Чуть дальше в воздухе стал ощущаться аромат кофе, заставивший затрепетать ноздри генерала.
Это приятное благоухание доносилось из первого этажа дома, смотревшего на дорогу: хозяйка, жена моряка, жарила в жестяной банке кофейные зерна.
Привлеченный запахом, Гарибальди вошел в дом.
— Синьора, — спросил он женщину, — а вы не продаете этот кофе, который так хорошо пахнет?
— Нет, синьор, — ответила она, удивившись вопросу, — я готовлю его для своей семьи.
Гарибальди несколько раз с наслаждением втянул носом воздух, насыщенный парами кофе.
— Генерал, — обратился к нему Векки, — хотите, я назову ваше имя, и через несколько минут вам приготовят чашку кофе?
— Нет, нет! — воскликнул Гарибальди, обращаясь в бегство.
По возвращении на виллу Спинола они застали там Рипари, являющегося ныне главным врачом Южной армии; вместе с Биксио он дожидался генерала.
Настал час обеда; за столом все дурачились, устраивая друг другу то, что в мастерских художников называют шкодами. По всякому поводу собравшиеся упоминали 30 апреля, и дата эта служила источником веселых розыгрышей.
За десертом, зная особое пристрастие Векки к сластям, генерал воспользовался минутой, когда тот повернул голову в другую сторону, и напичкал его кофе сахаром.
Отведав кофе, Векки посетовал, что напиток обратился в патоку.
— Да ладно тебе, — промолвил Рипари, — сегодня же тридцатое апреля!
Однако шутка произвела действие, которого никак не ожидал Рипари: вместо того чтобы проглотить кофе, Векки подавился им, и кусочек сахара, не успевший раствориться, застрял у него в дыхательном горле.
Векки понял, что ему угрожает та самая смерть, которая свела в могилу Анакреонта: по словам всех его биографов, он задохнулся, подавившись виноградной косточкой; такое уподобление поэту из Теоса было для Векки тем огорчительнее, что, вместо того чтобы дожить, как тот, до девяностолетнего возраста, сам он прожил всего лишь сорок пять лет, то есть ровно вдвое меньше. Он поднялся из-за стола, предпринимая невероятные усилия для того, чтобы отхаркать кусочек сахара, упорно не желавший раствориться, а затем, то и дело спотыкаясь, вышел из обеденного зала, пересек гостиную и рухнул на пороге комнаты генерала.
Биксио увидел, как он упал, и поднялся из-за стола.
Рипари, по вине которого все это случилось, в свой черед вскочил из-за стола и хотел было броситься на помощь Векки, но генерал опередил его, держа в руке графин с водой, и, увидев, что у Векки, катавшегося по полу, побагровело лицо, и подумав, что у бедняги мозговое кровоизлияние, вылил ему на голову все содержимое графина.
Лечебное средство оказалось действенным. Благодаря отчаянному усилию Векки удалось избавиться не только от смертоносного кусочка сахара, но и от всего, что ему предшествовало.
Гарибальди поднял Векки: тот был спасен.
Со своей обычной серьезностью генерал поздравил его со счастливым исходом этого опасного происшествия.
Затем, обращаясь к остальным сотрапезникам, он произнес:
— Теперь вы видите, господа, от чего порой зависит жизнь человека. Я запрещаю всем упоминать сегодня тридцатое апреля.
Приказ был неукоснительно выполнен.
После полдника, проходившего всегда наедине с Каттиной, генерал обычно прощался с гостями и вместе с самыми близкими своими соратниками отправлялся на прогулку по примыкавшему к вилле саду, взбираясь всякий раз на самые высокие его точки и отдавая предпочтение тем из них, откуда взгляду открывалась как можно большая часть морского пространства.
Постоянно озабоченный мыслями о походе на Сицилию, он отыскивал место, пригодное для посадки людей на суда.
От своих привычек он не отступил и в тот день. В половине четвертого он попрощался с посторонними, собрал своих апостолов и углубился вместе с ними в великолепные зеленые массивы виллы Спинола.
По всей вероятности, именно в тот день, предполагая, что посадка состоится, Гарибальди выбрал для нее место.
Векки пригласил всех друзей генерала отужинать; все добросовестно явились к назначенному времени, не было только Биксио.
Его ждали минут десять, но он так и не пришел; все сели за стол, надеясь, что это ускорит его приход, но он не появился; в ход пустили все средства заклинания, даже тосты за его здоровье, — все было бесполезно.
Дело дошло уже до жаркого, как вдруг дверь распахнулась и на пороге появился Биксио; лицо его выражало крайнюю озабоченность.
Все поняли, что произошло нечто серьезное.
— Что случилось? — в один голос спросили его сотрапезники.
— Скверные новости! — произнес Биксио и, вынув из кармана бумагу, зачитал ее вслух.
Эта бумага была телеграммой капитана фрегата «Говерноло», маркиза д’Асте, сообщавшего из Палермо, что на Сицилии все кончено и бурбонские войска полностью овладели положением.
Новости и в самом деле были скверными, как выразился Биксио; они явились ведром ледяной воды, излившейся на энтузиазм, который, впрочем, и не нужно было охлаждать, ибо 30 апреля генерал еще сомневался в необходимости экспедиции.
