Как уже было сказано, около трех часов утра море стало хмуриться. Начиная с этого времени волнение на море продолжало усиливаться.
Гарибальди командовал, в действительности, обоими судами: своим — посредством голоса, а тем, где капитаном был Нино Биксио, — посредством сигналов. На борту не оказалось ни карты, ни секстанта, ни хронометра.
Три четверти всех добровольцев лежали на палубе, не в силах пошевелиться; дул сирокко.
Внезапно раздался крик:
— Человек за бортом!
В тот же миг все, кто был способен держаться на ногах, бросились в ту сторону, откуда послышался крик.
Генерал вскочил на кожух гребного колеса и приказал спустить на воду шлюпку.
В шлюпку поспешно погрузились четыре бойца во главе с офицером, в то время как Гарибальди, спрыгнув с кожуха и бросившись в машинное отделение, остановил судно.
На борту генерал был всем: кочегаром, машинистом, командиром.
Шлюпка понеслась по морю в том направлении, где исчез упавший за борт человек. Все с тревогой следили за ней глазами; внезапно один из гребцов отложил в сторону весло, по самое плечо опустил в воду руку и за волосы вытащил оттуда человека.
— Живой? — в едином возгласе спросили пятьсот человек.
— Браво! — воскликнул Гарибальди. — Если бы он утонул, это принесло бы нам несчастье.
Между тем спасенный человек был без сознания. В этом состоянии его подняли на борт парохода, и тогда те, кто видел, как все произошло, подтвердили, что он не случайно упал в воду, а кинулся туда по своей воле. И в самом деле, бедняга был безумцем, охваченным манией самоубийства, и, пока все ждали прибытия пароходов, он уже бросался с лодки в море. Так что его вытащили из воды уже во второй раз.
Перенесенный на борт «Ломбардо», он кинулся в море в третий раз — позднее мы скажем, когда это случилось, — и ему повезло, что и в третий раз его вытащили из воды. И тогда ему заметили, что если он категорически настроен умереть, ничто не мешает ему погибнуть при первом же удобном случае; он осознал логичность этого замечания и с того времени вел себя спокойно.
В половине десятого утра была сделана остановка в Больяско, чтобы запастись продовольствием.
В Камольи сделали еще одну остановку.
И там, видя, что на борту «Ломбардо» нет ни оружия, ни боеприпасов, генерал поинтересовался у Биксио, нет ли их на его борту.
Биксио подал знак наполовину утвердительный, наполовину отрицательный.
И тогда генерал приказал ему подойти ближе, на расстояние человеческого голоса.
— Сколько ружей у тебя на борту? — крикнул ему Гарибальди.
— Тысяча девятнадцать, — ответил Биксио.
— А револьверов?
— Ни одного.
— А боеприпасов?
— Никаких.
И лишь тогда все поняли, что груз с лодки, перевозившей револьверы и патроны, не был перенесен на борт ни одного из пароходов.
Ответ Биксио заставил нахмуриться обычно спокойное лицо генерала.
С минуту он оставался озабоченным, а затем крикнул Нино Биксио:
— Следуй борт о борт со мной.
Все было ясно.
Генерал по-прежнему пребывал в задумчивости, но лицо его обрело прежнее спокойствие. Он искал способ возместить утерянные боеприпасы.
Подойдя к рулевому, он взял нужный курс и произнес:
— Так держать!
Бесполезно было говорить рулевому: «Ост-ост-зюйд» или «Зюйд-зюйд-ост»; отличный воин на суше, он был скверным моряком и ничего не понял бы в команде, поданной на профессиональном языке.
Затем генерал созвал в свою каюту офицеров.
— Господа, — произнес он, — вы все поняли: у нас нет ни револьверов, ни боеприпасов! Ну ладно, револьверы; но что делать с ружьями без патронов? Необходимо раздобыть то, чего нам недостает.
— Но каким способом, генерал? — спросили офицеры.
— Полагаю, что есть только один способ, — ответил он. — По прибытии в Таламоне мы будем находиться всего лишь в двенадцати милях от Орбетелло. Нужно, чтобы один из вас отправился в Орбетелло и заговорил зубы коменданту крепости, и комендант крепости предоставит нам то, чего у нас нет.
Офицеры растерянно переглянулись.
— А если комендант арестует того, кто к нему явится? — спросил один из них.
— По всей видимости, — ответил Гарибальди, — есть десять шансов против одного, что именно так и случится.
Офицеры хранили молчание.
— Ну что ж, — произнес генерал, — у меня есть человек, который решится на это. Где Тюрр?
— Тюрр лежит на палубе.
— Позовите его.
— Генерал, — промолвил один из офицеров, — не рассчитывайте на Тюрра, пока мы находимся в море; только что я проходил рядом с ним, он подозвал меня и умирающим голосом сказал: «Знаешь, почему тот человек, которого давеча вытащили из воды, бросился туда?» — «Нет», — ответил я. — «Ну а я знаю: он мучился морской болезнью. Если я брошусь в воду, что вполне может случиться, добейся от генерала, чтобы меня оттуда не вытаскивали. Это моя последняя воля, а последняя воля умирающего священна». После этих слов он умолк и снова впал в неподвижность.
Гарибальди рассмеялся, вышел из каюты и среди множества людей, без сознания лежавших на палубе, принялся искать Тюрра.
