— Я поймал одного! Ко мне, ко мне!
Но, вместо того чтобы прийти на помощь Подиматасу, остальные охотники, в свой черед охваченные азартом, бросились яростно преследовать стаю.
О том, что происходило дальше, Подиматас мог рассказать с трудом; он помнил, что целую минуту кабанчик волочил его через заросли, раздиравшие ему руки и лицо; потом ему показалось, будто его тащат через камыши, а затем он ощутил, что над головой у него сомкнулась вода.
Лишь тогда он выпустил из рук кабанчика и огляделся по сторонам.
Он находился посреди реки, которую доктор, Ле Грей и Поль, в свой черед зовя на помощь, решительно преодолели вброд, чтобы напасть на врага в его оплоте.
Предоставив им полную возможность отыскивать след кабанов, Подиматас отправился на поиски своего ружья.
Итоги тех и других поисков оказались различными.
Подиматас нашел ружье, а вот доктор, Поль и Ле Грей так и не нашли кабанов.
На призывы Подиматаса, равно как и на крики Ле Грея, Поля и доктора, примчались два наших грека и капитан.
Но, несмотря на это подкрепление, отыскать стаю не удалось.
Тем временем к нашим охотникам присоединился Теодорос, который охотился на дроздов, приняв их за куропаток какого-то особого вида.
Что до капитана, то он разведал течение речки и, обнаружив, что она изобилует рыбой, дал себе твердое слово не только поохотиться на другое утро на берегах этой речки, но и поручить Бремону забросить в нее невод.
Лишь с наступлением темноты, когда все охотники собрались, они обнаружили отсутствие Локруа.
Вот тогда и стали раздаваться призывные крики и ружейные выстрелы, служившие сигналом сбора.
В разгар всех этих несхожих между собой рассказов, а точнее, когда все эти рассказы закончились, я попросил слова.
Мне его предоставили.
— Понятнее всего для меня в этом деле, — произнес я, обращаясь к охотникам, за все время охоты добывшим пять или шесть жаворонков, два или три сорокопута и столько же зябликов, — что стая кабанов возбудила всеобщий охотничий азарт.
В ответ стали наперебой раздаваться голоса:
— Я пойду на охоту на рассвете.
— Ну, а я до рассвета.
— А я в три часа утра! Какая жалость, что у меня не было пуль!
— А я прицеплю к ружейному стволу охотничий нож!
И т. д., и т. д.
Я во второй раз попросил слова.
— Итак, общее мнение состоит в том, что напасть на кабанов следует на рассвете, не так ли? — поинтересовался я.
— Да, да, да! — посыпалось со всех сторон.
— Ну, что ж, тогда я предлагаю следующее. Возьмите две или три палатки, железные койки и тюфяки; поставьте палатки в той части берега, что ближе всего к логову кабанов; возьмите шесть карабинов с примкнутыми клинковыми штыками; идите спать на берег, а завтра, на рассвете, со штыками на ружьях, заряженных пулями шестнадцатого калибра, атакуйте кабанов.
Никогда еще ни один оратор не добивался подобного успеха, никогда еще ни одно предложение не принималось с таким восторгом.
Охотники отказались от железных коек и тюфяков, предметов роскоши, в пользу мельчайшего песка, которым усыпано здесь побережье, однако распаковали палатки и погрузили их в лодку; затем все пожелали мне спокойной ночи, заверив меня, что сами они проведут ее наилучшим образом, и сели в лодку.
Луна уже взошла; я следил глазами за серебряной бороздой, которую лодка оставляла на поверхности моря, и увидел, как она пристала к берегу.
Вскоре на берегу вспыхнул огромный костер и своими отблесками осветил две белые палатки, возле которых смутно виднелись сновавшие там тени.
Успокоившись в отношении участи моих товарищей, уверившись в том, что завтра утром они получат удовольствие от охоты, и возложив на Господа заботу о том, чтобы на этой охоте не произошло никаких несчастных случаев, я спустился в свою каюту и принялся, дорогие читатели, писать вам это длинное письмо.
Между тем дует превосходный ветер, и я слегка сожалею о том, что прервал свой путь в Палермо, но зато мои бедные товарищи так развлекутся завтра!
К тому же капитан, в свой черед развлекшийся сегодня, словно ребенок, еще не пополнил наши запасы провизии, и завтра, пока эти господа будут устраивать облаву на кабанов, он лично отправится на Ла Маддалену.
Он доставит нам кур, яйца, салат и новости.
XXНА БЕРЕГУ. В МОРЕ. НА РЕЙДЕ
Капитан вернулся с провизией.
Он повидался с французским консулом, который сказал ему, что сообщение о захвате Палермо, содержавшееся в последней телеграфической депеше, опровергнуто.
Гарибальди, по словам французского консула, уже стоит у ворот Палермо, но еще не вступил туда.
Тем не менее я отправлюсь в путь сегодня же. Если Палермо еще не взят, я высажусь либо в Трапани, либо в Алькамо — короче, в любом месте, находящемся в руках повстанцев.
Так что это письмо, адресованное вам, дорогие читатели, я буду писать по частям, урывками, понемногу каждый день и даже каждый час.
