Генерал тотчас же послал за подкреплением. Подкрепление прибыло, и последовала новая атака на противника, укрывшегося в камышах и спрятавшегося за смоковницами.
Это обстоятельство стало большой помехой для гарибальдийцев, поскольку они не могли атаковать врага в штыки.
Под Медичи, возглавлявшим своих бойцов, убили лошадь; эту лошадь ему подарили городские власти Мессины.
Генерал Боско пообещал мессинцам вернуться на лошади Медичи и с головой Медичи у седельного арчака.
Козенцу угодила в шею пуля на излете, и он упал; его сочли смертельно раненным, но он поднялся, крича: «Да здравствует Италия!»
Ранение оказалось легким.
Генерал Гарибальди встал во главе генуэзских карабинеров, имея при себе нескольких гидов и Миссори. Он намеревался обойти противника и атаковать его с фланга, отрезав таким образом части неаполитанцев путь к отступлению; однако на дороге у него оказалась орудийная батарея, воспрепятствовавшая этому маневру.
Тогда на дорогу выдвинулись Миссори и капитан Стателла с пятьюдесятью бойцами; Гарибальди встал во главе этого отряда и пошел в атаку. В двадцати шагах от него выстрелила пушка, заряженная картечью; одновременно послышалась ружейная пальба.
Последствия были страшными: только пять или шесть бойцов остались на ногах. У Гарибальди оторвало подошву от сапога и стремя; его лошадь, получив ранение, взбесилась, и он был вынужден спешиться, оставив револьвер в седельной кобуре. Рядом с ним был убит майор Бреда и его горнист; Миссори оказался придавлен своей лошадью, смертельно раненной картечной пулей; один Стателла выстоял среди этого урагана картечи; все остальные были убиты или ранены.
И тут завязывается единый общий бой, в котором любые подробности уже неразличимы. Все сражаются, и сражаются яростно.
Понимая, что пушку, учинившую этот страшный разгром, захватить в лоб невозможно, генерал обращается к полковнику Данну с просьбой прислать подкрепление из нескольких рот пиччотти, бросается с ними сквозь камыши, приказав Миссори и Стателле перепрыгнуть через стену, на которую они наткнутся, выбравшись из камышей, и, поскольку, преодолев эту стену, они непременно окажутся в непосредственной близости от пушки, одним броском захватить ее.
Маневр был выполнен обоими офицерами и пятьюдесятью бойцами, последовавшими за ними, чрезвычайно слаженно и стремительно, но, при всем проявленном ими проворстве, первым, кого они увидели, выбравшись на дорогу, был Гарибальди, пеший и с саблей в руке.
В эту минуту пушка стреляет и убивает несколько человек, но остальные бросаются на нее, захватывают и волокут в сторону итальянцев.
Тотчас же королевская пехота расступается, открывая проход коннице, которая бросается в атаку, намереваясь отбить пушку.
Бойцы полковника Данна, мало приученные к бою, разбегаются в обе стороны от дороги, вместо того чтобы штыками встретить атаку, но слева путь им преграждают смоковницы, а справа — стена. Конница проносится мимо, словно вихрь; но в ту минуту, когда она проносится мимо, пиччотти стреляют: на какое-то мгновение их страх улетучивается.
Попав под ружейный огонь с обеих сторон, неаполитанский офицер, командующий кавалерийской атакой, останавливается и хочет повернуть назад, но тут же сталкивается на дороге с Гарибальди, Миссори, Стателлой и пятью или шестью бойцами, которые преграждают ему путь.
Генерал хватает поводья его лошади и кричит ему: «Сдавайтесь!» Вместо ответа офицер пытается нанести ему сабельный удар сверху; Гарибальди отбивает его и ударом наотмашь рассекает противнику щеку. Офицер падает. Три или четыре сабли занесены над головой генерала, который колющим ударом ранит одного из нападающих; Миссори убивает двух других и лошадь третьего тремя револьверными выстрелами; Стателла в свой черед наносит удар, и неаполитанец падает; солдат, сбитый с лошади, хватает за горло Миссори, но тот выстрелом в упор разносит ему голову.
Пока длится эта битва гигантов, генерал Гарибальди собирает своих разбежавшихся бойцов. Вместе с ними он идет в атаку, и, пока они уничтожают или берут в плен всех пятьдесят конников, от первого до последнего, он, пользуясь поддержкой остальной части центра, вступает, наконец, в соприкосновение с неаполитанцами, баварцами, швейцарцами и идет на них в штыки. Неаполитанцы обращаются в бегство; швейцарцы и баварцы какое-то время держатся, но затем и они бегут в свой черед: исход битвы решен; победа еще не одержана, но ясно, что скоро она достанется героям Италии.
Вот эти пушечные выстрелы мы и слышали, вот этот дым, поднимавшийся над полем битвы, мы и видели, находясь еще в западном заливе Милаццо.
Вся королевская армия отступает к Милаццо. Ее преследуют до окраины города, и там к сражению присоединятся пушки крепости.
Милаццо, как известно, стоит на гребне полуострова. Сражение, начавшееся у восточного залива, постепенно сместилось в сторону западного залива; в этом заливе стоял фрегат «Тюкёри», прежде носивший название «Быстрый». Генерал Гарибальди вспоминает, что свою жизнь он начинал моряком, бросается на палубу «Тюкёри», поднимается на реи и оттуда следит за ходом сражения.
