ованье же составляло четыре тари в день (один франк восемьдесят сантимов), а питание — два тари (девяносто сантимов). Под его начальством было триста или четыреста человек, так что в среднем ему приходилось каждый день добывать всеми возможными средствами от тысячи до тысячи двухсот франков.
Что же касается сожженных домов, то из них стреляли по его бойцам, и поджоги эти были всего лишь возмездием.
Он просил, чтобы судьи взвесили те услуги, какие он оказал делу революции, оставаясь с оружием в руках, и то зло, какое он совершал, чтобы сохранять себя и своих людей в боеспособном состоянии, и судили его беспристрастно.
Подобные доводы произвели бы весьма малое впечатление в такой стране, как Франция, да и к тому же звучи они в устах человека цивилизованного, но в Сицилии, когда речь шла о необразованном крестьянине, они имеют значение и оказывают на суд сильное действие.
Сегодня вечером и завтра будут заслушивать свидетелей. Трибунал считает это дело весьма серьезным, причем не только из-за последствий, которое оно может иметь для Санто Мели, но и из-за его нравственного значения.
Строгие поборники морали говорят:
— Чем больше услуг оказал этот человек делу революции, тем суровее нам следует быть по отношению к патриоту, не сумевшему остаться не замаранным бесчинствами, в которых постоянно упрекают революционеров.
Люди умеренных взглядов говорят в ответ:
— В Италии в настоящее время есть два народа, которые отличны друг от друга по культуре, по происхождению и, надо сказать, даже по расе: чистая латинская раса, которая пересекает море, чтобы освободить Сицилию, обнаруживает там смешанную расу, возникшую вследствие скрещения латинян, греков, сарацин и норманнов. И, если проявить излишнюю суровость к Санто Мели, не скажут ли сицилийцы, что в числе первых деяний одного из их братьев с севера Италии оказался расстрел сицилийского патриота?
В одиннадцать часов вечера, когда я пишу эти строки, суд, возобновивший работу, все еще заседает.
Вчера, пока заслушивали показания свидетелей, ко мне снова пришла мать Санто Мели, умоляя меня от имени своего сына повидаться с ним в тюрьме. Он хотел лично выразить мне благодарность за участие, которое я принял в его судьбе, и попросить меня и дальше проявлять к нему такое же внимание.
Я уступил этой просьбе.
Узник находится в камере, окно которой расположено напротив нижнего марша лестницы, ведущей в зал заседаний трибунала.
Он с явным нетерпением ждал меня.
Глаза его были настолько выразительны, что мне и без его слов было понятно, о чем он хочет просить меня; сквозь оконные прутья он схватил мои руки и, хотя я противился этому, поцеловал их.
Его мать стояла вблизи зарешеченного окна.
Прежде всего я сказал Санто Мели, что он должен доверять своим судьям и что майор Спангаро, председатель трибунала, человек совершенно беспристрастный; кроме того, я посоветовал ему во всем признаться, отнеся все на сложность времени.
Он ответил, что именно так и намерен поступить.
Я пробыл с ним около десяти минут.
Это был молодой парень; распахнутая рубашка оставляла открытой его волосатую грудь, мощную и дышащую в полную силу. На нем были широкие штаны и сапоги с отворотами ниже колен, похожие на чеботы наших старых сельских помещиков. Столько силы и молодости — и все это было обречено на смерть!
Его арест вызвал сильное волнение в здешних краях; помнится, я уже говорил, что родом он из Чиминны, небольшой деревни, расположенной всего лишь в семи милях от Виллафрати.
Тюрр чувствует себя все хуже и хуже.
Письмо, отправленное мною Гарибальди, возымело действие; однако вместо приказа, на котором я настаивал, пришла просьба. Трудно описать ту сердечную нежность, какую Гарибальди питает к людям, которых он ценит и любит: отец не бывает ласковее к своим детям.
Он был настолько тактичен, что возглавлять нашу колонну поручил другу Тюрра, полковнику Эберу, который не может внушать ему никаких опасений и исключительно ради этого временного исполнения обязанностей командира поступает на службу Италии. Эбер, полковник Иностранного легиона во время Крымской войны, является корреспондентом газеты «Таймс», которая платит ему тридцать тысяч франков в год за то, чтобы он ездил туда, где происходит что-то интересное, и вел с ней переписку. Эбер по национальности венгр и, будучи венгром, с равной изысканностью говорит по-французски, по-английски, по-итальянски и по-русски.
Он прибыл вчера.
Этой ночью, в три часа утра, Тюрр уехал в Палермо. Он взял мою коляску, более мягкую на ходу и более удобную, чем его, и пришлет ее мне назад из Палермо.
Сегодня, в пять часов пополудни, колонна продолжит поход в сторону Джирдженти.
В письмах, пришедших вчера из Генуи, сообщалось, что закуплены сорок тысяч ружей и пароход.
Уверяют, что записалось уже сорок пять тысяч добровольцев и они едут на Сицилию, чтобы присоединиться к освободительной армии.
