Вы спросите, каким образом я познакомился с аббатом Кокро? Сейчас расскажу.
Однажды я обедал у принцессы Матильды, которую восхвалил бы вам, не будь она принцессой, как вдруг разговор зашел об истинных и ложных евангелиях.
Из этого воспоследовал спор о Никейском соборе.
Моим противником в завязавшемся споре стал священник, с которым прежде я не был знаком.
Он, со своей стороны, был знаком со мной нисколько не больше.
Поскольку поднятый вопрос оказался довольно трудным, было решено, что, выйдя из-за стола, сотрапезники обратятся за справкой к словарю Буйе.
Выйдя из-за стола, сотрапезники обратились за справкой к словарю Буйе, у которого достало любезности подтвердить мою правоту.
Для поэта взять в богословском споре верх над аббатом было крупной победой.
И потому принцесса Матильда принялась в свое удовольствие подсмеиваться над аббатом Кокро: как же это он, священник, в споре о церковном соборе потерпел поражение от безбожника!
В ответ аббат попытался сделать предметом шуток меня.
— Безбожник? — переспросил он. — Не верьте этому, принцесса. Напротив, господин Дюма — христианин, и даже очень добрый христианин.
— Ах, аббат, — промолвила принцесса, — позвольте мне не поверить вам на слово.
— Если ваше высочество не верит мне на слово, я предъявлю доказательство.
— И что же это будет за доказательство?
— Письмо самого господина Дюма, которое я храню в качестве автографа.
— Мое письмо? — в свой черед поинтересовался я. — Но я не припомню, что имел честь писать вам, господин аббат, а ведь у меня хорошая память.
— Письмо, и в самом деле, адресовано не мне, — ответил аббат, — а монсеньору епископу Эврё, с которым я был очень связан в то время.
— Монсеньору Оливье? Да, — со вздохом произнес я, — это был один из моих хороших друзей, питавший ко мне большую любовь.
Вы спросите, чем вызван этот вздох.
Дело в том, что в последний раз я виделся с монсеньором Оливье в Дрё, на похоронах герцога Орлеанского. Он долго не выпускал меня из своих объятий, прижимая к груди. Если бы я мог утешиться, меня успокоили бы его ласковые слова.
Однако обрести утешение было невозможно, ведь из жизни ушел тот, о ком я не мог говорить, не ощущая, что на глаза мои наворачиваются слезы.
Никто не заметил облачка грусти, промелькнувшего у меня на лице.
— И что говорилось в этом письме, аббат? — спросила принцесса.
— В нем содержалась обращенная к епископу Эврё просьба отслужить в назначенный день и час мессу о здравии человека, который был другом господина Дюма и которому в тот день и в тот час предстояло подвергнуться великой опасности.
— Это правда? — спросила меня принцесса.
— Такая же правда, как истинные евангелия, о которых мы только что говорили с вашим высочеством.
— И месса была отслужена?
— Самым неукоснительным образом.
— А тот, кто подвергался великой опасности, избежал ее?
— Да, принцесса, слава Богу!
— А какой опасности подвергался этот человек?
— Он сражался на дуэли в городе Хейльбронн, что на Неккаре.
— Как?! — воскликнула принцесса. — Так это о здравии моего брата вы заказали мессу, Дюма?
— Да, вашего брата, принцесса.
— Ах, право, аббат, — с улыбкой произнесла принцесса, — вам сегодня не повезло, и я советую вам открыто признать себя побежденным.
Аббат Кокро признал себя побежденным, протянул мне руку в знак примирения, и с этого дня мы из врагов, которыми нам суждено было быть вначале, сделались наилучшими друзьями.
Вот почему я вполне естественно подумал об аббате Кокро, решив поменять национальную принадлежность своего судна.
Аббат Кокро, с которым мы виделись раз в два-три года, да и то случайно, встретил меня так, как если бы мы расстались накануне.
Я изложил ему причину моего визита.
— Нет ничего проще, — сказал он мне, — я отправлю курьера к начальнику таможенного ведомства.
— Мне прийти снова завтра или послезавтра?
— Нет-нет, садитесь; мы подождем ответа, занявшись беседой.
Я уже говорил, что аббат Кокро — очаровательный собеседник, и потому мне не показалось, что ожидание ответа затянулось.
Однако ответ оказался совсем не таким, как мы надеялись. И действительно, во время Крымской войны, с целью создать благоприятные условия для морских перевозок с помощью иностранных судов, разрешили переход этих судов под французский флаг; однако за неделю перед тем был издан указ, положивший конец этой возможности.
Так что от замысла перевести «Монте-Кристо» под французский флаг пришлось отказаться.
И тут в голову мне пришла мысль, которой я тотчас поделился с аббатом.
Заключалась она в том, чтобы плавать под Иерусалимским флагом, и показалась мне тем более привлекательной, что я был кавалером большого креста ордена Святого Гроба. Кроме того, в Иерусалимском флаге есть нечто поэтичное. Это флаг пилигримов. На нем изображен красный крест Танкреда и Готфрида Буйонского, а его девизом служит лозунг старинных рыцарей: «На то воля Божья!» Помимо прочего, это нейтральный флаг, в военное время уважаемый всеми государствами, находящийся под непосредственной защитой Франции и, следственно, состоящий в ведении французских консулов.
