Я был так далек от догадки, что это в мою честь развертываются вооруженные отряды и звучат бешеные крики, что попросил повторить вопрос.
Вопрос повторили, после чего у меня не осталось более никаких сомнений: все эти люди вышли навстречу мне и вся эта суматоха происходила ради меня.
Несмотря на предостережения со стороны моей испуганной скромности, мне пришлось сознаться, что г-н Дюма уже прибыл и что г-н Дюма — это я.
Тотчас же три или четыре всадника пустились вскачь, а остальные составили мой эскорт.
Гонцы мгновенно растворились во мраке, словно призраки, и понесли жителям города и тем, кто рассеялся по равнине, весть о моем прибытии.
Всюду, где они проносились, эта весть вызывала неистовые крики, подобные тем, что раздавались вокруг меня.
С каждой минутой они звучали все ближе к нам и все громче.
Коляска продолжала свой путь и, двигаясь в окружении всадников, составлявших авангард ополчения, приближалась к его главному отряду.
Этот главный отряд, целиком состоявший из пехоты и, как мне показалось, включавший всех жителей города, в свой черед двинулся навстречу мне, объятый настолько густым облаком пыли, что факелы, которые были в руках у каждого, казались такими же бледными, как свечи в роговых фонарях.
Колокольный звон дал мне знать, что гонцы добрались до города.
Громадная толпа двигалась навстречу нам, словно приливная волна, и, наконец, докатилась до нас.
Я не преувеличу, сказав, что этот отряд насчитывал не менее шести тысяч человек. И каждый из этих шести тысяч человек вопил во все горло, пытаясь перекричать своих товарищей: «Да здравствует единая Италия! Да здравствует Виктор Эммануил! Да здравствует Гарибальди!»
Если бы эти превосходные патриоты ограничились лишь собственными криками, все было бы еще ничего, но, чтобы не прослыть равнодушным, следовало кричать вместе с ними. Впрочем, тот, навстречу кому они вышли, равнодушным никоим образом не был.
В итоге я тоже стал кричать, словно глухой.
Впервые в жизни мне пришлось кричать: «Да здравствует король!» Между тем в голове у меня помутилось; вдыхая эту пыль, слыша эти вопли, видя эту сутолоку, я утратил способность соображать.
Моя коляска превратилась в нечто неописуемое. Жители Сан Катальдо забрались на лошадей, на дышло, на козлы кучера, на подножки и на запятки экипажа.
За всю мою жизнь мне не доводилось видеть подобного зрелища и слышать подобных воплей. Приходилось обнимать этих людей, пожимать им руки, кричать, размахивать флагами — и все одновременно.
Наш педант сделался молчаливым и съежился в комок. Он испугался.
Ни одно индейское племя, волоча на казнь вражеского вождя, плененного в ожесточенном бою, не издавало подобного воя.
Внезапно рядом с нашей коляской оглушительно загремел оркестр, состоявший из всех музыкальных инструментов, какие были придуманы на смену иерихонским трубам.
Вдалеке, сквозь окутывавшее нас облако пыли, показался яркий свет, похожий на пламя пожара.
Это сверкал огнями город.
Коляска остановилась; дорогу перегородили священники.
Колокола бешено трезвонили, заботясь, как и люди, лишь об одном: произвести как можно больше шуму. Только чудовищное эхо всех этих разнообразных звуков не позволяло воспринимать их как настоящий кошачий концерт.
Я вышел из коляски, а точнее, выпал из нее, угодив в объятия приходского священника.
Меня подхватили, приподняли и понесли сквозь толпу женщин и детей, которые, словно во времена стихийных бедствий, только и остались в городе, тогда как все мужчины, способные ходить и носить оружие, устремились навстречу мне.
Но почему столько народу оказалось на равнине, на подступах к городу, на его улицах, в окнах его домов?
Эту загадку мне разъяснили: всем, кто жил в радиусе десяти льё отсюда, было назначено собраться в Сан Катальдо.
Численность населения города, в обычное время составлявшая десять тысяч душ, поднялась до тридцати или тридцати пяти тысяч душ. Люди задыхались на его улицах, сделавшихся чересчур тесными.
В одно мгновение я лишился всех своих спутников. Как и меня, их подхватили и понесли.
Я очутился в доме мэра.
Мне открыли рот, налили в него вина и набили его пирожными. Было понятно, что я умру от несварения желудка, если не сумею сбежать.
Но не так-то просто сбежать, когда с тебя не спускают глаз пятьдесят тысяч человек.
Все мои суставы изнывали от боли, настолько сильно меня тянули в разные стороны.
Что же касается моего голоса, то он совершенно осип, вынужденный все время кричать: «Да здравствует единая Италия!»
Три дня после этого я кашлял и сморкался песком!
Наконец, людской поток донес до меня Адмирала, находившегося под защитой Парфе и Эдуара Локруа. Все вместе мы оказались на какой-то террасе вровень с нашей коляской. Мы проскользнули в нее и, несмотря на крики, просьбы и моления, вновь пустились в путь, оставив добычей восторженных жителей Сан Катальдо доктора, Ле Грея, Василия, Подиматаса, двух наших греков, а заодно и наши коляски; мы увидели их снова лишь два дня спустя!
