На другой день, в десять часов утра, видя, что наши дорожные спутники все еще не появились, я стал беспокоиться, не стряслось ли с кем-нибудь из них беды. Под предлогом возможного столкновения с разбойниками все они пожелали вооружиться двуствольными ружьями, хотя четверо из шести не умели ни заряжать их, ни разряжать.
Около двух часов пополудни вознице, наводившему перед тем справки вдоль всей дороги и так и не сумевшему отыскать никого из них, пришло в голову постучать в ставни какого-то дома, закрытого, словно коробка с сюрпризом. Это было озарение свыше: одна из ставен открылась, и за ней обнаружились наши друзья, сражавшиеся с насекомыми, отсутствие которых на образцовых фермах графа Таски я отметил чуть выше.
При виде возницы они завопили от радости, а затем, жалуясь на муки голода, набились в коляску.
Накануне, доверившись моему обещанию послать им целый фургон провизии, они спокойно ждали, когда вышеупомянутый фургон появится, но, вследствие неприятности, случившейся с Локруа, сочли разумным запереться в амбаре и поспать.
Тем временем колонна прошла мимо них. Жан единолично встретил Эбера. Эбер, не ведая, что в тылу у него осталось шестеро путешественников, имевших право на часть съестных припасов, которые я послал ему, завладел ими целиком, а Жан, не всегда пребывавший в ладах с молодой командой, которую мы называли leva, то есть ополчением, не счел нужным высказывать какие-либо требования от имени отсутствующих. Так что он спокойно жарил и варил, и, покуда наши отставшие друзья, пробудившись и сладко потягиваясь, дожидались говядины, телятины, баранины, pesce spado[31] и цыплят, Эбер и его старшие офицеры бросали кости собакам, несомненно для того, чтобы опровергнуть поговорку tarde venientibus ossa;[32] так что, когда нашему арьергарду стало известно, что колонна уже прошла через деревню, по прибытии туда он не обнаружил даже костей.
По счастью, наши молодые люди совершили набег на миндальное и грушевое деревья, так что каждый из них разжился полусотней орехов и тремя десятками груш (заметим попутно, что груши эти были размером с черешню). Эту неудобоваримую еду они запили тремя или четырьмя чашками черного кофе — напитка, которого, в память о сарацинах, прежних обитателях Сицилии, всегда здесь вдоволь.
Тщетно пытался я втолковать сицилийцам, что, когда их предки изгнали арабов, козы йеменского пастуха еще не оценили веселящие и бодрящие качества кофейных ягод; мои слушатели все равно настаивали, что появление кофе на Сицилии восходит ко временам сарацин.
Питательным этот скудный завтрак не был, и потому наши путешественники, хоть и не испытывая тяжести в желудке, не отважились продолжить путь пешком во время дневного зноя. В итоге они затворились в каком-то доме, воплощая в жизнь поговорку «Кто спит, тот обедает», и, если бы не блохи, клопы и комары, наверняка оправдали бы ее, но тут наш возница учуял их в этой лачуге.
Они кинулись в обеденный зал, стеная от голода и заявляя, что неспособны ждать до ужина и непременно упадут в обморок. В ответ на это заявление я спустился на кухню, разжег две плиты и приготовил два омлета из пятнадцати яиц каждый, исчезнувшие с такой скоростью, как если бы Робер-Уден отправил их в Китай.
Проглотив эту затравку, наши изголодавшиеся друзья пообещали терпеливо дожидаться ужина.
Я смутно уловил несколько оброненных ими слов по поводу несчастья, случившегося с Локруа и вызванного тем, что они прозевали прохождение колонны, однако у меня не хватило бесчеловечности выведывать у них подробности, пока длилась трапеза. По ее завершении я вернулся к этой теме.
Произошло вот что, и пусть это послужит уроком для всех, кто намерен передвигаться по дорогам Сицилии в разгар дня, с полудня до двух часов, при жаре в тридцать пять градусов по Реомюру.
Пока четыре наших путешественника обрывали грушу и миндаль, Локруа и Ле Грей вздумали в самый солнцепек вскарабкаться по косогору Сотто Викари и вскоре скрылись среди деревьев и скал.
Прошло два часа, а о разведчиках не было ни слуху ни духу.
Встревожившись, четверо остальных отправились на поиски пропавших.
Добравшись до середины косогора, они увидели толпу людей, следовавших за ослом, которого тянул за поводья Ле Грей и на котором восседал Локруа. Голова Локруа была обмотана огромным белым тюрбаном.
Молодежь поинтересовалась, чем вызван этот маскарад.
Выяснилось, что белый тюрбан на голове Локруа состоял из пары десятков салфеток, смоченных в прохладной воде и уксусе и предназначенных для того, чтобы решительным образом устранить последствия солнечного удара.
Дело в том, что, поднявшись в деревню Сотто Викари, Локруа совершенно неожиданно и к великому удивлению Ле Грея упал в обморок.