Как только армия будет сформирована, она выгонит из Мессины неаполитанцев, а затем двинется на Неаполь, следуя через Калабрию, где уже зреет восстание.
Расставаясь со мной в Палермо, Гарибальди сказал мне напоследок:
— Знаете, сразу по прибытии в Неаполь я прикажу приготовить для вас покои в королевском дворце.
— Раз уж вы там будете, — ответил я генералу, — прикажите приготовить для меня сельский дом в Помпеях.
Трибунал продолжил заседание только в два часа ночи; после трехдневных обсуждений он пришел к выводу, что недостаточно осведомлен в отношении Санто Мели.
Пленник будет отправлен в Палермо, и там начнется новое расследование.
Я подчеркиваю этот факт, чтобы показать, сколь различно отправляют правосудие роялисты, эти поборники порядка, и роялисты, эти сторонники кровопролития.
Трибунал, который роялисты учредили в Палермо 5 апреля, после восстания Ризо, за четыре часа приговорил к смерти четырнадцать человек.
Трибунал, который учредили в Виллафрати революционеры, заседал три дня и в итоге признал, что недостаточно осведомлен для того, чтобы вынести приговор человеку, признавшемуся в том, что он сжег полдеревни, устраивал поборы и грабил городские кассы.
В эту минуту Санто Мели и шесть его партизан проходят в пятистах шагах от моего окна, следуя по дороге, ведущей в Палермо.
Они идут пешком, под конвоем примерно пятнадцати человек, включая авангард и арьергард.
Мы выезжаем сегодня во второй половине дня, в пять часов, в Викари, направляясь в Джирдженти.
XXIXАЛИЯ
Переведите название «Алия» как «Орлиное гнездо», и вы получите точное представление о том, какое положение занимает селение Алия, находящееся на вершине горы.
Мы выехали из Виллафрати около двух часов пополудни и в четыре часа поравнялись с нашими молодыми друзьями, которые выехали рано утром и уже успели разбить палатки возле какой-то фермы, стоящей на холме, недалеко от деревни, почти незаметной на крутых склонах горы, среди деревьев и скал, а главное, среди развалин старинного норманнского замка.
Деревня называется Сотто Викари.
Мы устроили в этой деревне привал, чтобы дать отдых нашим лошадям, а затем продолжили путь, оставив в ней наших молодых друзей и пообещав им прислать всякого рода провизию, чтобы они могли достойно принять Эбера, который, напомним, заместил Тюрра на посту командующего колонной.
Провизию следовало прислать в Сотто Викари, поскольку в Сотто Викари колонне предстояло сделать привал.
На закате дня мы прибыли к началу подъема, ведущего к Алии.
В ожидании нас там стояли четыре или пять лошадей. Мы сошли с колясок, которые тут же загнали в большие крытые сараи, предназначенные для этой цели и построенные у подножия горы; нашу поклажу погрузили на мулов, а мы сели верхом на лошадей и начали подниматься по дороге с уклоном в сорок пять градусов, своим мостовым покрытием напоминавшую Виа Аппиа.
Подъем длился более сорока пяти минут.
Наконец, мы прибыли на одну из тех образцовых ферм с украшенными изразцами стенами, какими во всей Сицилии владеет один лишь граф Таска, а лучше сказать, на всем свете, наверное, владеет один лишь граф Таска.
Управляет этой фермой приходский священник, представший перед нами в черном сюртуке, треугольной шляпе, сапогах для верховой езды, снабженных шпорами, и палкой в руке.
В Сицилии, особенно в деревнях, и точно так же обстоит дело в Калабрии и в Абруццо, должность священника не исключает других занятий. Дело в том, что во всех упомянутых нами местах духовный сан это не призвание, а ремесло. В Авеццано я подружился с одним славным каноником, который торгует женскими головными уборами, со всей серьезностью примеряет шляпки и чепчики своим пожилым и юным покупательницам и крайне удивился бы, скажи ему, что это его второе ремесло может навредить его душевному спокойствию в первом.
Кстати говоря, скоро мы увидим, как сицилийские священники понимают обет целомудрия.
По прибытии я первым делом озаботился исполнить свое обещание и с моим поваром Жаном, временно ставшим штабным поваром, отправил в Сотто Викари все свежее мясо, какое мне удалось раздобыть.
Что же касается нас самих, то, благодаря заботам графа Таски, человека в высшей степени гостеприимного, нам ни о чем не нужно было тревожиться. Сальваторе, камердинер графа, всякий раз появлялся на месте назначения за пару часов до нас, и по прибытии нам оставалось лишь удалить с помощью воды слой пыли, которой мы были покрыты, и безмятежно усесться за стол.
Приятно было видеть, как приветствовали графа Таску работники фермы и как они радовались, еще издали углядев его.
Спали мы в облицованных фарфором, словно китайские пагоды, прелестных комнатах, куда никогда не проникали ни блохи, ни клопы.
Подобные спальни в Сицилии, где повсюду рай, кажутся раем в раю.