Сей великий человек не впервые на Сицилии; многие годы тому назад он изучал эти края классической древности и в 1835 году писал о нашем отечестве. Его повесть “Паскуале Бруно” была восторженно принята как во Франции, так и в Италии.
Этот гений находится теперь среди нас, и воистину радостно видеть, что он принимает участие в событиях, происходящих в нашем отчестве. Он сплачивает людские массы, исследуя обычаи нашего народа и напоминая о всем том, чем богата наша страна по части древностей и изящных искусств. Наконец, он внесет в книгу Истории запись о более чем заслуженном приеме, устроенном нашим городом доблестным поборникам Италии, которые примчались сражаться с неаполитанскими солдатами на полях Калатафими и Палермо и отсюда устремятся в Мессину, дабы изгнать эту солдатню окончательно. Любой город Сицилии почувствует себя невероятно счастливым, если на его землю ступит нога этого великого человека.
Будучи, со своей стороны, горды и счастливы возможностью пожать руку этому гению, мы полагаем, что память о его пребывании здесь должна остаться в нашем городе на века; необходимо передать в наследство будущим поколениям память об оказанной нам чести. Последуем же примеру нашей столицы Палермо, приемной родины французского гения, и пусть совет дарует ему звание гражданина нашего города".
Совет, одобрив предложение г-на Пульезе, единодушно и единогласно постановил:
"Гражданство Кальтаниссетты даровано г-ну Александру Дюма в знак признательности и благодарности к французскому гению, который своими сочинениями о нашей современной истории возвеличивает славное возрождение нашего острова и всей Италии".
Совершено в указанные выше день, месяц и год.
Председатель гражданского совета
Начальник канцелярии, секретарь совета
С подлинным верно,
Начальник канцелярии
Удостоверено нами,
Председатель совета
Облеченный этим новым достоинством, я не раздумывая попросил о милости, которой давно домогался, не осмеливаясь ходатайствовать о ней.
Речь шла о том, чтобы быть представленным святому архангелу Михаилу.
Святой архангел Михаил вернулся в свою нишу позади алтаря, куда не позволено проникать дневному свету, и откуда, если только не складываются какие-то чрезвычайные обстоятельства, его выпускают лишь в главные праздники года или же в годовщину особых событий в его собственном житии.
Стало быть, потревожили бы его ради меня вопреки всем правилам, тем более что никакого другого права на его благосклонность, кроме того, что я француз, у меня не было.
Но едва я высказал это желание как гражданин Кальтаниссетты, о нем немедленно доложили настоятелю, который никоим образом не стал ему противиться.
Мне было сказано, что если я приду в церковь на другой день, в десять часов утра, то картину, скрывающую святого Михаила от людских взоров, уберут и он предстанет передо мной.
Однако меня спросили, не стану ли я возражать против того, чтобы одновременно со мной ему могли бы поклониться все жители города.
Я нисколько не был склонен противиться столь благочестивому желанию и ответил, что в какой бы обстановке ни предстал передо мной святой Михаил, на публике или с глазу на глаз, он удостоит меня столь высокой чести, что мне надлежит не ставить условия, а, напротив, принимать их.
Короче, на другой день, в десять часов утра, я отправился в церковь.
Народ, который, не зная, кто я такой, знал, что это благодаря мне ему выпало счастье лицезреть святого Михаила в неурочное время, ожидал меня у дверей и вслед за мной вошел в церковь, не сомневаясь, что я очень важная персона, коль скоро святой Михаил даровал мне подобную милость.
Верующие так заполнили церковь, что яблоку негде было упасть; но стоило мне появиться на пороге, как, словно по волшебству, открылся свободный проход к алтарю.
Я направился туда, кланяясь на обе стороны и сопровождаемый толпой, которая вслед за мной вошла в переполненную церковь, словно македонская фаланга в персидское войско.
Как только я оказался у подножия алтаря, картина повернулась вокруг своей оси и святой Михаил предстал передо мной во всем своем величии.
Я никогда не видел ничего прелестнее этой статуи в натуральную величину, однако мне показалось, что святой Михаил отчасти тяготеет к язычеству, ибо он выглядел двоюродным братом очаровательной мадемуазель Мари Гарнье, исполнявшей роль Венеры в опере «Орфей в Аду».
Полагая своим долгом обратиться к нему с небольшой речью, я призвал на помощь все свое красноречие. Мне доводилось говорить с князьями, королями и даже императорами, но я никогда не говорил с архангелом. Мое смущение было тем больше, что мне предстояло говорить с ним на иностранном языке. Разумеется, святой Михаил понимал все языки, и ему было совершенно безразлично, обращусь я к нему с речью на итальянском языке или на французском, но совсем иначе обстояло дело со слушателями, ведь я говорил не только со святым Михаилом, но и с жителями Кальтаниссетты.