Благодаря его венгерскому костюму генерал быстро нашел беднягу.
— Тюрр, — обращаясь к нему, произнес Гарибальди, — когда мы будем на берегу, я кое-что скажу тебе.
Тюрр приоткрыл один глаз.
— А когда мы на берегу-то будем? — спросил он.
— Завтра, — сказал генерал.
Тюрр тяжело вздохнул и снова закрыл глаз.
Это было все, что он мог в тот момент сделать во имя свободы Сицилии.
Тем временем пароходы продолжали идти по проливу Пьомбино.
Седьмого мая, в десять часов утра, была сделана остановка у Таламоне, чтобы дать Тюрру возможность исполнить возложенное на него поручение, запастись продовольствием, сформировать корпус и высадить на берег шестьдесят человек, которым было поручено совершить отвлекающий маневр.
XVВ МОРЕ
По прибытии в Таламоне полковник Тюрр тотчас же вновь обрел способность крепко держаться на ногах и предстал перед генералом.
— Ну что, — спросил его Гарибальди, — ты готов к тому, чтобы тебя расстреляли?
— Признаться, — ответил Тюрр, — по мне лучше быть расстрелянным, нежели вновь очутиться в море.
— Раз так, возьми калессино, призови на помощь себе все свое дипломатическое красноречие и сумей получить от коменданта крепости Орбетелло все боеприпасы, каких нам недостает, а недостает их изрядно, принимая во внимание, что у нас нет ни одного патрона.
Тюрр рассмеялся и промолвил:
— И вы полагаете, что у него хватит глупости дать мне хоть один капсюль?
— Кто знает? — откликнулся Гарибальди. — Попытаемся.
— Тогда дайте мне письменный приказ для него.
— А в качестве кого, по-твоему, я должен дать тебе приказ коменданту тосканской крепости?
— Ну хотя бы рекомендуйте меня ему.
— О, что касается этого, пожалуйста.
Гарибальди взял лист бумаги и написал:
«Доверьтесь всему, что скажет Вам мой адъютант, полковник Тюрр, и всеми доступными Вам средствами окажите содействие успеху экспедиции, которую я предпринимаю во имя славы Пьемонта и величия Италии.
Да здравствует Виктор Эммануил! Да здравствует Италия!»
— С таким письмом, — промолвил Тюрр, — я готов потребовать Прозерпину у Плутона; давайте.
Четверть часа спустя, сидя в калессино, Тюрр уже катил по дороге к крепости.
Тюрр был красноречив, как Цицерон, и убедителен, как г-н де Талейран. Однако бедный комендант все еще колебался, и тогда Тюрр заявил ему:
— Я предполагал ваш отказ и принял соответствующие меры. Предоставьте в мое распоряжение надежного человека, который доставит вот эту депешу маркизу ди Трекки, доверенному адъютанту короля. Весь вопрос заключается в том, чтобы во второй раз получить от его величества то, что он уже дал нам один раз, а мы имели глупость затерять. Однако оцените последствия задержки: три дня понадобится для того, чтобы добраться до Турина, два дня — чтобы перевезти боеприпасы в Геную или отправить туда приказ выдать их; два дня — чтобы эти боеприпасы смогли попасть к нам; итого семь пропавших дней, не считая того, что всеми этими приказами, передаваемыми от одного лица к другому, мы бросаем тень на короля, который не может официально фигурировать в данном деле. Я уж не говорю вам о несчастных сицилийцах, ждущих нас, словно мессию. Короче, поразмыслите, вот мое письмо маркизу ди Трекки, адъютанту короля.
Комендант взял письмо и прочитал его; оно содержало следующее:
«Дорогой маркиз! Не знаю, как это произошло, но во время посадки мы потеряли лодку, перевозившую оружие и боеприпасы. Посему соблаговолите вновь попросить для нас у Его Величества сто пятьдесят тысяч патронов и, если возможно, тысячу ружей со штыками.
Манера, в какой Тюрр обращался к личному адъютанту короля, не оставила более никаких сомнений у коменданта.
— Возьмите все, что пожелаете, — сказал он Тюрру. — Понятно, что с военной точки зрения я совершаю служебный проступок, но я совершаю его ради блага моего короля и счастья Италии.
Тюрр уже почти был готов во всем признаться коменданту, то есть сказать ему, что королю Виктору Эммануилу ровным счетом ничего не известно об экспедиции Гарибальди, но затем он поразмыслил о последствиях подобного признания и подумал, что пусть лучше отдельный человек получит выговор и даже понесет наказание, чем целый народ будет оставлен без помощи. И потому он от имени Гарибальди поблагодарил коменданта и взял сто тысяч патронов, три тысячи зарядных картузов и четыре пушки.
В конце концов комендант сделался таким же почитателем Сицилии, как и полковник Тюрр; он пожелал отправиться вместе с ним в Таламоне и лично передать в руки Гарибальди запас оружия, пороха и пуль; что он и сделал, пожелав ему успехов.
Находясь на борту судна, Гарибальди, как всегда, не носил никаких воинских знаков различия и был одет в красную рубашку с накинутым поверх нее пончо; когда ему стало известно о прибытии коменданта, он спустился в каюту и вскоре вышел оттуда в мундире пьемонтского генерал-лейтенанта.