Славная и прямодушная страна! Милая Сицилия с ее гостеприимным народом! Палермо, Кальтаниссетта, Джирдженти, Сан Катальдо и Катания, города волшебства и феерии, вы оставили в моей душе лучезарный след, дарующий мне возможность с радостью возвратиться в прошлое! Огни, музыка, радостные крики, братский прием, протянутые навстречу руки, подставленные для поцелуя щеки — где обрести вас снова? Нигде и никогда, даже если попросить об этом вас самих; подобные праздники не устраивают дважды: даже всех душевных сил для этого будет недостаточно.
И тем не менее я никогда не соглашусь сказать вам «прощай». Так что до встречи! До встречи!
XXXIIIКАНИКАТТИ
Час спустя, в удивительном контрасте с тем, что происходило в Сан Катальдо, меня чуть было не арестовала национальная гвардия небольшого городка Серра ди Фалько, которая не понимала, как это в краю, кишащем разбойниками, добропорядочные люди путешествуют без охраны.
Пришлось заверить национальную гвардию городка Серра ди Фалько, что мы полагаем страхи по поводу разбойников преувеличенными, что пересекли всю Сицилию, не встретив никого, кроме друзей, и в любом случае, даже если нам доведется столкнуться с разбойниками, достаточно хорошо вооружены, чтобы защитить себя.
В подтверждение сказанного каждый из нас предъявил двуствольное ружье и револьвер.
Но тогда в голову национальным гвардейцам пришла другая мысль.
Заключалась она в том, что мы являемся бурбонской сворой, которая пытается добраться до Джирдженти, города реакционного — такого было мнение национальных гвардейцев, — чтобы уплыть оттуда.
Чтобы рассеять все подозрения, какие я у них породил, мне пришлось вытащить из кармана выданный Ченни пропуск и полученное от Гарибальди охранное свидетельство, которые подкреплялись постановлением городского совета Кальтинессетты о присвоении мне звания гражданина этого города.
Отклик, скажем прямо, был мгновенным и предельно бурным. Вознамерившись разбудить весь город, уже отошедший ко сну, командир сторожевого поста приказал своим бойцам выстрелить разом из всех ружей. Я с большим трудом добился, чтобы сон горожан не нарушали, однако мне пришлось согласиться на конвой из четверых человек, которые должны были сопроводить нас до Каникатти, где нам предстояло воспользоваться гостеприимством одного из друзей графа Таски.
Мой голос, совершенно охрипший, не позволил мне возражать против оказанной нам чести. Так что я согласился на конвой, но с условием, что никого в городе будить не станут и мы отправимся в путь немедленно; четыре человека сели верхом, положив перед собой ружья поперек седла; двое расположились справа от кареты, двое — слева, и мы крупной рысью пустились в путь.
Почести, оказанные нам в Сан Катальдо, и вдобавок помехи, учиненные нам в Серра ди Фалько, привели к тому, что мы прибыли в Каникатти уже в полночь, и двенадцать ударов колокола городских башенных часов прозвучали в ту самую минуту, когда мы постучали в дверь дома, принадлежавшего другу графа Таски.
В доме все уже спали, и, хвала Небесам, это было право его обитателей. Конвой, сопровождавший нас, решительно настроился выстрелить из всех своих четырех ружей, чтобы разбудить хозяина дома. С величайшим трудом нам удалось воспрепятствовать этому. Наконец, по ту сторону двери обнаружился какой-то переговорщик; мы назвали наши фамилии, имена и звания, тотчас же на всех этажах послышались громкие крики, в окнах торопливо замелькали горящие свечи, спускавшиеся сверху вниз, дверь отворилась, и на пороге появился хозяин дома, облаченный в домашний халат.
Поистине, только на Сицилии люди, разбуженные во время их первого сна, с кем вы не знакомы, кого никогда не видели и у кого намерены остановиться на ночлег, тем самым создав им неудобства и введя их в расходы, принимают вас с распростертыми объятиями и улыбкой на устах.
Нас ждали весь день. Приготовленный для нас обед еще стоял на столе, но, разумеется, нам не позволили бы есть остывшие кушанья. Тщетно я заверял, что обожаю холодную мясо, никто и слушать не хотел моих заверений, произнесенных, правда, чересчур охрипшим голосом, чтобы их восприняли всерьез; тотчас же снова разогрели кухню и разожгли плиты, из подвала достали лучшие вина, чтобы мы могли набраться терпения, и через час подали нам гомерический ужин.
Сегодня, поскольку голос вернулся ко мне, пусть наш хозяин услышит изъявления моей признательности и увидит, что я не забыл ни единой подробности радушного приема, который он нам оказал.
Около трех часов утра, измотанные, изнуренные и разбитые, мы отправились спать. В десять утра нам доложили, что завтрак готов; он оказался вполне достоин ужина, поданного нам накануне.
С нашей стороны не было даже попыток заговорить об отъезде; чем дальше мы продвигались на юг, тем жгуче палило солнце. Однако нам удалось добиться, чтобы наши коляски были готовы к двум часам дня.