Однако ночь, против всякого ожидания, прошла спокойно. На то, чтобы привести себя в порядок, много времени не понадобилось: мы бросились в море, подав перед этим знак шхуне, которая из-за большой глубины залива не могла встать на якорь, подойти как можно ближе к берегу.
В половине шестого утра мы уже были на борту. Ружейная пальба возобновилась, но теперь она доносилась с другой стороны полуострова, то есть со со стороны порта.
Капитан взял курс на северо-восток.
Однако ветер был крайне слабым, и, при всем нашем желании как можно быстрее перейти на другую сторону полуострова, шхуна шла со скоростью не более двух узлов.
В итоге лишь около девяти часов утра мы обогнули мыс Милаццо. Первое, что бросилось нам в глаза, когда мы оказались по другую сторону маяка, — это пароход «Тюкёри», который тянули на буксире два десятка лодок. Рыбак, к которому мы обратились за разъяснениями, сказал нам, что накануне у парохода сломалось гребное колесо.
Так что Гарибальди лишился одного из самых мощных средств, находившихся в его распоряжении и позволявших ему вести наступление.
Берег полуострова являл собой зрелище обширного лагеря; около двух десятков семей, бежавших из города, временно разместились на прибрежной полосе, укрывшись в наспех сооруженных палатках; другие находились в небольших суденышках, стоявших на якоре вблизи берега, но, благодаря большой крутизне горного склона, были застрахованы от орудийного огня крепости; ну а третьи нашли себе пристанище в естественных пещерах, созданных морем.
Мы решительно двинулись в открытое море и прошли в виду крепостных орудий; опасаясь задеть самолюбие нашего правительства, я спустил трехцветный флаг и заменил его своим личным штандартом.
Генерал Боско не счел нас достойными своего гнева и позволил нам спокойно бросить якорь в полутора кабельтовых от крепости.
Оттуда мы могли видеть неаполитанских, баварских и швейцарских солдат, толпившихся во дворах крепости.
Обширные строения крепости не в состоянии были вместить переизбыток солдатской массы, и эти извергнутые излишки жарились на солнце при температуре более тридцати пяти градусов.
«Тюкёри», который по-прежнему тащили на буксире баркасы, прошел в пятидесяти метрах от нас и бросил якорь в порту.
Пушки крепости хранили молчание и позволили судну беспрепятственно выполнить этот маневр.
Это показалось нам добрым предзнаменованием, и мы подумали, что между гарибальдийцами и неаполитанцами начались переговоры. Подобное предположение подкреплялось не только молчанием пушек, но и прекращением ружейной пальбы.
Едва мы бросили якорь, небольшая лодка, в которой находился какой-то краснорубашечник — так повсюду в Сицилии именовали гарибальдийцев, — направилась к шхуне.
То был посланец генерала, советовавшего мне войти в порт и укрыться позади «Тюкёри».
Спустя четверть часа мы заняли указанное место, и я поднялся на борт «Тюкёри».
Генерал ждал меня, как всегда веселый и спокойный; невозмутимость, подобную той, что царит на его лице, невозможно увидеть ни у кого: это и вправду невозмутимость отдыхающего льва, как сказал Данте. Никакие сношения между крепостью и ним еще не начались, однако его успокаивала сама по себе огромная численность неаполитанских солдат в крепости. Он понимал, что крепость не подготовлена на случай долгой осады и запасы продовольствия и боеприпасы там скоро иссякнут.
Поговорив со мной какое-то время об этих важных злободневных вопросах, генерал сказал затем, что он весьма ценит сделанное мною предложение отправиться во Францию, чтобы закупить там оружие.
— Из тысячи девятнадцати ружей, предоставленных нам господином Кавуром, — заявил он, — пятьсот были совершенно неисправны; кроме того, три четверти наших капсюлей дают осечку. Если у нас не будет более надежного оружия, мы не сможем вступить в Калабрию, где, вероятно, нам предстоит встретиться с главными силами армии Франциска Второго.
Вот на что я рассчитывал, предлагая Гарибальди закупить для него карабины во Франции.
Примерно сорок тысяч карабинов, карабинов Минье, того образца, что герцог Орлеанский выдавал Венсенским егерям, были сняты с вооружения, хотя их качество оставалось превосходным, и заменены оружием более нового образца.
Карабины эти отправили в морские порты, чтобы за полцены продавать их капитанам торгового флота.
Я надеялся разослать по прибытии в Марсель полтора десятка запросов, действуя через посредство судовладельцев из числа моих друзей, и собрать таким образом достаточное число этих ружей, покупая их по двадцать франков за штуку, хотя они стоили по пятьдесят и даже по шестьдесят франков.
Гарибальди, которому я изложил свой замысел, не поверил в его успех, но, тем не менее, посоветовал мне предпринять такую попытку.
Однако для всего этого требовались деньги, ибо, если бы я не сумел приобрести карабины дешево, мне пришлось бы приобретать их по той цене, какую запросят.
Гарибальди вызвал Бассо, своего секретаря и кассира.
— Сколько у тебя в кошельке? — спросил его генерал.
