Однако наш хозяин, заинтересованный, несомненно, в том, чтобы продавать нам баранину, не имел никакого интереса в том, чтобы продавать нам свинину. И потому он ответил, что у него нет никакой возможности обеспечить нас свининой и, следственно, нам придется продолжать есть баранину.
Понимая это, я взял ружье и прямо с порога дома нашего хозяина пустил пулю в ту из свиней, что приглянулась мне больше других.
Свинья, кабанчик весом около сорока фунтов, была настолько удивлена этим посягательством на ее жизнь, совершенно для нее неожиданным, что рухнула замертво.
Случившееся вызвало в городе Поти сильное волнение; с громкими криками примчался владелец убитой свиньи, и после долгого спора между ним и армянином, служившим мне переводчиком, было решено, что я заплачу десять франков в качестве денежного возмещения, после чего обрету право съесть всю тушу покойной свиньи целиком: щетину и кожу, сало и мясо, требуху и кишки, причем в любом виде, какой мне заблагорассудится.
Такое решение заставило меня сильно задуматься.
Наш хозяин ежедневно продавал мне за восемнадцать — двадцать франков два куска баранины, уходившие у меня на приготовление обеда и ужина, а тут за десять франков я получил целую свинью.
Два куска баранины, которые я покупал, весили самое большее пять или шесть фунтов, тогда как убитая мною свинья весила сорок.
Это подсказывало мне, что наш хозяин вполне мог поступать непорядочно, злоупотребляя нашим положением.
Замена баранины свининой, оказавшейся чрезвычайно приятной на вкус, вызвала у меня желание и дальше вносить разнообразие в наш повседневный стол.
Во время здешних прогулок мне доводилось бродить по берегам великолепного озера, и я осведомился у одного из парней, которые обслуживали нас, нельзя ли забросить в это озеро какой-нибудь невод и вытянуть оттуда немного рыбы. Парень пообещал раздобыть невод уже назавтра, взяв его внаем за один рубль; он брался лично забросить невод и, будучи знатоком рыбной ловли, обязался вытянуть за несколько заходов больше рыбы, чем я в состоянии буду съесть за все время моего пребывания в Поти, даже если мне придется оставаться там три недели вместо одной.
Обещание было заманчивым, ставка скромной; я охотно дал рубль и с доверием стал ждать развития событий.
И события доказали правоту рыбака: за десять или двенадцать забросов невода он вытянул около сотни рыб, среди которых был карп весом в тридцать пять фунтов и судак весом в восемнадцать.
Но этим дело не кончилось: поймав рыбу, он весьма толково и деятельно помог мне приготовить гигантский матлот, влив туда дюжину бутылок кахетинского вина.
Мы пригласили на ужин двух грузинских князей, которые, подобно нам, во время своего пребывания в Поти питались исключительно бараниной.
Видя этого парня за работой, видя, как он резал баранов, разделывал свинью, чистил карпа и судака, я распознал в нем человека, годного почти на все, и поинтересовался у него, как его зовут.
Его звали Василием.
Опять-таки в предвидении своего будущего путешествия я подумал, что не следует пренебрегать слугой, способным зарезать барана и приготовить из него шашлык, сделать сосиски и кровяную колбасу, поймать, забросив невод, карпа весом в тридцать пять фунтов и судака весом в восемнадцать, и что он будет полезен в те дни, когда придется жить охотой и рыбной ловлей.
В итоге, после минутного размышления, я спросил его:
— Василий, хочешь поехать со мной?
— Куда, сударь? — поинтересовался он.
— Во Францию, черт побери!
— О, да! — ответил он с откровенной поспешностью всякого человека, который подчинен русскому господству и которому предоставляют возможность покинуть свою страну.
В итоге было решено, что я увожу Василия с собой.
На другой день поступило сообщение о приближении русского парохода «Великий князь Константин»; однако в этот момент возник серьезный вопрос.
У Василия не было паспорта.
Какое-то время я думал, что у меня есть средство преодолеть эту трудность, поскольку в мой паспорт было вписано: «Господин Александр Дюма путешествует со слугой».
Кроме того, один из друзей Василия готов был одолжить ему свой паспорт.
Однако огромная удача, выпавшая на долю Василия, создала ему завистников, и, хотя у него был друг, способствовавший его отъезду, у него были и враги, решившие помешать ему уехать.
Тем не менее их козни оставались сокрытыми до последней минуты.
И вот эта минута настала.
В Поти мы сели в лодку и направились к борту «Великого князя Константина», где нас встретил капитан, выказывая присущую русским учтивость, удостоверить которую мне уже столько раз выпадал случай.
Никаких замечаний в отношении Василия сделано не было, и он незаметно растворился среди членов экипажа.
Но, к несчастью, судну предстояло отплыть лишь в пять часов пополудни.
По прошествии часа мы увидели, как от берега отчаливает, направляясь в нашу сторону, лодка, в которой, помимо шести гребцов, находились двенадцать русских солдат и офицер.
Лодка эта явно имела что-то против нашего судна.
