Первое время лаз был сквозным и по нему можно было перебраться из одной камеры в другую; все посетители мужского пола становились на четвереньки и преодолевали его; некоторые женщины, в особенности англичанки, следовали их примеру, рискуя нежелательными последствиями, какие могли из этого проистечь; но, когда появились кринолины, какая-то туристка, украшенная подобной гигантской клеткой, углубилась в чересчур тесный для нее проход и застряла посередине, не имея возможности двигаться ни вперед, ни назад.
И тогда ее муж, прибегнув к помощи смотрителя, с великим трудом вытянул ее из этой мышеловки, но совершенно истерзанную.
После чего в дело вмешались городские власти и, дабы избежать каких-либо неприятностей в будущем, распорядились засыпать лаз.
Касса косвенных доходов понесла на этом убыток, поскольку для посетителей замка существовало две цены: столько-то для тех, кто ограничивался лишь посещением камер, и столько-то для тех, кто хотел перебраться из одной камеры в другую по подземному лазу аббата Фариа.
Понятно, что, испытывая большее любопытство, чем кто-либо другой, я не стеснялся задавать вопросы смотрительнице, исполнявшей роль моего чичероне.
Явное удовольствие, с каким я выслушивал ее ответы, побуждало ее ничего от меня не утаивать.
Она призналась мне, что в юности знавала Мерседес и та даже приходилась ей дальней родственницей. Что до Фернана, то она сохранила о нем лишь смутное воспоминание, ибо после своего отъезда из Каталан он никогда более там не появлялся.
Другое дело Мерседес; верная своим воспоминаниям, она вроде бы приезжала туда пару раз. Совершая эти паломничества в родные края, она всегда была одета в черное и сохраняла строжайшее инкогнито.
Та, что излагала мне эти подробности, прекрасно узнала ее и могла заверить меня, что Мерседес либо еще жива, либо скончалась совсем недавно.
Видя, насколько хорошо она обо всем осведомлена, я поинтересовался у нее, не может ли она сообщить мне какие-нибудь свежие известия о Дантесе, а точнее, о графе Монте-Кристо.
С минуту казалось, что этот вопрос поставил ее в затруднительное положение и она колеблется с ответом; я уже подумал было, что сейчас она поможет мне написать окончание романа, которое все от меня требуют и которое, по всей вероятности, я никогда не напишу.
Но, вопреки моему ожиданию, в отношении Монте-Кристо она оказалась куда более сдержанной, чем в отношении Мерседес.
— Граф Монте-Кристо? — переспросила она. — Есть только один человек, способный сообщить вам какие-либо определенные известия о нем.
— И кто этот человек? — поинтересовался я.
— Господин Александр Дюма, бывший его близким другом, с которым он всегда состоял в переписке.
На сей раз, признаться, я почувствовал себя побежденным и, не надеясь получить ответа лучше, прекратил расспросы.
Покидая замок Иф, я дал пять франков славной женщине, она же, со своей стороны, попросила меня внести мое имя в книгу записей посетителей; впрочем, даже без ее предложения я потребовал бы дать мне эту книгу. Однако я не только внес туда свое имя, но и скрепил собственной подписью свидетельство, составленное по всем правилам и подтверждающее, что рассказ смотрительницы о Дантесе, Фариа и Мерседес был чистой правдой.
Надеюсь, что такое подтверждение не принесет ей вреда.
Ступив на берег возле улицы Канебьер, я повернулся к лодочнику и, обращаясь к нему, произнес:
— Ну что, дружище, следует уладить наши счета.
— Наши счета?! — откликнулся он. — О, уладить их, слава Богу, нетрудно.
— Прежде всего, я должен вам те десять франков, что вы уплатили своему товарищу, перекупив у него пассажиров, ну и, кроме того, мы совершили поездку к замку Иф.
— Начнем с того, что вы мне вообще ничего не должны.
— Как это ничего не должен?
— Ну да, ничего не должны.
— Вы шутите.
— Стало быть, вы полагаете, что я вас не узнал.
— Выходит, вы меня узнали?
— А то нет! Скажите еще, что вы не господин Александр Дюма!
— У меня нет ни малейшего желания отпираться, дружище.
— Ну и чего тогда спорить? — произнес он, передернув плечами так, что это невозможно описать.
— Но все же, пусть даже я Александр Дюма, это не повод, чтобы вы отвозили меня в замок Иф бесплатно.
— Не только мне надлежит отвозить вас туда бесплатно, но и всем прочим лодочникам вроде меня; мы все должны сложиться и выплачивать вам пенсион, ибо вы наш отец и благодетель; это вы обеспечили нас куском хлеба, сочинив роман «Монте-Кристо»; с тех пор как он написан, мы делаем по три ездки в замок Иф вместо одной, ибо все хотят попасть туда, в замок Иф, причем при любой погоде. Случаются англичане, которые, когда на море волнение и мы делаем вид, будто не хотим выходить из порта, платят нам по два луидора, лишь бы отправиться туда. Чтоб я взял с вас плату? Да ни за что! Не говоря уж о том, что, пока вы будете в Марселе, лодка и ее хозяин в вашем полном распоряжении, но при условии, что вы не станете говорить со мной ни о какой оплате, иначе я рассержусь. Меня зовут Поле, а лодка моя называется «Город Париж». Само собой, все поездки только со мной и без всяких денег, а не то я решу, что вы меня презираете.
