Только теперь, при свете дня, нам удалось разглядеть этот сад, который накануне мы видели лишь мельком, в ночной темноте, вдыхая его свежесть.
Это было какое-то чудо! Решительно, Альфонс Карр заслуживает звание садовода, в узурпации которого я обвинял его.
В качестве садовода Альфонс Карр имел честь принимать у себя императрицу, честь, которой она определенно не удостоила бы его как поэта.
История эта, кстати говоря, довольно забавна и заслуживает того, чтобы вам ее рассказали.
Вспомните, что я говорил вам о высоких стенах, защищающих сады тех местных домовладельцев, которые зарабатывают, сдавая внаем свои дома, и о постоянно открытых калитках, что позволяет приехавшим семействам осматривать эти владения.
Так вот, в прошлом году, в конце февраля, ее величество вдовствующая императрица Всероссийская пребывала в Ницце, а в конце февраля в саду Альфонса Карра поспела превосходная клубника.
Но это еще не все: у Альфонса Карра имелся курятник, за счет чего у него всегда были свежие куриные яйца.
Как только Альфонс Карр сделался садоводом и фермером, у него, большого гурмана и человека сметливого, возникли определенные соображения по поводу клубники и свежих яиц.
Будучи гурманом, он задался вопросом, почему в Ницце, с ее великолепным солнцем и чудесной почвой, есть лишь та мелкая луговая клубника, которую находят повсюду в Италии, в то время как никакую другую отыскать там невозможно.
Мне прекрасно известно, что люди, настроенные платить за тарелку клубники не более двух су, утверждают, будто эта мелкая клубника превосходит по вкусу клубнику «Ананасная», клубнику «Герцогиня Орлеанская» и клубнику «Граф Парижский», которые стоят от двадцати пяти до тридцати су за тарелку.
Однако Альфонс Карр рассудил, что, поскольку люди, которые приезжают в Ниццу, чтобы провести в ней зиму и весну, не должны быть ни скупыми, ни бедствующими, то возможно неплохо подзаработать, начав выращивать в Сардинском королевстве — а Ницца тогда еще была сардинской — ту превосходную клубнику, сочную и ароматную, которую в свое время вывел знаменитый садовод из Мёдона, Габриель Пельвилен, такую клубнику, по ломтику которой, как выразился Альфонс Карр, Гарпагон мог бы предложить каждому из своих гостей, если, конечно, допустить, что у Гарпагона когда-либо были или могли быть гости.
Поспевающая во Франции лишь в июне, эта клубника, благодаря заботе, которую проявлял о ней Альфонс Карр и которой содействовали здешнее солнце и местная почва, приносила ему свои плоды уже в конце февраля.
Что же касается куриных яиц, то, будучи человеком сметливым, Альфонс Карр рассуждал так:
«Хотя зимой куриные яйца в Ницце в меньшем недостатке, чем в Петербурге, Лондоне, Вене и Париже, все же в это время их здесь немного. Более того, среди скопища больных иностранцев, собравшихся в одной точке, потребителей куриных яиц куда больше, чем в любой другой точке земного шара, сходной с ней в географическом отношении.
И потому в Ницце, как и повсюду, с помощью искусственных приемов делают большие запасы летних яиц.
Чем в большем недостатке свежие яйца, тем они дороже, а чем они дороже, тем выгоднее продавать под видом свежих яиц те, что таковыми не являются.
Так вот, — продолжал рассуждать Альфонс Карр, — среди запасов летних яиц, которые, как бы хорошо их ни хранили, никогда не будут такими же свежими, как только что снесенные, всегда найдутся вовсе не свежие, а порой и настолько близкие к тому, чтобы стать цыпленком, что разумней будет жарить их, а не опускать в кипящую воду.
Короче, — подошел к концу своих рассуждений Альфонс Карр, — выгодно будет иметь в декабре, январе и феврале, то есть в тот период, когда испорченные яйца попадаются чаще всего, такие яйца, свежесть которых не сможет оспорить даже самый недоброжелательный соперник».
Так что в сентябре Альфонс Карр устроил целую охоту на кур, считавшихся лучшими несушками во всем Ниццском графстве, соорудил для них великолепный курятник на южной стороне сада, позволял им пастись на воле, пока была свежая трава, и щедро кормил их листьями салата всех видов, когда травы стало не хватать и она сделалась грубой, и благодарные куры, даже в самые плохие дни, давали ему в среднем от пятидесяти до шестидесяти яиц.
В итоге Альфонс Карр обзавелся превосходной клиентурой в лице поедателей клубники и пожирателей куриных яиц.
В числе клиентов Альфонса Карра была и ее величество вдовствующая российская императрица, вдова Николая I.
Следует сказать, что Альфонс Карр дал работникам своей фермы категорическое приказание продавать слугам ее императорского величества яйца и клубнику по той же самой цене, по какой они продавали их всем прочим.
Яйца и клубника Альфонса Карра настолько пришлись императрице по вкусу, что она умирала от желания увидеть — но не автора журнала «Осы», романов «Под липами», «С опозданием на час», «Женевьева», «Клотильда», «Фа-диез», «Нормандская Пенелопа» и двух десятков других, а садовода, выращивающего такую прекрасную клубнику, фермера, производящего такие отличные яйца.
