И потому я от всей души пообещал ему сделать для него все, что будет в моих силах.
Увы, не прошло и двух часов после ухода бедного археолога, как уже человек двадцать явились ко мне, чтобы изобличить его как реакционера и доносчика, а пара посетителей дошли до того, что назвали его сбиром.
И знаете почему? Потому что за шестьдесят лет своих трудов, ценой назойливых ходатайств, ему удалось добиться от Бурбонов нескольких жалких вспомоществований, на которые он заказал штриховые гравюры найденных им осколков ваз и статуй.
Тьфу! Как говорил Монте-Кристо, человек все же такая мерзкая тварь!
В итоге я ничего не смог сделать для несчастного Полити, иначе и сам прослыл бы реакционером, доносчиком, а то и сбиром.
Да простит меня Господь за проявленную мною трусость. Я не боюсь воды, не боюсь огня, не боюсь пуль…
Я боюсь клеветы.
Homo homini lupus![34]
Если Полити еще жив и итальянское правительство хочет сделать доброе дело, пусть оно поможет безмятежно умереть этому несчастному старику, вся жизнь которого была не чем иным, как долгими копаниями в материальной и духовной культуре прошлого.
XXXVМАЛЬТА
На другой день мы отправились на морскую прогулку с Менотти. Наш капитан временно вернулся к гражданской жизни, поскольку Менотти, достаточно опытный моряк, взял на себя командование шхуной.
В тот же день городские власти дали в мою честь торжественный обед, состоявшийся в том самом дворце, в котором остановился Менотти и хозяин которого, должен сказать, принял гостей с радушием и величием, достойными, как мне показалось, его греческих предков.
Тем не менее на другое утро прибыл штабной офицер с заданием побудить Менотти выбрать другое место проживания и с приказом хозяину дворца покинуть Сицилию, по крайней мере на время.
Седьмого июля мы распрощались с нашим педагогом, которому я вручил копье, предназначенное для baroncino. Полагаю, что в глубине души бедняга был не прочь расстаться с нами. Наши спутники несколько усложнили ему жизнь.
Я попрощался с Менотти, оставив ему свой двуствольный карабин Девима, сопровождавший меня во всех моих поездках и точность и дальнобойность которого мне были хорошо известны; вечером 7 июля мы перешли на шхуну, намереваясь продолжить наше путешествие на Восток.
Однако ветер, на протяжении всей ночи остававшийся противным, помешал нам приготовиться к отплытию.
Утром 8-го, поскольку ветер поменял направление, мы подняли парус и вышли из гавани.
В тот момент, когда наша шхуна поравнялась с Ликатой, я обнаружил, что Василий забыл в Джирдженти мой несессер.
Мой несессер был набором всего самого необходимого в полном смысле этого слова. Я самолично и крайне заботливо руководил его изготовлением, и он содержал не только все предметы, необходимые для туалета, работы и отдыха, но и небольшую шкатулку с секретом, в которой хранились четыре тысячи франков.
Так что я дал приказ остановиться в Ликате, что мы и сделали в два часа пополудни.
Ликата, а точнее сказать, Аликата — это древний Финтий.
Теодоросу было поручено вернуться в Джирдженти сухим путем и предпринять поиски драгоценного несессера.
Уже накануне меня стали терзать угрызения совести из-за того, что я вот так покидаю Сицилию и оставляю Гарибальди в разгар его похода. Мне было страшно жаль, что я не увижу, как он завершит этот поход, столь блистательно начатый, полным ниспровержением неаполитанского королевского трона. Так что я искал лишь предлог для того, чтобы снова присоединиться к нему, и мечтал оказать какую-нибудь услугу великому делу объединения Италии.
Я поручил Теодоросу передать Менотти следующее письмо, которое нужно было переслать Гарибальди:
«Друг мой!
Я только что пересек всю Сицилию от Палермо до Джирдженти. Повсюду воодушевление и желание сражаться, но недостаток оружия.
Хотите, я отправлюсь во Францию и привезу его вам?
Одно короткое письмо от Вас, отправленное в Катанию, до востребования, и я откажусь от своего путешествия на Восток, чтобы последовать за Вами до конца и остановиться лишь в тот момент, когда остановитесь Вы.
9 июля 1860 года».
Теодорос, которому было велено не появляться без несессера, отбыл с этим письмом.
Надеяться, что он вернется раньше завтрашнего дня, не приходилось, и потому все мы настроились на рыбную ловлю и охоту.
Был как раз разгар перелета перепелок, на протяжении всего мая перемещающихся из Африки в Италию.
Так что охота, которую мы рассчитывали устроить на берегах Греции, была устроена на берегах Сицилии. Выглядело это точно так же.
Что же касается улова рыбы у этих почти пустынных берегов, то он почти всегда бывает обильным, особенно на фоне тех трудностей, с какими сталкиваются рыбаки, добывая ее близ больших городов.