Его перетащили в соседний дом и там, сжигая у него под носом перья и протирая ему виски уксусом, привели его в чувство.
Когда он пришел в себя, на голову ему нацепили тюрбан вроде того, что украшал Лекена в «Заире», посадили на осла и повезли вниз.
В течение трех дней если и не Дамоклов меч нависал над его головой, то ланцет доктора — над его рукой.
Но ему повезло, и, как и придворный льстец тирана Дионисия, он избежал стального лезвия.
XXXВАЛЛЕЛУНГА
Вечером о прибытии гарибальдийцев нам дала знать иллюминация, похожая на ту, что имела место при Аустерлице. Вдоль всей дороги и на склоне горы крестьяне сложили кучи хвороста и в знак радости подожгли их. Зрелище красных рубашек меж двух рядов огня являло собой нечто особенное.
Поскольку наш приходский священник мог разместить у себя лишь ограниченное число гостей, он отправил наших молодых друзей к своему брату, тоже священнику. Поспешно установив в одной комнате четыре кровати, Полю, Локруа и доктору объявили, что они могут чувствовать себя как дома.
И тогда, словно школяры, они принялись обследовать свою спальню. Духовное очень мило соседствовало там с мирским: напротив образа Мадонны висела цветная литография, которая изображала юную Адель, похищенную гусарским офицером, в одеждах по моде 1825 года. У одной стены стоял небольшой шкаф с религиозными книгами, а у другой зеленая саржевая занавеска скрывала от посторонних глаз шкаф с книгами куда менее благочестивого содержания.
Далее гостеприимством графа Таски нам предстояло воспользоваться в Валлелунге. Все его фермы были одна другой опрятнее и красивее, но Валлелунга, о чем свидетельствует ее название, находится не на вершине горы, как Виллафрати и Алия, а в глубине долины. По прибытии мы застали весь городок иллюминированным и увешанным плакатами со словами:
Наши спутники разбили палатки прямо на городской площади и обосновались в них. Стоял один из самых жарких дней за все время нашего пути. В тени термометр показывал сорок градусов.
Граф объявил нам, что мы будем находиться в его руках весь следующий день. Он намеревался свозить нас в одно из своих поместий, называемое, по-моему, Казабелла.
Уже давно придя к убеждению, что во всех своих решениях граф исходит исключительно из наших интересов, мы позволили делать с собой все что угодно.
Так что на другой день мы отправились в Казабеллу, где нас ожидал превосходный обед.
Примерно за четверть льё до деревни нашим глазам предстала целая толпа людей, двигавшихся нам навстречу.
Это было все население деревни, с приходским священником и оркестром во главе, шедшее встречать своего хозяина.
Казабелла, о чем свидетельствует ее название, — очаровательное поместье. Это одна из любимейших ферм графа. Он выписал туда коров из Англии и Бретани и ввел там в употребление все новшества, придуманные для усовершенствования земледелия и животноводства; там есть три сыроварни, которыми заведуют крестьяне из Швейцарии и Дофине, производя в них сассенаж и грюйер.
Граф устроил торжественный обед, на который были приглашены все местные влиятельные лица. Вначале мы условились, что вечером возвратимся в Валлелунгу; однако приходский священник завладел четырьмя нашими молодыми людьми и, полагая, что все встали из-за стола слишком рано, повел их к себе, дабы продолжить праздник с того места, где он был прерван.
Отдадим должное священнику из Казабеллы: празднество удалось на славу. Он созвал самых красивых из своих прихожанок, поручив им радушно принять в его доме французских волонтеров. Был устроен бал, затем состоялся ужин и т. д.
В это «и т. д.» вошло исполнение самых широких обязанностей гостеприимства.
Наши молодые люди вернулись в полном восторге от сицилийского духовенства.
Мы уже покинули Валлелунгу, но я позаботился оставить им коляску. Это было воспринято с благодарностью. Чересчур норовистые лошади и чересчур широкое гостеприимство несколько утомили их.
Сделав лишь короткую остановку в Санта Катерине, мы с той же скоростью проделали путь до Кальтаниссетты.
Именно в Кальтаниссете нам пришлось расстаться с колонной, которая через Кастро Джованни направилась в Катанию. Мы же полагали, что Эбер и его гарибальдийцы дойдут до Джирдженти, и потому отправили туда нашу яхту под командованием капитана Бограна.
Кальтаниссетта находилась за пределами владений графа Таски, но, тем не менее, он пожелал сопроводить нас туда, чтобы поселить в доме одного из своих друзей, барона ди Трабонелла, отменного патриота, мэра своего города, который он своими воззваниями склонил к восстанию в тот момент, когда Гарибальди вел наступление на Палермо.
Мы прибыли в Кальтаниссетту вечером, оставив колонну в двух или трех льё позади себя, и потому на другое утро, едва проснувшись, услышали звук горна.
Нам было достаточно подбежать к нашим окнам,