По-видимому, я с блеском выпутался из этого положения, ибо моя речь была встречена единодушными аплодисментами.
Меня даже уверяли, что это восхищение разделял и Сан Микеле и что в знак одобрения он удостоил меня едва заметным кивком.
Должен сказать, что знак этот был настолько незаметным, что я его не увидел, но вот настоятель его уловил, и, поскольку священнослужитель лгать не может, мне ничего не осталось, как признать сей кивок достоверным фактом.
После чего картина встала на место, и под крики «Слава святому Михаилу!» меня проводили до дома барона ди Трабонелла.
XXXIIСАН КАТАЛЬДО
Настала минута расставания. Все обменялись рукопожатиями, обнялись, еще раз обнялись, и, в то время как колонна покинула Кальтаниссетту и двинулась в Кастро Джованни, мы направились в Джирдженти, в котором я был двадцать пять лет тому назад и который мне предстояло теперь увидеть во второй раз.
Встретиться снова мы должны были в Катании. Я намеревался отправиться на Мальту, которая была мне совсем неизвестна, а затем вернуться на Сицилию, чтобы попрощаться с друзьями, перед тем как продолжить свое путешествие на Восток.
Я уже говорил, что «Эмма» должна была ждать нас в Джирдженти.
Во время своего пребывания в доме барона ди Трабонелла, которое длилось два с половиной дня, я вел непрерывный спор с учителем его сына, образцовым педантом, чванливым и вопиюще невежественным.
Спор вспыхнул в день нашего приезда, начался с Данте и продолжался по поводу всех тем, поднимавшихся в ходе нашего разговора и рассматривавшихся нами с диаметрально противоположных точек зрения.
Очарованный приемом, который оказал нам барон ди Трабонелла, я хотел оставить ему какой-нибудь памятный подарок. Его сын, ребенок лет двенадцати или тринадцати, верховодил группой своих ровесников; в ожидании того времени, когда взрослые решатся вложить в их руки ружья, эти мальчики были вооружены пиками; так вот, на борту у меня была великолепная персидская пика из дамасской стали, гильошированная золотом, и я надумал предложить ее барону, но при условии, что он предоставит в мое распоряжение какого-нибудь слугу, который отправится вместе со мной в Джирдженти и привезет ему эту пику; однако, к моему великому удивлению, учитель, который, как мне казалось, должен был возненавидеть меня после тех неприятных слов, какие я ему наговорил, попросил, чтобы это поручение возложили на него, на что и получил немедленное согласие.
В итоге, хотя я никоим образом не домогался такой чести, на мою голову свалился учитель baroncino[33] ди Трабонелла.
С победным видом он явился сообщить мне о своей удаче и потребовать место в нашей коляске. К счастью, нам предстояло ехать вместе всего несколько часов.
Едва мы отправились в путь, он откинулся назад, прищурился, скрестил руки на животе и, покручивая большими пальцами, спросил меня:
— А каково ваше мнение по поводу формирования земного шара?
Признаться, вначале я был несколько огорошен подобным вопросом, заданным ни с того ни с сего.
К счастью, вопросы допотопной истории Земли всегда меня сильно занимали. Я буквально проглотил, как только они вышли, книги Кювье и Броньяра, а на борту шхуны у меня была превосходная книга Циммермана на эту тему, незадолго перед тем изданная.
Так что я был в состоянии сформулировать моему собеседнику безупречную геологическую теорию.
Изложение этой теории, охватывающей период развития от лишайников Гренландии до дубов Додоны и от полипов до мастодонтов, длилось до заката дня.
Поднявшись на вершину холма, мы увидели примерно в трех четвертях льё впереди громадную иллюминацию, а на равнине, отделявшей нас от нее, огромное скопление людей и животных, которые в темноте, при свете одних лишь первых звезд, обретали вид фантастических существ.
Внезапно, в ту минуту, когда очертания наших экипажей вырисовались на вершине холма, раздались громкие крики и мы увидели, что в нашу сторону двинулось ужасающее облако пыли.
В этом облаке пыли звучал громкий топот сотни несущихся вскачь лошадей.
И в самом деле, через несколько минут мы оказались окружены отрядом всадников, у каждого из которых в руках было копье с трехцветным флагом.
Все эти всадники истошно кричали: «Да здравствует единая Италия! Да здравствует Виктор Эммануил! Да здравствует Гарибальди!»
В перерыве между этими криками жители Сан Катальдо поинтересовались у меня, насколько еще далеко отсюда г-н Дюма.