожно шел по предательски качающимся бревнам залома и вел лодку, придерживая за борт одной рукой. В другой была шестиметровая удочка, я следил, чтобы она не задела леской за торчащие отовсюду сучки… Мне оставалось пройти пару метров, когда почувствовал, что лодка дальше не идет, что-то ее не пускает. Я был в таком неустойчивом положении, что не мог обернуться и посмотреть, что там зацепилось. Стал приседать, чтобы положить удочку, и нога провалилась внутрь залома. Борт выскользнул из руки, и лодка стала быстро уходить по струе. Внутри все сжалось. Нырять было бессмысленно и опасно, бежать по залому невозможно. По берегу тоже не догнать — Лена в этом месте разбивалась на несколько лесных проток, ничего хуже нельзя было придумать…
Лодка вдруг замедлилась и, задрав нос против течения, начала ходить из стороны в сторону — чалка зацепилась за торчащее из воды бревно. Веревка едва держалась на сучке, я подошел как мог близко и замер, балансируя на бревнах и не зная, что делать. Метра два было — не достать ни до чалки, ни до лодки. Я судорожно искал вокруг палку или что-нибудь… и увидел, что лодка отцепилась и поплыла. Я прыгнул! Не думая! И попал в лодку! Не на борт, не мимо, что было реальнее всего, а в саму лодку! С качающегося в воде скользкого бревна… Если бы хоть на секунду задумался, не прыгнул бы… «Какая дурость!» — ругал самого себя, выгребая со струи.
Дальше речка помчалась узкими и бурными протоками, я поднял мотор и взял в руки весло, временами дождь припускался, кипятил воду вокруг, вздувая пузыри по темной поверхности, по лодке лупил громко, а по мне мокро.
В тихой боковой протоке стояла лосиха. Задом ко мне, опустив голову под воду. Лодку поднесло совсем близко, я постучал потихоньку по веслу, она спокойно вынула голову и повернулась ко мне, не поворачивая корпуса. С темной губастой морды текла вода, из угла рта свисала водяная трава. Она проводила меня одними глазами, принимая, видно, за проплывающий пень, и снова сунулась под воду.
Было уже полчетвертого, надо было где-то обедать. Посушиться заодно. Дождик как раз стал пореже, а временами и вовсе прекращался. Это очень приятно, когда поверхности реки никто не касается. Не падает сверху во множестве, мелко или покрупнее, и не разбегается мокрыми комариными кружками. Дождь шел уже третий день, я так к этому привык, что теперь удивлялся. Откинул капюшон и недоверчиво прищурился на глаженый шелк реки. Я прямо чувствовал, как меняется мое и без того неплохое настроение. И опять улыбался, как дурачок. И очень рад был себе такому. Быть самим собой — нечастое удовольствие в жизни.
И место для обеда тут же нарисовалось. Я ткнулся в берег к небольшой моховой полянке меж елками — как раз на одного мокрого путешественника. Набрал сушняка, и вскоре над поляной заплескалось легкое жаркое пламя. Дождь и вправду прекратился, только с тальников, склоненных над водой, срывались крупные капли. Это было не в счет. Я разделся, развесил повялиться куртку и непромокаемые штаны. Приятно возиться у костра в одном свитере. И ловко, и подсыхаешь.
Еда из свежих хариусов готовится быстро. Я плеснул масла на сковородку и, пока она нагревалась, вычистил рыбку покрупнее. Солью натер. Харюзок зашипел, забрызгался маслом, запах сковородки вкусно мешался с запахом дыма, багульника и хвои. А я уже стягивал шкуру с другого хариуса, срезал пластинки прозрачного мяса и раскладывал на тарелке. Потом посыпал перцем, солью и полил оливковым маслом. Лимон разрезал и выдавил сверху.
Это быстрое блюдо, быстро и съедается, вкус его описывать негуманно…
Собрал кусочком хлеба желтый лимонно-оливковый соус с крапинками перца, облизал пальцы и с благодарностью глянул на речку, которая дала мне эту рыбу и этот костерок.
Потом был жареный хариус с корочкой. В первый сплав Вадим все время жарил, сковорода у нас была большая, и вот он полную нажарит… он всегда готов был это делать — хоть вечером в темноте, хоть утром. Мы выпивали водочки, закусывали малосольной рыбкой и приступали к сковородке. Вадим все время ходил или выпачканный сажей и мукой, или с забинтованным обожженным пальцем. Мы с Федькой ждали, когда же ему надоест, но так и не дождались, и нахваливали его, и регулярно пили за повара.
Виски — хороший напиток, но не компанейский. Виски — цинично честный, в отличие от водки, он не притворяется, что объединяет людей. Русские не очень верят друг другу, но водке верят. Что делать, если мы растем в собственных глазах, только когда выпьем? Решая, что взять на речку, я сначала по привычке взял водки. Потом передумал.
Никто, с кем мне приходилось здесь общаться, водку не пил. Ни речка, ни елки, ни небо.
Чай дымился в кружке, парили куртка, перчатки, сопки вокруг. Небо перестало быть скучно-серым, облака обозначились, костерок был такой уютный, что подмывало поставить еще чайку, но я стал собираться.
И снова начались лесные петли с тихим течением. Лена кралась вдоль берегов узкая и настороженная, временами зависала, чуть кружась, над темными омутами. Елки клонились к воде. В тот далекий первый раз мы сидели притихшие, тайгу слушали. Федор вдруг повернулся: «Сейчас индейцы выскочат с криками из леса и стрелы засвистят!» Было очень похоже. Теперь же еще и небо было низкое и серое, и казалось, вот-вот наступит ночь. За спиной потихоньку стрекотал не знающий устали япончик.
Дождик то затихал, то снова начинал что-то шептать или с неприятным шипеньем и шумом пускался в холодные пляски на воде, ручьями тек по куртке. Он мне уже порядком надоел. Пора было останавливаться, и я поглядывал по берегам. Везде было круто, густо рос шиповник, палатку не поставить.
Было уже четверть восьмого, сумерки все вокруг сделали серым, до полной темноты оставалось полчаса, но речка все текла глубоким руслом по темнохвойной тайге без кос, без полян. С круто подмытых берегов в воду клонились елки. Я шел на моторе на самом малом, поворот за поворотом, дождь налил по щиколотку в лодке, надо было что-то делать… Надо ночевать прямо в лесу, понял я и стал смотреть, где можно зацепиться за берег.
В одном месте исхитрился заплыть между берегом и упавшим деревом, привязал лодку и, цепляясь за траву и корни обрыва, вылез наверх. То, что с воды выглядело как ровное место, оказалось кочковатым болотом. Под ногами во мху хлюпала вода. В лесу было совсем темно. Достал пилу.