Бассо провел подсчеты и заявил:
— Двадцать одна тысяча франков.
Если бы я сумел приобрести у правительства карабины за полцены, на что, по словам Гарибальди, рассчитывать не приходилось, на двадцать одну тысячу франков мне удалось бы купить семьсот или восемьсот карабинов.
Но это означало бы полностью опустошить кошелек Бассо, что было невозможно.
Тогда я провел свои подсчеты; в тот момент, когда я намеревался отправиться на Восток, в моем распоряжении было около сорока тысяч франков.
Однако из этих сорока тысяч франков десять тысяч я послал в Константинополь, десять тысячи — в Смирну, десять тысяч — в Александрию; в кошельке у меня осталось десять тысяч.
Но, поскольку у меня имелись знакомства в Императорском пароходном обществе, я мог, потеряв пятьсот или шестьсот франков, восстановить всю сумму.
Я предложил эти сорок тысяч франков Гарибальди, на что он ответил согласием.
Затем, поскольку этой суммы было недостаточно, он дал мне чек на получение шестидесяти тысяч франков от городских властей Палермо.
В итоге у меня набралось сто тысяч франков. Гарибальди поручил мне купить одновременно сто тысяч патронов и пятьсот тысяч капсюлей.
Было решено, что я уеду без промедления, и капитан получил приказ готовиться к отплытию.
— Знаете, чем вам следует заняться, когда вы вернетесь? — спросил меня Гарибальди.
— И чем же?
— Газетой.
— Черт побери! Я уже думал об этом. Дайте ей название, дорогой генерал; чтобы начать, мне недостает только этого.
В ответ он снова взял перо, которым только выписал на мое имя чек, адресованный городским властям Палермо, и написал следующее:
«Газета, которую мой друг Дюма хочет основать в Палермо, будет носить прекрасное название "Независимая", и она заслужит его тем более, что с самого начала не намерена щадить меня, если я когда-нибудь поступлюсь своим долгом сына народа и своими принципами человеколюбия.
— Что ж, пусть будет «Независимая»! — воскликнул я. — А эти строки послужат ей эпиграфом!
— Ну а теперь, — промолвил генерал, — пойдемте взглянем на вашу яхту.
В эту минуту на подпись генералу принесли какую-то бумагу.
Это было соглашение о кредите на пятьсот тысяч франков, предоставленном ему для покупки парохода.
Подписывая документ, он кинул взгляд на мое суденышко, грациозно покачивавшееся в двадцати пяти шагах от нас, и сказал:
— Будь я богат, мне хотелось бы иметь такую шхуну, как ваша.
Вы слышите, сицилийцы, мои земляки, вы слышите, итальянцы, мои братья? Этот человек, который распоряжается кровью и деньгами Сицилии, который дарит сегодня Пьемонту два миллиона человек, этот человек недостаточно богат, чтобы купить себе шхуну за двадцать пять тысяч франков!
Мы перешли на борт «Эммы», вылили содержимое бутылки шампанского в бокалы, которые я забрал из королевского дворца в Палермо и которые являются моей долей добычи, захваченной у Франциска II, и выпили за единую Италию.
Гарибальди пил воду, свой обычный напиток.
В этот момент какой-то пароход, шедший со стороны Палермо, стал огибать мыс Милаццо.
Я первым заметил его и обратил на него внимание Гарибальди.
— Да, — промолвил он, — я жду его.
— Хотите, я повезу вас навстречу ему, чтобы вам не надо было сходить на берег?
— Он подойдет к нам прежде, чем вы хоть сколько-нибудь продвинетесь вперед.
— Неважно, зато вы увидите нашу готовность.
— Капитан, — произнес Гарибальди, — возьмите курс на этот пароход.
Однако ветер был слабым, и, как и сказал Гарибальди, далеко мы не продвинулись, но уже через несколько минут оказались открыты для пушечного огня крепости.
Тем временем пароход приближался; наши матросы пришли к единому мнению, что это англичанин. Пароход шел без флага.
При виде этого судна, надеясь на высадку пассажиров, все сицилийские лодочники направились к таинственному пакетботу.
В тот момент, когда они были всего лишь в ста метрах от него, а мы сами не более чем в пятидесяти, над орудийной платформой крепости поднялось легкое облачко дыма, и одновременно мы услышали грохот пушечного выстрела и свист ядра.
Ядро упало в воду в двадцати шагах от нас, между сицилийскими лодками и пакетботом, взметнув сноп брызг.
— Ну-ну! — промолвил Гарибальди. — Видимо, я плохо сохранил свое инкогнито.
Вы расхохотались бы при виде повального бегства, в которое обратились лодочники.
Часть из них попытались укрыться позади нашей шхуны — укрытия весьма слабого, едва достаточного даже для того, чтобы защитить от ружейной или револьверной пули.
Крепость продолжила орудийный огонь; второе ядро пролетело над нашими головами и упало в пятидесяти шагах позади нас.
— Хотите, я подниму флаг, генерал? — спросил я у Гарибальди.
— Зачем?