Загоревшись этой мыслью, я попросил аббата навести справки, к кому мне следует обратиться, чтобы получить разрешение плавать под указанным флагом.
Аббат навел справки.
Ему ответили, что прежде такое разрешение выдавала Франция, но, поскольку в последние годы имели место многочисленные злоупотребления, правительство решило отказаться от данного права и целиком и полностью уступить его монахам Кустодии Святой Земли, с которыми ранее пользовалось им совместно, так что мне следует обратиться к канцлеру агентства по иностранным делам в Марселе, г-ну Фамену, который сведет меня со святыми отцами.
Итальянская поговорка гласит: «Кто хочет — пойдет сам, кто не хочет — пошлет другого».
Я решил пойти сам, поскольку хотел.
Речь шла о поездке в Марсель, но в том положении, в каком я находился, одной поездкой больше или меньше не имело уже никакого значения.
Я выехал в Марсель и направился прямо к г-ну Фамену. Господин Фамен ответил мне, что до последнего времени преподобные отцы Кустодии Святой Земли имели в Марселе своего представителя, однако этот представитель, замечая со стороны французского правительства не особо приязненные чувства к их флагу, несколько месяцев тому назад удалился в Ливорно.
Мне было ближе добираться до Ливорно, чем возвращаться в Париж; к тому же, благодаря любезному отношению ко мне со стороны пароходного общества, все мои расходы в этой поездке сводились лишь к оплате питания.
Я прибавил шагу и вскоре очутился на борту «Капитолия».
По счастливой случайности судно отправлялось в плавание в тот же день.
Через день, на рассвете, я проснулся в порту Ливорно.
Мы еще не успели получить разрешение на высадку, а наш консул в Ливорно уже велел передать мне свою визитную карточку. Решительно, ко мне возвратилась удача. Нашим консулом в Ливорно был мой старый друг, Бернар дез Эссар; я познакомился с ним в Амстердаме, в те времена, когда король Голландии пригласил меня на свою коронацию.
Свой первый визит я нанес Бернару дез Эссару, и первыми моими словами был обращенный к нему вопрос, где я могу отыскать представителя Кустодии Святой Земли.
— Во Флоренции, — ответил он, — то есть всего лишь в трех с половиной часах езды по железной дороге.
— А в котором часу отходит поезд во Флоренцию?
— Три раза в день: в восемь утра, в полдень и в четыре часа дня. У вас в избытке времени на то, чтобы успеть уехать на полуденном поезде.
— А я наверняка застану во Флоренции человека, которого ищу? Как вы могли заметить, дорогой друг, я бегаю за ним от самой улицы Рояль-Сент-Оноре.
— Вы наверняка застанете его во Флоренции: вчера я получил известие о нем.
— И как его зовут?
— Граф Пикколомини.
— Дайте мне рекомендательное письмо к нему.
Дез Эссар набросал несколько слов на листке бумаги.
— Вот, возьмите, — произнес он.
Это была просьба сделать спешно и по возможности на самых лучших условиях то, чего я хотел.
В четыре часа пополудни я прибыл во Флоренцию.
В пять часов графу Пикколомини вручили письмо Бернара дез Эссара и мою визитную карточку.
В шесть часов он был в гостинице.
На сей раз мое странствие подходило к концу. То, чего я хотел, оказалось делом крайне простым. Мне нужно было всего лишь сделать денежный взнос в размере двухсот пятидесяти франков, и после этого я получал временное разрешение. Граф Пикколомини взялся получить позднее у Кустодии Святой Земли его одобрение.
Тем временем я мог отправиться в плавание, когда пожелаю. Итоговое разрешение отправят вдогонку за мной, и оно будет ожидать меня в том или ином порту, на каком-либо острове или на материке.
Однако понадобится около недели, чтобы заверить подпись и выполнить кое-какие второстепенные формальности.
Через неделю патент будет выслан в Ливорно нашему консулу, а тот перешлет его мне.
Пока же граф дал мне расписку в получении от меня двухсот пятидесяти франков, не поинтересовавшись, где построено мое судно и является оно английским, американским, французским или испанским.
В одиннадцать часов вечера я уже был в Ливорно.
На другой день я постучал в дверь консульства еще до того, как Бернар дез Эссар проснулся, но его камердинер, накануне видевший, как мы расцеловались при встрече, взял на себя смелость доложить обо мне своему хозяину, и тот прямо в халате немедленно спустился вниз.
— Ну как, — спросил он меня, — вы довольны встречей с графом Пикколомини?
— Восхищен! — ответил я консулу, пояснив ему, что уже через неделю мой временный патент будет у него в руках.
— И куда мне вам его переслать? — поинтересовался он.
— Оставьте у себя впредь до нового распоряжения. Раз уж меня занесло в Италию, я не прочь свести знакомство с Гарибальди, к которому питаю любовь вот уже десять лет, не будучи знаком с ним лично. Вы можете сказать мне, где я смогу отыскать его?