— Чтобы они прекратили огонь.
— Давайте! А то пороха они расходуют кучу, а стреляют так скверно.
Затем, подойдя к трапу, генерал крикнул:
— Лодку сюда!
Четыре или пять лодочников, оправившихся от своего первого страха, налегли на весла и приблизились к шхуне.
Генерал спрыгнул в ту лодку, что первой подошла к нему.
— Счастливого плавания! — сказал он мне. — И возвращайтесь как можно скорее; я буду ждать вас, чтобы вместе с вами вступить в Калабрию.
— Где я отыщу вас?
— В Мессине.
Между тем крепость по-прежнему стреляла и, отдадим ей должное, по-прежнему делала это столь же неумело.
Гарибальди подплыл к пароходу и, поднявшись на палубу, взобрался на кожух гребного колеса.
Крепостная артиллерия выстрелила в девятый раз.
Тогда судно отсалютовало и подняло флаг: флаг был английский.
Наша шхуна находилась не более чем в тридцати метрах от парохода; он повернулся к нам кормой, и мы смогли прочитать: «Сити оф Абердин».
Гарибальди в последний раз пожелал нам счастливого пути, и английское судно ушло на всех парах; спустя десять минут оно скрылось позади мыса Милаццо.
«Эмма» шла следом за ним, продолжая свой путь к Палермо.
XLIIСТОЛКНОВЕНИЕ
Ветер был попутный, и на переход у нас ушло двадцать часов.
За эти двадцать часов я написал Карини письмо о битве Милаццо, ставшее известным во всей Италии и перепечатанное почти во всех французских газетах, которые сочли, что бережливее будет перевести его, чем обратиться за ним ко мне самому.
По прибытии в Палермо я тотчас же явился к мэру, господину Делла Вердуре, и предъявил ему свой аккредитив.
К несчастью, Гарибальди забыл добавить к своей подписи слово «диктатор». Герцог Делла Вердура вполне резонно заявил мне, что если Гарибальди будет убит в мое отсутствие, то муниципалитет Палермо даром потеряет деньги.
Подпись Гарибальди, без слова «диктатор», не равноценна шестидесяти тысячам франков, даже если продать остров Капреру.
Я счел это замечание справедливым в устах банкира, но несколько жестким в устах мэра, особенно мэра города, стольким обязанного Гарибальди, который, если и погибнет, как этого опасался г-н Делла Вердура, погибнет, в конечном счете, за Сицилию.
Мне казалось — правда, я никогда не был ни мэром, ни городским советником, — так вот, мне казалось, что ради того, кто одержал победу при Калатафими и Милаццо и дважды рисковал своей жизнью, вполне можно было рискнуть шестьюдесятью тысячами франков; но, повторяю, я всего лишь поэт, а герцог Делла Вердура — мэр, и между двумя этими общественными положениями нет никакого сходства.
Телеграммой я сообщил Гарибальди об этом отказе.
Гарибальди ответил мне:
«Договоритесь о кредите с Депретисом».
Я отправился к Депретису, который открыл мне кредит на шестьдесят тысяч у одного из банкиров Палермо.
С собой я взял молодого артиллерийского офицера, г-на Роньетту, сына известного врача, носившего то же имя. Он должен был отправиться в Льеж и закупить там револьверы, в то время как мне предстояло закупить ружья и карабины в Марселе.
На пароход, шедший прямым рейсом из Палермо в Геную, мы опоздали по зловредности нашего консула, г-на Флюри, самого своенравного из всех консулов, каких мне доводилось знавать, а одному Богу известно, сколько я их всяких перевидал в ходе своих путешествий! Желая действовать со всей возможной быстротой, мы вернулись на шхуну и взяли курс на Мессину. Если бы нам удалось прибыть туда до воскресенья, уже в воскресенье мы отправились бы оттуда прямым рейсом в Марсель.
Когда шхуна подошла к Милаццо, стояла кромешная тьма и страшно штормило; мы отправили к берегу лодку, чтобы получить известия о Гарибальди. Выяснилось, что за два дня перед он отбыл в Мессину.
Крепость сдалась.
Отправка лодки отняла у нас два часа, и за это время установился штиль.
Около двух часов ночи мы с трудом шли по курсу, как вдруг впереди, у мыса Разокольмо, показались фонари парохода.
Рулевой сообщил об этом помощнику капитана, но, поскольку столкновения судов в огромном заливе Милаццо вряд ли следовало ожидать, появление парохода не вызвало никакого беспокойства.
Мы медленно шли вперед с зажженными фонарями.
Внезапно в пятидесяти метрах появляется огромная темная масса, окутанная облаком дыма, очерчивает вокруг нас полудугу, пройдя у нашего носа, затем ложится на другой галс и снова идет прямо на нас, целясь в наш правый борт.
— Эй, на пароходе! Эй! — страшным голосом закричал вахтенный матрос.
— Круче к ветру! Круче к ветру! — не менее испуганным тоном закричал помощник капитана.
Полусонный рулевой выполнил команду, но, прежде чем он выполнил ее, пароход уже налетел на нас.
То, что произошло дальше, описать невозможно.