Слова эти дышали полнейшей правдивостью, не оставляя никакого сомнения в искренности того, кто их произнес.
— Ну что ж, Поле, — сказал я лодочнику, — завтра в девять утра вы мне понадобитесь.
— Отлично! В девять утра лодка будет вас ждать.
— Вашу руку, мой славный Поле!
— О, вот это с удовольствием!
Мы обменялись крепкими дружескими рукопожатиями и расстались.
Я тут же отправил в Париж письмо с просьбой прислать полное собрание моих книг, опубликованных Дюфуром и Мюла: это самое красивое и иллюстрированное издание.
На другой день, в девять утра, я уже был на улице Канебьер; Поле ждал меня, и я сел в лодку «Город Париж», скомандовав:
— К «Резерву»!
«Резерв», наряду с замком Иф, это все, что осталось в Марселе от предания о Дантесе. Каталаны исчезли, «Резерв» исчезнет в течение года; уцелел только замок Иф, но это тюрьма, а у тюрем долгая жизнь.
«Резерв» два года тому назад был, да остается еще и теперь, тем рестораном, где можно отведать лучший в Марселе буйабес.
Я заказал громадный буйабес.
Затем, когда буйабес дошел до полной готовности, я пригласил Поле разделить со мной завтрак.
Поле начал было отнекиваться, но в итоге сдался, услышав угрозу:
— Нет завтраку, нет лодке!
Четыре дня спустя Поле получил прямо у себя на дому, по адресу бульвар Льёто, № 25, почти полное собрание моих сочинений.
Я говорю «почти полное», ибо полного собрания, насколько мне известно, до сих пор нет.
У меня нет ни малейшего желания наносить ущерб собратьям Поле, но, тем не менее, да будет мне разрешено рекомендовать Поле посетителям замка Иф и прежде всего англичанам, которые готовы посетить замок даже в бурю и платят два луидора за то, чтобы позволить себе такую прихоть.
Ну а теперь разрешите мне рассказать вам о явлении куда более редком, чем признательность со стороны простого лодочника, а именно, о признательности со стороны целого города.
Сегодня я обедал в гостях у Луи Лагарда; не стоит и говорить, что на этом обеде присутствовали все главные лица Марселя.
В тот момент, когда все поднялись из-за стола и перешли в гостиную, чтобы выпить кофе, слуги вручили каждому из сотрапезников по экземпляру «Марсельского курьера».
Я редко читаю газеты в Париже и еще реже в провинции. К тому же я находился в чересчур приятной, а главное, чересчур остроумной компании, чтобы отступить от своих привычек. Так что я бережно положил в карман свой экземпляр «Марсельского курьера», дав себе слово прочитать его позднее; однако мой друг Берто, человек более нетерпеливый, разорвал ленточку своего экземпляра и, издав вначале нарочито удивленное восклицание, прочитал вслух следующую марсельскую передовицу:
«Самый осведомленный из наших сотрудников передает нам в последнюю минуту некоторые интересные подробности, касающиеся литературного ленча, несколько минут назад имевшего место в одном из наших официальных салонов. Мы задержали печать нашего тиража, поскольку торопились поделиться этими подробностями с читателями.
Чествовали Александра Дюма.
Радушный хозяин, не чуждый искусствам и изящной словесности, собрал вокруг прославленного романиста всех, кого наш город числит в счету людей, заметных своей склонностью и своей любовью к плодам творческого воображения. У нас нет ни времени, ни места, чтобы пересказать здесь все блистательные остроты и очаровательные шутки, расточавшиеся в этом избранном обществе. Ограничимся лишь несколькими эпизодами.
Вот первый сюрприз: Александр Дюма обнаруживает под своей салфеткой грамоту на гражданство, пожалованное ему городом Марселем. Фокейский город с воодушевлением усыновил поэта, который прославил его.
Второй сюрприз: за десертом швейцар в роскошнейшей, сверкающей золотом ливрее выступает вперед, почтительно опустив свою алебарду, и на великолепном вермелевом блюде подносит автору "Монте-Кристо" серебряные ключи и печать с гербом тончайшей работы.
Это копия ключей замка Иф: опытный резец изобразил на печати старинную готическую крепость, во всей своей красе выделяющуюся на серебряном фоне.
Третий и последний сюрприз, чей успех чуть было не подвергся серьезной опасности, явился чем-то вроде завершающего снопа этого фейерверка.
Все пили кофе, как вдруг самый рассеянный из наших друзей хватает листок бумаги, небрежно положенный на каминную полку, и, не обращая внимания на украшавшую уголок листка казенную печать, скручивает его, чтобы зажечь сигару. Заметив эту ошибку, Александр Дюма вырывает бумагу из рук разини и бросает на нее машинальный взгляд. Внезапно невыразимое волнение охватывает великого романиста, и он бросается в кресло, держа бумагу на отдалении. Эта гербовая бумага, спасенная от огня, была не чем иным, как дарственной, наделяющей поэта несколькими гектарами земли на холмах у Каталанской бухты.