Это объясняет вам название данной главы.
Я начинаю ее на суше, продолжу в море и, по всей вероятности, завершу на рейде.
Итак, вот что происходит в этот час на северной оконечности Сардинии.
Начиная с четырех часов утра здесь то и дело звучат ружейные выстрелы, но чрезвычайно рассеянные, и потому более чем вероятно, что обнаружить кабанов так и не удалось.
Выстрелы доносятся оттуда, где мелькают какие-то красные пятнышки, которые изумительно смотрятся на фоне серо-стальных скал и среди темной зелени миртов и мастиковых деревьев.
Эти красные пятнышки — блузы наших охотников.
Поскольку пальба длится уже три часа, мне подумалось, что, если я позову кого-нибудь из охотников, это не будет бестактностью с моей стороны. И потому я посылаю к берегу лодку, которая должна доставить на шхуну Ле Грея или доктора; это наиболее опытные охотники, и я надеюсь узнать от того или другого самые точные известия о положении дел.
Я слежу за лодкой с помощью бинокля; в нее садится Ле Грей. Замечаю, что никакого охотничьего трофея при нем нет.
Ле Грей поднимается на борт шхуны.
Я не ошибся; ночью кабаны покинули места лежки, но, ручаюсь, не из-за выстрелов Ле Грея и доктора, а из-за неподобающего поведения Подиматаса по отношению к одному из этих животных.
Зато, поскольку охотники, проявляя особую предосторожность, взяли с собой не только карабины, но и охотничьи ружья, им удалось настрелять целую кучу птиц, среди которых оказалась особь с ярчайшим зеленым, голубым и оранжевым оперением, сочтенная мною разновидностью сорокопута.
Вот какое решение я принимаю.
Часть провизии, приобретенной капитаном, равно как и часть рыбы, пойманной Бремоном, доставят на берег; Жан перевезет туда свою кухонную утварь, и мы позавтракаем под миртами и мастиковыми деревьями.
После завтрака желающие порыбачат в реке, поохотятся в лощине, а в три часа пополудни все соберутся на шхуне, с тем чтобы в четыре часа отправиться в путь.
После этого мы нигде не будем причаливать к берегу и остановимся только в Палермо или, во всяком случае, в каком-нибудь порту Сицилии.
Мои спутники — а главное, Локруа, самый восторженный из всех, — никаких особых возражений не высказали; окружающий пейзаж восхитителен: он включает вулканические горы с голыми вершинами и зелеными склонами, которые покрыты розовым вереском и желтыми и белыми цветами, похожими на цветы шиповника, но растущими на кустах без колючек; подножие этих гор утопает в непроходимых зарослях миртов, земляничников и мастиковых деревьев.
Среди всего этого змеится речка, берега которой поросли тамариском и которую бороздят рыбы, своими резкими движениями в ответ на наше присутствие мечущие серебряные молнии.
Одна из этих рыб имеет неосторожность надуть свой плавательный пузырь и подняться на поверхность воды: Ле Грей надвое перерубает ее пулей.
К несчастью, с ней случается то же, что и с моей афалиной: она идет ко дну.
Вальден и Картуш, хоть и удерживаемые мною, дают себе волю: бедные собаки не ступали на землю со времен Монако, но, какие бы круги они ни описывали, им удается поднять лишь одного дрозда и дюжину тех самых прелестных птиц с зеленым, голубым и оранжевым оперением.
Довольно крупная птица взлетает из-за тамарисков, прилегающих к реке; не целясь, я стреляю в нее, и она падает среди зарослей по другую сторону течения.
Капитан, который охотится на том берегу, видит, как она падает, и кричит, что мне не надо беспокоиться из-за нее.
Тем временем Бремон рыбачит в устье реки. Но, называя это устьем, я ввожу географов в заблуждение: на самом деле у реки нет устья, и она теряется в песках, не доходя шагов десяти до моря, с которым ее связывает подземное русло.
Примерно на километр вверх по течению реки вода в ней горьковато-соленая, и пить ее невозможно.
Василий, отведавший ее, заявляет, что теперь не в состоянии подать нам завтрак: он чересчур занят собой, чтобы позаботиться о других.
Мы дали ему разрешение отойти куда-нибудь подальше.
Бремон наловил некоторое количество рыбы, в основном султанок; но после трех закидываний невода он заявляет, что рыбы в реке хитрее морских рыб.
Одни, судя по всему, зарываются носом в песок, и потому сеть проходит над ними, а другие прыгают выше нее.
Так что в неводе остается лишь мелюзга, воспитание которой еще не завершено.
Василий привез на берег свою накидную сеть, чтобы посоревноваться с Бремоном, но выпитая им речная вода полностью вывела его из строя.
Определенно, завтраки на траве доставляют удовольствие лишь молодым людям в возрасте от пятнадцати до двадцати пяти лет. Сидя на солнцепеке, мы давились завтраком, добрую треть которого составлял морской песок.
Капитан вернулся, но не с убитой птицей, а с живой. Он поймал серого вороненка примерно трех недель от роду; птица, которую я убил, приходилась ему отцом или матерью. Я решаю усыновить сироту: он войдет в состав бортового зверинца и будет носить имя Полутраур.