Между тем Альфонс Карр свел знакомство с неким русским, который занимался двумя делами, имевшими определенное сходство с тем, чем занимался сам Альфонс Карр, когда он отвлекался от литературы, а именно микроскопическими исследованиями любовных дел растений и способами обучать счету и письму маленьких детей, не наводя на них скуку.
Пару раз этот человек обронил, не придавая особого значения сказанному:
— Думаю, рано или поздно ее величество императрица придет посмотреть на ваш сад.
Альфонс Карр был достаточно привычен к тому, что люди приходят посмотреть в первую очередь на него, а уже затем на его сад.
Дабы никто не приходил осматривать его сад, как это случалось с садами тех, кто сдавал свои дома внаем приезжим, он даже принял определенные меры предосторожности.
Заключались эти меры предосторожности в том, что по его заказу была изготовлена небольшая медная табличка, на которой были выгравированы два слова: «Г-н Карр».
После чего он велел прикрепить эту медную табличку к калитке своего сада.
Ему казалось, что тем самым он говорит прохожим, посетителям и любопытствующим:
«Дамы и господа, прошу вас, идите куда шли; если вас интересуют написанные мною книги, ступайте к моему книготорговцу; если вас интересуют произведенные мною клубника, зеленый горошек, стручковая фасоль и куриные яйца, ступайте в мою лавку в городском саду. Здесь живет не Альфонс Карр, а господин Карр, некий господин, обыватель, крестьянин, если угодно, человек, который обрабатывает землю и марает бумагу, это правда, но который, когда он не работает, не хуже вас умеет бездельничать; человек, который, в силу своих гражданских прав, заявляет об имеющемся у него праве закрыть свою калитку перед всеми, кроме кредитора, если таковой имеется, оставаться в покое у себя дома и видеть там лишь своих друзей и кое-кого из знакомых. Дело не в том, что он равнодушен к проявлениям симпатии, вызывающей у некоторых особ, некоторых незнакомых друзей желание познакомиться с ним; просто в этом случае он требует, чтобы на него распространялись общепринятые нормы, то есть хочет, чтобы считались с его мнением, и желает быть защищенным обычными правилами вежливости и хорошего тона».
И потому, когда русский друг Альфонса Карра в первый раз сказал ему: «Думаю, рано или поздно императрица придет посмотреть на ваш сад», наш философ, на протяжении всей своей жизни не испытывавший особого желания иметь дело с сильными мира сего, ограничился в ответ словами:
— По правде сказать, дорогой друг, я предпочел бы, чтобы ее величество ничего такого не делала. Если, тем не менее, она уведомит меня, что намеревается оказать мне эту честь, я приму ее со всем подобающим уважением; но признаюсь, дорогой князь, для меня предпочтительнее, чтобы дело обстояло иначе.
Но когда князь *** с той же явной небрежностью вновь обронил: «Думаю, рано или поздно ее величество императрица придет и т. д.», Альфонс Карр осознал некое обстоятельство, которое его, француза, чрезвычайно удивило: он вдруг понял, что, поскольку слуги ее величества императрицы покупают для нее клубнику в его лавке и яйца на его ферме, она полагает себя вправе войти в его сад, словно в Ботанический сад Парижа или в Зоологический сад Брюсселя.
И тогда Альфонс Карр попытался объяснить русскому князю, что во Франции ни один французский князь, ни даже король, не позволит себе войти во двор самого простого крестьянина, не спросив у него разрешения. А в словах «Думаю, рано или поздно ее величество и т. д.» не было и намека на подобную просьбу.
В конце концов он добавил, смеясь:
— Впрочем, надеюсь, ее величество императрица чересчур хорошо воспитана, чтобы прийти в мой сад, не дав мне заранее знать о чести, которой она меня удостаивает.
Затем, поскольку князь *** ничего более о таком не упоминал, Альфонс Карр выбросил это из головы.
Но как-то раз, когда он трудился в саду вместе с работавшими у него крестьянами, один из них, чей взгляд достигал дальнего конца центральной аллеи, произнес:
— Господин Карр, к вам куча народу заявилась!
— Это невыносимо! — воскликнул Альфонс Карр. — Ну и кто это, женщины или мужчины?
— Женщин поболе будет, — ответил крестьянин.
Если бы это были лишь мужчины, то, по всей вероятности, Альфонс Карр, с утра пребывавший в дурном настроении, устроил бы им ту еще встречу.
Но это были женщины, и потому, будучи учтивым кавалером, Альфонс Карр ограничился тем, что топнул ногой и прошептал:
— Честное слово, это невыносимо!
После чего он удалился в свой кабинет, но не столько для того, чтобы работать, сколько для того, чтобы подумать, как избежать подобных нашествий впредь.
Он взял в руки книгу и зажег сигару.
Вот что происходило тем временем в саду, а главным образом под тем сводом вьющихся розовых кустов, о котором я рассказывал как об оазисе, спустившемся прямо из небесного рая.