«Великий князь Константин», стоявший под парами, спокойно ждал приближавшуюся лодку.
Я ждал ее не менее спокойно, чем наше судно, не предполагая, что подобные силы могли быть пущены в ход ради Василия.
Поднявшись на борт, сухопутный офицер изъявил желание переговорить с морским офицером; после короткого совещания они вдвоем направились ко мне и потребовали выдать им беглеца.
Они были в своем праве, возразить было нечего, так что пришлось выдать им Василия.
Василий был в отчаянии; он изо всех сил кричал по-русски, по-грузински, по-армянски и по-турецки, надеясь, что я понимаю хотя бы один из этих четырех языков:
— Я не хочу оставаться в Поти, у этого жулика Акопа, заставлявшего вас платить двадцать франков за десятую часть барана, который целиком обходился ему в семь! Скажите только, куда вы едете, и, куда бы вы ни ехали, я догоню вас.
Капитан русского парохода был настолько любезен, что перевел мне причитания Василия.
Они тронули меня, и я решил ответить на них достойным образом.
— Василий, — сказал я, — я еще не настолько хорошо знаю тебя и, к концу путешествия, проделанного мною, не настолько богат, чтобы оставить тебе пятьсот франков, в которые может обойтись твоя поездка из Поти в Париж, однако я могу предоставить тебе некое средство, которое, надеюсь, даст тебе полную возможность последовать за мной, если твое желание последовать за мной искренно.
Василий заверил в искренности своего желания.
Я вырвал листок из записной книжки и написал на нем:
«Подателя сей бумаги зовут Василий; он состоит у меня в услужении. Однако я не мог взять его с собой из-за отсутствия у него паспорта. Теперь он едет в Париж, чтобы снова присоединиться ко мне; я прошу всех лиц, к кому он обратится от моего имени и кому мое имя приятно, всеми возможными средствами помочь ему совершить эту поездку».
Внизу я поставил дату и подпись.
— Послушай, — произнес я с высочайшей уверенностью, появляющейся у меня всякий раз, когда речь идет о том, чтобы, находясь за пределами Франции, попросить о какой-нибудь услуге, — вот бумага, с которой, где бы я ни был, тебе удастся отыскать меня, если ты настолько сметлив, как я полагаю.
Василий попросил перевести ему это рекомендательное письмо и, осведомленный о его содержании, с чисто спартанской сдержанностью ограничился в ответ всего двумя словами:
— Будьте покойны!
Затем, отчасти утешенный, он отдался в руки солдат.
Лодка направилась к Поти, наш пароход — к Батуму, и два месяца о Василии не было ни слуху ни духу.
Через два месяца, рано утром, в спальню ко мне вошла моя кухарка, в полной растерянности восклицая:
— Сударь! Там внизу какой-то человек в дикарской одежде, он никакого языка не знает и способен произнести лишь два слова: «Мусью Дюма! Мусью Дюма!»
— Это Василий! — не колеблясь ответил я.
И, перескакивая через несколько ступенек, бросился вниз по лестнице.
Это и в самом деле был Василий, в том же самой одеянии и, я бы добавил, в той же самой рубашке, какие он носил в Поти.
Он приехал из Поти в Париж, проследовав через Трапезунд, Синоп, Стору, Константинополь, Смирну, Сирое, Афины, Мессину и Марсель и потратив в дороге шестьдесят один франк пятьдесят сантимов, которые ему ссудил г-н Эмерик, турецкий консул в Марселе.
Как я и предвидел, деньги понадобились Василию лишь в тот момент, когда он ступил на землю Франции.
Безусловно, если беднягу и можно было в чем-то упрекнуть, то уж никак не в расточительстве.
Он бесплатно добрался на русских и французских судах до Франции, двадцать семь дней проболев в Константинополе, и лишь на железной дороге был вынужден раскошелиться.
Именно тут и начались его расходы.
Место в вагоне третьего класса — пятьдесят четыре франка, питание — семь франков пятьдесят сантимов, итого — шестьдесят один франк пятьдесят сантимов, без всяких доплат за лишний вес багажа.
Я начал с того, что заставил Василия долго и основательно отмываться, а затем, в ожидании пошива для него новой кавказской одежды, велел купить ему полдюжины рубашек, пальто и блузу.
Через неделю, благодаря образцам одежды, привезенным мною с Кавказа, Василий произвел величайшую сенсацию на улицах Парижа: для толпы это был русский князь, для людей менее восторженных — казацкий гетман.
Кое-кто, считая необходимым окутать Василия сияющим ореолом таинственности и поэзии, заявлял, что это наиб Шамиля, взятый мною в плен.
Василий гордо шествовал среди всех этих перешептываний; никогда еще не доводилось ему быть так хорошо одетым и, осмелюсь сказать, так хорошо питаться и иметь такой хороший кров.
Так продолжалось целый год, при том что Париж так и не прояснил для себя, какое положение занимает подле меня Василий.
Пока Василий не выучился французскому языку, он не давал объяснений просто по неспособности делать это.