Нос шхуны подскочил в воздух, словно перышко; послышался треск; корма погрузилась в море. Меня, спавшего на палубе, с головы до ног покрыло водой. Рулевого опрокинуло навзничь; помощника капитана подбросило на пять или шесть футов вверх; брифок-рея была сломана, бизань-гик согнуло, словно тростинку; грот был разорван.
На пароходе подумали, что потопили нас, после чего он спокойно продолжил свой путь. Тем временем корма шхуны, с которой ручьями стекала вода, заняла прежнее положение.
То была неаполитанская шутка. Нас приняли за участников захвата Милаццо и решили просто-напросто потопить.
В это мгновение, разбуженный ударом, на палубе появился капитан.
— Погасите фонари! — крикнул я, обращаясь к нему.
Он хотел было услышать от меня разъяснений, но я ограничился тем, что еще более властным голосом повторил:
— Погасите фонари!
Капитан отдал приказ.
Матросы, прекрасно все понявшие, не теряли ни минуты; фонари были погашены.
Лишь после этого я объяснил капитану, что произошло; не видя наших фонарей, на пароходе решили, что шхуна пошла ко дну, и не сочли нужным возвращаться.
До самого рассвета мы устраняли полученные повреждения. Многое на борту было поломано, но все существенное, все жизненное необходимое осталось целым; грот мы заменили штормовым парусом, ну а кливеры и стаксели у нас были запасные.
Штиль продолжался; в виду нас прошло несколько судов, мы подавали им сигналы бедствия, но, видимо, ни одно из них нас не заметило. Лишь около полудня слабый ветерок и течение понесли нас к проливу.
Когда мы поравнялись с Фаро, в глаза мне бросилось поразительное зрелище.
На самом дальнем кончике мыса высилась батарея из трех пушек, и я насчитал сто шестьдесят восемь готовых к отплытию лодок, каждая из которых могла вместить двадцать человек.
То были десантные лодки, и вскоре их должно было стать вчетверо больше.
Между тем наша шхуна приближалась к Мессине, и нам уже стали видны неаполитанские часовые, которые прохаживались по валам форта, стоящего прямо в море и образующего самое дальнее укрепление цитадели; на равнине, которая вровень с поверхностью моря простирается позади цитадели, маневрировали пехотные и кавалерийские отряды. Бурбонские войска маневрируют превосходно; они так хорошо маневрировали, что в конечном счете заперлись в цитаделях Мессины и Сиракузы — двух последних крепостях, еще удерживаемых ими в Сицилии.
По прибытии в Мессину я первым делом нанес визит Гарибальди. На глазах у него выступили слезы, когда я рассказал ему об ответе герцога Делла Вердуры; затем он со вздохом произнес:
— Если я погибну, то, в конечном счете, не столько за них, сколько за свободу всего мира.
Лишь здесь я узнал подробности, касающиеся капитуляции крепости Милаццо и захвата Мессины.
На другой день после моего отъезда из Милаццо на его рейде бросил якорь французский корабль «Протис», состоявший на службе у короля Франциска II и доставивший продовольствие неаполитанской армии. Его капитан, г-н Сальви, ничего не знал о состоявшемся там сражении и блокаде крепости.
В итоге, когда на борт к нему поднялись представители портового надзора, чтобы осведомиться о его намерениях, г-н Сальви заявил, что он сам и весь его груз находятся в распоряжении командующего гарнизоном Милаццо.
К своему великому удивлению, в ответ он услышал, что командует здесь Гарибальди.
Положение явно осложнилось.
Но, поскольку французский флаг, чей авторитет, по моему мнению, был подорван настолько, что я поднимал его лишь в крайнем случае, защищал французский пароход, «Протис» остался на рейде в ожидании дальнейшего развития событий.
В тот же вечер в Милаццо бросили якорь «Карл Мартелл», большой французский винтовой клипер, и пароход «Стелла», прибывшие с теми же целями и в том же качестве, что и «Протис». Ранним утром 23 июля на рейде в свой черед встало на якорь сторожевое судно «Чайка» под командованием капитана Буайе, прибывшее из Неаполя.
Немедленно состоялась встреча между генералом Гарибальди и капитаном Буайе.
После того как вопрос о безопасности французских транспортных судов, находящихся на службе у неаполитанского короля, был полностью решен, этот высокопоставленный офицер, имея при себе депеши, предназначенные для Мессины, должен был отплыть к месту назначения, но перед этим, преследуя гуманные цели, настоятельно просил капитана «Протиса» предложить свое посредничество, дабы содействовать началу мирных переговоров между генералом Гарибальди и командующим цитаделью.
Положение генерала Боско было критическим. Гарнизон, насчитывавший пять с половиной тысяч солдат, теснился в крепости, не имея никаких запасов продовольствия. Так что ему вряд ли можно было надеяться на почетную капитуляцию.
Встретившись с генералом Гарибальди и получив его одобрение, капитан Сальви с флагом парламентера отправился в цитадель и, с завязанными глазами, был препровожден к генералу Боско.
Вначале генерал Боско проявлял крайнюю сдержанность, но, как только ему стало понятно, что капитан Сальви — француз, сделался более общительным и не стал скрывать, что вполне готов вступить в переговоры, если только условия капитуляции будут почетными для него и его солдат.