— Как я догадываюсь, в Юзовке уже деникинцы. Может, и они в вашем распоряжении? — ехидно заметил Петренко.
— Это не остроумно, — нахмурился Шота.
А меж тем в кабинет всё входили и входили люди, молча рассаживаясь на стулья, стоявшие вдоль стен. Два дюжих молодца сели рядом с Петренко. Это ему не очень понравилось, насторожило, но он не подал вида, продолжая пикироваться с Шотой.
— А по-моему, очень остроумно. Деникин вас вышиб из Юзовки, и вы решили отсидеться в Гришине. Где ж вы были, когда здесь хозяйничали оккупанты?
Шота побледнел и, громко стукнув по столу ладонью, крикнул:
— Молчать! Как вы смеете оскорблять?
— Ты на кого орёшь, с-сука? — стал подниматься Петренко, но сидевшие с ним рядом дюжие молодцы тут же схватили его за руки. Шота демонстративно вынул из кобуры пистолет и положил его перед собой на стол.
— Итак, Петренко. Вот здесь сейчас присутствуют члены нашего штаба, которых вы только что оскорбили. Вчера нашим штабом было принято решение отозвать вас с фронта. Арестовать. И отдать под суд военного трибунала, слава богу, все члены трибунала здесь сейчас присутствуют.
— За что? — спросил Петренко.
— За ваше аморальное поведение, за пьянство и грабежи мирного населения. А теперь ещё и за оскорбление представителей Советской власти в лице нашего штаба.
Петренко не стал сопротивляться, понимая, что в свалке его наверняка застрелят, тот же Шота постарается, а потом уже мёртвому навешают всё, что вздумается. У него забрали маузер, саблю, ощупав карманы, нашли складной нож, забрали и его.
— Уведите в подвал, — приказал Шота.
Когда Петренко увели, он обвёл острым взглядом присутствующих:
— Ну что, товарищи, первое дело сделано. Отряд обезглавлен, завтра он прибудет сюда, проведём митинг, распропагандируем, назначим им командира из наших.
— Вас, товарищ Шота, — льстиво заметил кто-то.
— Можно и меня, там видно будет.
— Товарищ Шота, — заговорил начальник караула. — А что делать с его адъютантом?
— С каким адъютантом?
— Ну у Петренки же. Он прибыл с двумя адъютантами, один куда-то отъехал, а другой у коней.
— Ах, карнач, карнач, его надо немедленно арестовать. И того найдите. Чтобы отряд ничего не узнал раньше времени. Быстрей, быстрей.
Махно положили на стол телеграмму: «В Гришине большевиками арестован Петренко угрожает расстрел принимайте срочные меры». Подписи не было. На это обратил внимание Белаш:
— Уж не провокация ли?
— Скорей, это отстучал телеграфист по собственной инциативе, — сказал Махно. — Петя, быстро найди мне Ивана Петренко и немедленно сюда. Где Троян?
— Он в оперативном отделе.
— Ко мне его. А сам за Петренко.
Вошёл Троян.
— Гаврюша, вот пришла телеграмма из Гришина, добеги до почты, найди Тину. Пусть попробует по телефону связаться с Гришином и узнать, что там происходит.
Скоро был найден Петренко, и когда он вошёл в штаб, Нестор подал ему телеграмму.
— Прочти. Понял? Немедленно бери отряд Щуся и марш-марш на Гришино. Выручай брата.
— За что его? — спросил Петренко.
— А я знаю?
— Но как отряд мог позволить арестовать командира?
— Я сам дивлюсь. Видимо, Петра заманили в ловушку, большевики это умеют. Именно поэтому высаживайся с отрядом, не доезжая Гришина, наверняка на вокзале они встретят вас пулемётами и потребуют сложить оружие. А тут ты подойдёшь со степи с развёрнутыми знамёнами и с песнями. Это вдохновит наших. С богом, Иван.
Явившийся с почты Троян доложил:
— В Гришине идёт митинг. Большевики обвиняют Петренко в попытке перейти к белым.
— Что за чушь!
— Так передал телефонист из Гришина.
— Петренко такой же белый, как я Май-Маевский. Гаврюша, беги, догони Петренко Ивана, передай ему этот разговор с Гришином. Пусть не медлит, дело серьёзное.
Иван Петренко приказал машинисту остановить поезд на разъезде перед Гришином и оставаться на месте до следующего распоряжения. Выгружались из вагонов на рассвете. Построились. В голову колонны поставили знаменосцев. Сам Петренко встал впереди и скомандовал:
— Пошли!
Когда подходили к Гришину, уже почти рассвело. Петренко крикнул:
— Матросенко Антон?
— Я, — раздалось из строя.
— Запевай.
Ах, как подымает у повстанцев дух песня, которая сложена как бы про них. Хрум-хрум, хрум-хрум — мнут они подмерзший снежок дороги. И воодушевляет она не только поющих. На окраине Гришина возникает фигура человека с ружьём, другая, третья. И вот их уже множество. Они бросаются навстречу идущей колонне:
— Наши-и-и! Братцы, наши!
Сбежались, обнимаются, целуются, словно век не виделись.
— Кто вами сейчас командует? — спрашивает Петренко.
— Да такой в черкеске, в белой папахе.
— Где он?
— Хлопцы, где этот с патронами на груди?
— Сбёг, кажись.
— А где Пётр, ваш командир?
— Казали вин у штабе, у подвале. Брешут, мол, к Деникину хотел.
— И вы верили?
