— Вон, другой-то возьми… — посоветовал кто-то.
Валерка и сам уже об этом думал. Он взял другой колун и стал им бить по первому. Широкая головка колуна нехотя заходила все глубже, но чурбан не трескался. Мужики вокруг уже открыто хохотали. Шутки сыпались одна другой обиднее. Макаров спокойно колол свой кряж. Он шел по кругу, всякий раз отщипывая нужный кусок с края. Это было совсем несолидно, так никто не колет, думал Валерка, не зная, что делать со своим инструментом, прочно застрявшим в дереве. Он зашел с другой стороны и засадил второй колун лоб в лоб первому — два должны были расколоть чурбак, и все пошло бы быстрее. Он догнал бы Макарова.
Второй колун засел так же, как и первый. Две ручки торчали из векового кряжа. Смолистая желтоватая древесина чуть только обозначила трещину, но выстояла. Хохотали невыносимо, Фикса ползал на коленях и бился лбом в печку, и даже Андрей улыбался. Из камералки вышел Валентин Петрович, постоял на крыльце с папиросой, посмотрел на балаган, на потного от злости Валерку и снова зашел.
Макаров вошел в работу и, забыв уже о сопернике, колол, быстро перемещаясь по кругу, отталкивая мешающие под ногами краснокорые пахучие чурки. Пот заливал ему глаза. Волосы на лбу слиплись. Могучий кряж неумолимо оплывал и уменьшался. Макаров остановился, глянул на Валерку:
— Клин возьми! — Он сказал это так, как будто они делали одно дело. Как будто они вдвоем были против этих веселящихся.
Валерка с благодарностью, но и растерянно на него посмотрел. Он не знал, что такое клин. Выручил кто-то из мужиков. Принес металлический клин на длинной рукоятке.
Макаров закончил и стал помогать Валерке, вдвоем они кое-как с помощью клина развалили все же, разодрали столетний кряж. Было ужасно. Валерка стоял красный и не знал, колоть ему дальше или не колоть.
— Молодец! Здоровый мужик! — Макаров поднес ему кружку с компотом.
Валерка посмотрел на него, не понимая, в чем тут шутка. Взял кружку.
— Здоровья, говорю, на двоих, не было бы силы, не засадил бы глубоко. Ничего, научишься. Кряжистую листвяшку так не расколоть.
— Я раньше… только топором колол… — начал было Валерка, но Макаров уже отвернулся, блаженно подкуривая сигарету от уважительно поднесенного бычка.
— А вы чего ржали?! Нет бы подсказать парню…
— А то ему не говорили, — на Фиксе опять было его прежнее наглое лицо.
Стали расходиться. Андрей звал чай пить у них в домике. Валерка подумал, что это он из жалости, и отказался, пробурчал, что надо с Любкой по работе поговорить. К Любке не пошел. Ему казалось, что все в лагере уже знают о его позоре. В палатке было темно. Он нащупал свечку, зажег, разделся и забрался в холодный спальник.
Свечка горела ровно, и все было видно. Полки с разложенными вещами, столик, тщательно обернутый восковочкой и заколотый кнопочками. Все у него здесь было хорошо, но этого никто не видел. А застрявший колун видели все. Он представлял, как Фикса сейчас в их свинарнике рассказывает тем, кто не видел.
Да, работничек, горько вздыхал Валерка. В первом лагере у него тоже было несколько неприятных случаев. В самом начале, когда забрасывались в тайгу, заглох тягач. Водитель, главный геолог и сам Звонарев, засучив рукава, долго ковырялись в дизеле, но у них не выходило. И тогда Валерка решил помочь — он хорошо знал мотор, которым дед качал воду из речки. Сам перебирал его. Мужики хмуро расступились, Валерка залез на моторный отсек и стал смотреть. Дизель был огромный и совсем не похож на дедов. Он пытался понять, что к чему, но даже карбюратора не мог найти, хотел спросить, да неудобно было. Боясь, что мужики сразу увидят, что он ничего не понимает, он трогал то одну деталь, то другую. Наконец Звонарев не выдержал и, недовольно согнав его с гусеницы, опять полез сам. Недовольство скорее все-таки к мотору относилось, но и к Валерке тоже.
Такая стыдоба была! «Хер ли лезть, если не понимаешь?!» — так тогда сказал Звонарев. Валерка прямо видел перед собой его недовольное лицо за толстыми очками. Стыдно было — не сказать как. Прямо горе. Он тогда отошел в сторону и, усевшись на мокрый мох, больно, до синяка укусил ладонь и дал слово не лезть никогда, если не знаешь. И вот теперь он снова стоял на тех же граблях. Он так расстроился, что из-за этого и уснул.
Проснулся рано. Чуть только рассвет обозначился сквозь щелочку брезентового входа. В палатке было холодно, в лагере и в тайге вокруг тихо, только глухие звоны лошадиных ботал время от времени нарушали тишину. Сразу вспомнилось вчерашнее. Валерка поспешно оделся и вышел из палатки. Мокро было от росы. Вся поляна в тумане, камералку с прокуренной комнатой Валентина Петровича еле видно. Холодно и неуютно.
Валерка шел к кухне, поеживаясь, зевая нечаянно и прислушиваясь, не встал ли тоже кто-нибудь, ему не хотелось, чтобы его сейчас видели. Колуны лежали, где их вчера и оставили. Валерка взял тот, которым колол Макаров, попробовал острие, взвесил в руках, замахнулся — колун был точно такой же, как и его, и он, взяв свой, направился к озеру.