И тогда, среди гробовой тишины, Гарибальди встал, медленно поднял над головой бокал и, обратив глаза к небу, произнес следующие скорбные слова:
— За наших павших друзей — тех, кто правильно поступил, идя на смерть!
Затем, не сговариваясь, все поднялись из-за стола и молча удалились.
Слуги погасили свечи; в тот день все легли спать в десять часов вечера, и вилла Спинола казалась гробницей.
XIIIДОБРОВОЛЬЦЫ
Однако Криспи не ложился спать допоздна.
Депеша, обходным путем пришедшая на другой день, сообщала, что восстание, хотя и подавленное в городе, нашло убежище в горах и продолжает жить.
Но более всего помогало генералу воспрянуть духом то, что на глазах у него отовсюду прибывали добровольцы.
И в самом деле, мало-помалу вилла Спинола становилась местом сбора всех патриотов. Помимо Медичи и Биксио, живших в Генуе, из Милана приехали Сиртори, Симонетта и Безана, из Франции — Манин, из Лондона, еще в самом начале, — Криспи, из Павии — Кайроли.
Скажем пару слов об этой семье, словно перенесенной из античности в нашу эпоху.
Во время войны 1859 года г-жа Кайроли привела четырех своих сыновей к Гарибальди, находившемуся тогда в Кунео, где формировалась бригада Альпийских охотников.
Сыновей звали Эрнесто, Энрико, Луиджи и Бенедетто.
Все четверо приняли участие в походе.
Эрнесто со славой пал в сражении при Варезе, убитый австрийской пулей.
У благородной вдовы осталось три сына. После подписания мира в Виллафранке они вернулись в материнский дом.
Когда старшему, Бенедетто, стало известно, что Гарибальди находится на вилле Спинола, он предположил, что затевается какое-то грандиозное патриотическое предприятие, и, ничего не сказав матери, покинул Павию, чтобы предоставить себя в распоряжение генерала.
Генерал встретил его, словно родного сына.
После обеда Бенедетто вместе с Менотти уехал в Геную.
На пути из виллы Спинола в Геную он разминулся с матерью, не заметив ее.
Едва узнав об отъезде сына, эта благородная женщина догадалась, куда он поехал, и, не наводя никаких справок, села в поезд, прибыла в Геную, взяла извозчика и направилась на виллу Спинола.
Увидев вдруг, что она входит в дом, Гарибальди поднялся, подошел к ней и обнял ее.
— Вы ведь виделись с моим сыном, генерал, не правда ли? — спросила она. — Негоднику не хватило веры в свою мать. Так вот, дабы пристыдить его, я приехала предложить вам своего второго сына; не забывайте только, что я мать, и оставьте мне самого юного.
Со слезами на глазах генерал пожал ей руки.
Она осмотрелась вокруг.
— Вы ищете его? — спросил Гарибальди.
— Да. Где он? — рыдающим голосом добавила она. — Где он? Я хочу побранить его!
Генерал дал г-же Кайроли адрес ее сына. Тот укрылся в одной из самой бедных гостиниц Генуи, в гостинице «Розегино», где она отыскала его сидящим за одним столом с Менотти и Элиа и уплетающим равиоли.
С этого дня генерал называл г-жу Кайроли не иначе как Корнелией, матерью Гракхов.
Тот из ее сыновей, что сбежал от нее, при Калатафими был ранен в ногу; это был Бенедетто, старший из прославленной семьи, заслужившей столь великое признание отечества. Он командовал 7-й ротой, которой прямо на поле боя Гарибальди присвоил имя «Доблестная».
Другой, тот, кого г-жа Кайроли привезла с собой, Энрико, раненный в голову 27 мая, в день вступления в Палермо, и, указом продиктатора Мордини произведенный в майоры, был отправлен в отпуск для поправки здоровья и провел его подле матери, в Павии.
Наконец, ее третий сын, Луиджи, которого она оставила подле себя и который воспринимал свою бездеятельность как нечто постыдное, в свой черед сбежал из дома: это был любимец генерала. По прибытии в Неаполь, разбитый усталостью, несчастный юноша заразился тифозной лихорадкой и скончался от этой болезни 17 сентября.
Каждый день появлялись все новые добровольцы. В один прекрасный день прибыли два крестьянина из Понтеббы, городка с населением в тысячу четыреста душ, сложившегося на берегах реки, которая служит границей между Фриули и Каринтией.
По одну сторону реки говорят на венецианском языке, по другую — на немецком, то есть берега реки являются смертельными врагами: с тех пор как Австрия оккупировала часть Италии, не было ни одного примера дружеских или торговых отношений между тем и другим берегом. На разных берегах все не просто различно, но прямо противоположно. На одном берегу Италия, на другом — Германия; на одном берегу Юг, на другом — Север. Два этих крестьянина, не имея и гроша в кармане, пришли из глубинки Фриули предложить свои услуги генералу. Оба они умели читать и писать, что большая редкость для Италии, и по пути, чтобы развлечься, читали детскую книжку того же ро