— Да ты шо, чи мы дурни? Сразу казали: брешут большаки.
— Быстрей к штабу, — командует Петренко встревоженно: «Как бы не убили Петра».
И спешит по улице колонна, уже превратившись в сплошной поток, и не держит шаг, и не поёт. Учащённо дышат тысячи ртов, скорей, скорей, скорей. Все понимают, что грозит их командиру в подвале большевистского штаба.
Над штабом красный флаг, но на крыльце уже нет часового. Иван, с маузером в руке, врывается в помещение:
— Хлопцы, туда, — машет по коридору, а сам бежит вниз, в подвал. Очутившись в узком полутёмном подземелье, кричит: — Петро, братка, ты где?
Из-за двери слышится:
— Мы здесь, Ваня.
Он бросается к двери, она на замке. Откуда-то появляется железяка, Иван сам взламывает замок. И обнимает на пороге брата.
— Где он? — спрашивает Пётр.
— Кто?
— Шота.
Из-за спины появляются его адъютанты, у одного здоровенный синяк под глазом. Поднявшись из подвала наверх и узнав, что в штабе никого не обнаружили, Пётр Петренко мгновенно превращается в начальника:
— Так, хлопцы, быстро по городу... Он здесь один в черкеске, в белой папахе. Не должен скрыться. Живого или мёртвого ко мне.
Махно принесли телеграмму, только что пришедшую из Гришина: «Освобождён, приступаю к исполнению обязанностей. Юзовский штаб разбежался начальник Шота за клевету и превышение полномочий расстрелян. Жду указаний Пётр Петренко».
У батьки нет ни секунды времени — от станции Пологи наступают белые, он приказал разобрать пути от станции Гуляйполе в сторону Пологи не менее чем на полкилометра, чтобы не дать белым подогнать бронепоезд. А телеграфист стоит, ждёт.
— Чего ты? — спрашивает Нестор.
— Жду вашего ответа Петренке. Он же там на проводе у аппарата.
Махно хватает лист бумаги, ручку, быстро пишет: «Доколе достанет сил, держи фронт, не теряй контакта с Каретниковым. Действия в отношении Шоты одобряю. Если сможешь, шли нам патроны. Задыхаемся. Воевать нечем. Батька Махно».
Только отпустил телеграфиста, как влетел Чубенко:
— Батька, к телефону, на проводе Пологи.
Махно прошёл в оперативный, взял телефонную трубку.
— Я слушаю.
— Господин Махно? — спросили на том конце.
— Да. Батько Махно.
— С вами говорит полковник Вержбицкий. Вы, господин Махно, разумный человек. Во избежание излишних жертв предлагаем вам прекратить сопротивление и сдать село на милость победителя.
— Вашу милость, господин полковник, мы уже не раз испытали на своей шкуре.
— Но это серьёзное предложение. Ведь в противном случае село будет уничтожено, а все жители перебиты.
— Вот эту милость мы уже проходили, господин Вержбицкий. И поэтому будем драться до конца.
— Это ваше последнее слово?
— Почему? Последнее будет на поле брани.
— Вы глупец.
— А вы подлец! И только, — Махно бросил трубку, кивнул Чубенке: — Пройдём ко мне. Есть дело.
У себя в кабинете, сев за стол, положив руку на разложенную карту, морщась заговорил:
— В общем, так, Алёша, положение у нас, сам видишь, хуже губернаторского. Южный фронт трещит. Пологи сдали, Орехов сдали, боюсь, не пришлось бы и Гуляйполе оставить.
— Что вы, батька, так уж мрачно.
— Не мрачно, а реально. У них артиллерия, конница, бронемашины. А У нас? Патронов нет, а уж о снарядах говорить не приходится. Что нам с ними на кулачки выходить? Поэтому ты сегодня отправишься к Каретникову на север, пусть идёт сюда.
— Но он потребует твой письменный приказ.
— Да дам. Ты слушай. Помимо приказа Каретникову ты получишь мандат с полномочиями на переговоры с красными.
— С большевиками, выходит?
— Выходит, Алексей. Сегодня наш главный враг Деникин, большевики хоть и сволочи, но всё ж революционеры. А сейчас нам надо с ними заключить союз против Деникина, он главная угроза и нам и революции вообще. Выйдешь на Дыбенко, он у Москвы вроде в военных наркомах. С ним и начни, он из матросов, стало быть, поймёт. Старайся договор сводить к военному союзу, а именно — помощь оружием и амуницией. В политические дебри не лезь. Если станут сильно напирать, скажи, мол, такие вопросы у нас съезд решает, я на это не уполномочен. А сейчас, пока я готовлю тебе документы, попробуй связаться с Петренко, может, он чего сможет нам подкинуть.
Положение Гуляйполя в самом деле было отчаянным. Село находилось почти в полном окружении. Станица Гуляйполе несколько раз переходила из рук в руки. На заводе «Богатырь» из ополченцев была сформирована сапёрная рота под командой Ивана Семенюты. В её задачу входило вести работы по строительству укреплений. В проводники ей вызвался Картадзе, назвавшийся инженером, а в действительности оказавшийся засланным от белогвардейцев. Он завёл практически безоружных людей под пулемёты и клинки чеченцев и, вдохновлённый столь удачной «операцией», воротился в Гуляйполе, требуя пополнения.
Махно вызвал к себе начальника контрразведки Льва Голика:
— Возьми этого прохвоста Картадзе и поспрошай, как это ему удалось уцелеть, одному из всего отряда?