Из всей нашей компании самое большое изумление от охоты испытывали собаки. Привыкнув к тому, что во Франции за весь день охоты им удается наткнуться на семь или восемь перепелов, здесь, едва завершив одну стойку, они тут же делали новую, да и к тому же некоторые из этих несчастных пернатых, изнуренные перелетом, предпочитали быть слопанными,[36] нежели взлететь.
Так что на протяжении всего дня особого нетерпения мы не испытывали. Часть ночи я посвятил работе.
Я рассчитывал опубликовать мои путевые заметки в «Конституционалисте», в соответствии с устным договором, однако имя Гарибальди встревожило робкого Миреса и по обоюдному согласию договор был расторгнут.
Но тогда я не догадывался еще об этом предстоящем расторжении и работал изо всех сил.
Стоит отметить старание, какое проявляют наши парижские газеты для того, чтобы быть плохо осведомленными, и, по правде сказать, это старание чаще всего увенчивается полнейшим успехом.
На другой день, около одиннадцати часов утра, Теодорос вернулся. Он вручил Менотти письмо и привез несессер.
В тот же день, это был вторник, в шесть часов вечера, «Эмма» отплыла к Мальте.
На другой день, в десять часов утра, мы увидели берега острова Гозо и в два часа пополудни бросили якорь в порту Ла Валлетты.
Принятое мною решение вернуться на Сицилию и продолжить свое участие в итальянском походе, если Гарибальди сочтет, что я могу быть чем-нибудь полезным ему, противоречило планам трех наших друзей, интересовавшихся прежде всего Востоком, так что по прибытии на Мальту мы приступили к расставанию. Ле Грей, доктор и Локруа были решительно настроены покинуть «Эмму». Я проявил большое упорство, отговаривая от этого шага Локруа, которого мне доверил его отец и который, к моему великому огорчению, ускользал из моих рук, но все было бесполезно; сойдя на берег, эти господа двинулись в одну сторону, мы — в другую, и численность нашего каравана сократилась: со мной остались только Адмирал, Поль Парфе и Теодорос.
Поскольку на Мальте я провел всего сутки и не могу утверждать, что за сутки осмотрел там все, а главное, осмотрел все это досконально, мне придется позаимствовать у одного из моих друзей, английского офицера, рассказ о посещении им Мальты, содержащийся в его путевых очерках, которые еще не изданы и, вероятно, так никогда и не будет изданы.
«Остров Мальта, последовательно завоеванный греками, арабами, норманнами и испанцами, был передан рыцарям-госпитальерам, начавшим после этого зваться мальтийскими рыцарями. В 1798 году они в свой черед уступили место Бонапарту, который завладел островом, направляясь в Египет, и оставил там французский гарнизон.
Широко известен ответ Каффарелли, которому он поручил осмотреть линию укреплений и у которого затем спросил, как Манлий у Сервилия:
— Ну, что скажешь?
— Скажу, что это большая удача, гражданин генерал, — ответил знаменитый инженер, — что в цитадели нашлось кому отворить вам ворота.
Французские войска, проявляя великое мужество и, как принято говорить у нас, по другую сторону Ла-Манша, стойкость, оказывали сопротивление английскому флоту, но в конце концов, в 1800 году, были вынуждены сдаться ему из-за голода. С этого времени Мальта стала незыблемым форпостом Британской державы в Средиземном море.
Мирные договоры 1815 года окончательно отдали остров Англии.
Мальта является для Великобритании исключительно ценным владением, поскольку она обладает великолепной гаванью, где может укрыться весь военно-морской флот Англии, и занимает важное стратегическое положение.
Мне доводилось слышать от тех, кто любит разглагольствовать о политике, что британское правительство рассчитывает рано или поздно завладеть к тому же еще и Сицилией. Но даже подумать нелепо, что подобная идея может входить в расчеты нашего правительства.[37]
На Мальте, предоставляющей нам сильную позицию, мы и так располагаем огромной гаванью и неприступной крепостью, и у нас нет никакого намерения раздвигать пределы державы, которая и без того чересчур склонна расширяться до бесконечности.
Гигантские оборонительные сооружения, защищающие Порто Гранде и Порто ди Марца, не говоря уж о естественных заслонах перед ними, образованных подводными скалами, препятствуют даже самому решительному врагу проникнуть туда морским путем, в то время как фортификации, высеченные в голых скалах, являют собой со стороны суши цепь бастионов, куртин и внешних укреплений настолько непреодолимую, что ни один командующий экспедицией, если только он не безумен, не отважится взять крепость в осаду. Дело в том, что каждый очередной великий магистр ордена явно считал себя обязанным оставить на память о своем правлении какой-нибудь новый форт или какую-нибудь новую орудийную батарею. И с тех пор, как Каффарелли дю Фальга дал главнокомандующему вполне обоснованный ответ, приведенный нами, крепость лишь усилилась благодаря новым средствам обороны. Что сказал бы о ней он сегодня, этот военный инженер, который умер под стенами столь незначительной крепости, как Сен-Жан-д’Акр, так и не сумев ее взять?