На берегу сразу за кухней лежали два тридцатиметровых листвяка, притащенных сюда тягачом и попиленных на кряжи для колки. Валерка остановился в начале, возле самых толстых. Они были такие огромные, что он присвистнул уважительно и даже погладил шершавый, дынного цвета спил. Первый комлевый кряж вдвоем не обхватить было. Валерка задумался, как они растут, обернулся — над кухней стояли три такие же лиственницы — высоченные, с обломанными суками и небольшой кроной наверху. Когда-то росли в лесу, понял Валерка, потом лес извели, а они остались. Сколько же им лет? Может, больше ста? Он пытался представить, как тут было сто лет назад, потом вспомнил, зачем пришел, нахмурился и взялся за дело.
Способ, которым колол Макаров, оказался несложным. Надо было только точно отмерять толщину полена. Если брать слишком много, колун застревал, но и слишком мало — тоже было плохо. Колун, не находя сопротивления, отхватывал щепу, пролетал до земли или сушил руки, отскакивая в сторону.
Первый небольшой чурбак был наконец домучен, полешки получились разные, кособокие и лохматые. Второй он начал колоть, но потом заторопился, все время оборачивался на лагерь, боясь, что застукают, и снова начались промахи. Он остановился отдышаться, и снова воцарилась осторожная утренняя тишина.
В лагере спали. Туман скрывал вершины лиственниц, избы на поляне… На берегу серого парящего озера, понуря головы, стоя спали кони. Так тихо было, что капли влаги, падающие с деревьев, громко шуршали по листве. Валерка вытирал пот и зачарованно смотрел на поднимающееся солнце. Туман над лесом на востоке начал светлеть. И в воздухе, и на душе становилось теплее и радостнее. По озеру побежала легкая рябь предрассветного ветерка, камыши чуть заволновались. Лиственницей и влажными травами потянуло из тайги.
Валерка пошел к комлю дерева, к самым толстым чурбанам, пыхтя от натуги, раскатил их. Три штуки поставил на попа. Это было очень много, но такой уж он себе назначил план. Легко было на душе, и от этого, видно, колун тоже стал легче. Он взял его длиннее и уже не дуром заносил над чурбаком, а, не расходуясь лишнего, заводил через плечо. Не коротко и не длинно бил — гоп! — полено нужной толщины отваливалось бессильно с коротким хряком. Легко и даже приятно взлетал Коля-колун — так Валерка его назвал и разговаривал с ним, — как будто без устали взлетал и устремлялся вниз Коля. Валерка подмигивал сам себе, и вдруг прибавлял, и начинал бегом бегать вокруг кряжа. «Давай, Коля, давай, милый! Нам успевать надо! Время боевое!» — повторял он любимую присказку деда. Гора смолистых, пачкающих руки красноватых чурок росла.
Нет-нет, а поглядывал на лагерь, все-таки не очень хотелось, чтобы кто-то увидел. Может, и хотелось, но не очень. Неудобно малость было. Он ведь и шел сюда, чтобы вызвать Макарова на реванш. Но теперь, работая и обливаясь потом — мокрую рубашку он давно уже снял, — Валерка видел себя со стороны. Таким видел, каким он и был на самом деле. И ему весело, даже радостно стало, захотелось похлопать себя по плечу, как это вчера сделал Макаров, — ничего, парень, научишься и ты колоть лиственницу, дело нехитрое. И Валерке приятно-приятно стало, что он никакой не особый, а просто один из них. Такой же умелый и добрый, как Макаров, как обморозившийся и потерявший пальцы на руках и ногах, но не бросивший товарища Валентин Петрович Мухин… даже Фиксе захотелось сказать, что он на него совсем не обижается.
В лагере начали подниматься. Сначала в полной тишине где-то заскрипела и хлопнула дверь, потом повариха Руфа вышла из своей палатки в светлой ночнушке, задралась, присела возле и вернулась в палатку. Валерка докалывал третий кряж. Он уже здорово устал.
— Чего здесь-то колешь?
Валерка вздрогнул так, что колун чуть не вылетел из рук. Сзади стоял начальник отряда Мухин. В трико с отвисшими коленками и ватнике на голое тело. Курил. Валерка вздрогнул, но не растерялся.
— Здрасте, Валентин Петрович.
— Здорово, — начальник, глядя сквозь Валерку, шарил в кармане. — Ты бросай это дело. Любкин нивелир возьмешь. У нее цейсовский. А на рейку Макарова тебе дам. На пару дней. Он покажет участки… — Мухин все думал о чем-то, потом нахмурился решительно: — С главной обвязки начинай, три раза уже делали… Может, у тебя выйдет.
Он достал новую папиросу, зажал спичку и коробок обрубками пальцев, подкурил и мимо золотистой горы Валеркиных поленьев пошел к лагерю.
Внуки едут!
Дед возвращался тропой по льду озера, уже обогнул остров, отсюда недалеко осталось, и все его Ключи стало видно. Белые-белые они нынче, избы по косогору будто в пуховых платках сидят и на озеро смотрят заколоченными окнами. Сосняк зеленеет над деревней, золотится стволами под вечерним солнцем. Длинная синеватая тень впереди и сбоку деда спешит, отмахивая руками.
Торопится Тимофей Степаныч, себя не чует. Ходил через озеро дочке звонить — у него в Ключах телефон не берет, — и вот те на! Внуки к нему собрались! Дед чуть из штанов не выпрыгивает, то головой затрясет удивленно, а то и припляшет на ходу.