Как раз в этот момент наша шхуна огибает мыс Милаццо, я узнаю генерала, примостившегося на рее, и окликаю его.
Мы видели, как пушечный выстрел рассеял неаполитанский отряд, спустившийся на берег, чтобы оказать сопротивление гарибальдийским пехотинцам, которые пришли по взморью.
Мы видели, как Гарибальди высадился на берег, во главе своих пехотинцев бросился вперед и вместе с ними скрылся позади смоковниц, образующих плотную завесу в двадцати пяти шагах от прибрежной полосы.
К несчастью, мы шли под парусами, а ветер нисколько не соответствовал нашему нетерпению. Более часа ушло у нас на то, чтобы пристать к берегу.
В тот момент, когда мы высадились на берег, ружейная пальба вплотную приблизилась к Милаццо.
Чтобы добраться до Милаццо, нам предстояло пройти около полутора льё.
Каждый из нас взял ружье, револьвер, двадцать пять патронов, и мы быстрым шагом направились в сторону города.
Вступили мы в него с наступлением темноты и при звуках последних ружейных выстрелов.
Королевские солдаты, которых теснили от дома к дому, возвратились в замок и заперлись там.
Крайне трудно дать представление о смятении и ужасе, царивших в городе, который не отличался патриотизмом; он ощущал себя захваченным чуть ли не штурмом и не знал, как с ним обойдутся.
Раненые и мертвые валялись прямо на улицах, а поскольку улицы были чрезвычайно темными и ты не видел, куда ставишь ногу, время от времени слышался голос: «Осторожней, не наступи на меня!»
То был раненый, который ожидал помощи и не жаловался, счастливый оттого, что собственной кровью платит за эту победу.
Дом французского консула был переполнен умирающими. Вместе с другими ранеными туда перенесли генерала Козенца.
Отовсюду слышались стоны: «Воды! Воды! Пить! Пить!»
Известно, какую неутолимую жажду вызывают огнестрельные ранения.
Все мои расспросы оказались тщетными, каждый думал лишь о себе или о раненом друге; никто не мог сказать мне, где находились Медичи и Гарибальди.
Блуждая по городу, я подошел к воротам, обращенным к замку; бойцы выставленного там караула спали, лежа у подножия наспех сооруженной баррикады; спал даже часовой, прислонившись спиной к стене и сжимая ружье ногами; все, что он мог сделать во имя соблюдения дисциплины, — это спать стоя.
Будь у королевских солдат желание совершить вылазку, отвоевать город и перебить в нем всех гарибальдийцев, им ничего не стоило бы сделать это.
Один из наших матросов, человек отзывчивый, по своей доброй воле встал на посту, взявшись нести караул вместо этих уснувших бедняг.
Двинувшись в обратном направлении, мы спустились к центру города. Там, среди группы офицеров, я увидел майора Ченни, нашего старого друга по Палермо, и он взялся сопроводить меня к генералу. Вместе мы вышли к морскому берегу, проследовали по причалу и обнаружили генерала лежащим под папертным навесом, рядом со всем своим штабом.
Он растянулся на каменных плитах, подложив под голову седло, и, разбитый усталостью, уснул.
Подле него стоял его ужин: кусок хлеба и кружка воды.
Мне почудилось, будто я прибавил в возрасте две с половиной тысячи лет: передо мной был Цинциннат.
Да хранит его для вас Господь, дорогие сицилийцы! Если вы потеряете его, во всем мире не отыскать вам другого.
В это мгновение генерал открыл глаза и узнал меня.
— О, черт побери! — промолвил он. — Вы приносите мне удачу: в дни моих побед я непременно вижу вас.
И он добавил:
— Знаете, нам есть о чем поговорить. Я никуда не отпущу вас завтра весь день.
XLIГАРИБАЛЬДИ ПОДНИМАЕТСЯ НА БОРТ «ЭММЫ»
Хотя и настроившись не отпускать меня весь следующий день, генерал не мог предложить мне иной постели и иного ужина, кроме его собственных, то есть церковной паперти и куска хлеба с кружкой воды.
Прибрежный песок и консервы г-на Аппера показались мне предпочтительней.
Я назначил двум нашим матросам встречу у берега моря, на западной стороне залива, примерно в полульё от города. Они должны были установить там мою палатку и, причалив лодку к берегу, ждать меня.
С великим трудом мне удалось выбраться из города и из лабиринта окружающих его кактусов и алоэ. Ночь была светлой; выйдя на прибрежную полосу, я увидел, что вдалеке, примерно в четверти льё, белеет моя палатка.
Взять с собой провизию матросы забыли, так что у меня, в отличие от Гарибальди, не оказалось даже куска хлеба.
Я тотчас лег на коврик, взятый из лодки, и уснул, вполне, надо сказать, довольный человеческим родом, который наряду с присущими ему низостью и подлостью являет образцы подлинного величия и делает современниками Франциска II и Виктора Эммануила, Манискалько и Гарибальди.
Мы договорились, что каждый из нас будет поочередно дежурить по часу: я не мог поверить, что неаполитанцы не решатся на вылазку, а в случае подобной вылазки нашему маленькому лагерю тоже, вероятно, пришлось бы потрудиться.