Сзади тенью их сопровождал Лютый — адъютант и телохранитель батьки, в кармане которого булькала бутылка с «коньяком г-п». Именно он расстарался принести в номер лампу, поставил на стол бутылку, стаканы и закуску.
— Спасибо, Петя, — сказал Нестор, — можешь отдыхать.
Лютый понимает батьку с полуслова: надо поговорить с начдивом с глазу на глаз.
Дыбенко снял кожанку, повесил её на крючок. Ремень с портупеей и тяжёлой кобурой положил на тумбочку.
— Нестор Иванович, не возражаешь, если я прилягу?
— Ложись, Павел Ефимович, о чём разговор.
Дыбенко прилёг на кровать, протянул ноги на стул, вздохнул громко, облегчённо: «Фуф!»
— Павел Ефимович, а ведь я читал вашу статью в «Анархисте», не упомню, как она называлась.
— «К левым товарищам — рабочим», — подсказал Дыбенко.
— Да, да именно так. Но мысли, высказанные в ней, я помню: что де правящая партия большевиков-соглашателей сдаёт октябрьские завоевания, и вы рады, что теперь не состоите в ней. Так ведь?
— Пожалуй, — согласился Дыбенко.
— Но теперь, как я понимаю, вы опять в партии, иначе вам не доверили бы пост начдива.
— Верно, Нестор. Как и то, что не далее как сегодня утром мы с тобой договаривались не вести политические дебаты.
— Ну ладно, раз тебе неприятно, — перешёл и Махно на «ты». — Не будем трогать струны сердца. Може, выпьем?
— Нет. Спасибо. Я пас.
— Ты этих комиссаров мне зачем привёз, что, не доверяете мне?
— Да ты что, Нестор? Просто в Красной Армии такой порядок, в каждой части кроме командира должен быть политком. Они вместе решают задачи, и вообще политком отвечает за воспитательную работу среди бойцов.
— И командиров, — вставил Махно.
— И командиров, конечно, — согласился Дыбенко.
— Это, если такой командир, как Григорьев, которому вы доверили первую бригаду. Он и Петлюре верно служил и вам послужит ещё вернее. Вот ему, наверно, комиссар не помешает. А мы всегда и гетмана лупили, и Петлюру не жаловали. Вот и золотопогонников шуруем, нам бы только указчиков поменьше.
— Вот насчёт золотопогонников, Нестор Иванович. Я при многолюдье не очень хотел распространяться, хоть там и командиры сидели, наверняка завтра по всей армии разнесут; а среди отрядов, я уверен, есть и деникинские уши. Так вот, наперво твоя задача — взять Волноваху, а оттуда — прямой путь на Мариуполь.
— А Бердянск?
— Ну Бердянск само собой, там на рейде, говорят, французы стоят. Если возьмёшь Мариуполь, буду ходатайствовать о награде.
— Ни черта ты не понял, Павел Ефимович, разве ж я за награды воюю? Можешь Григорьеву сулить, а мне лучше дай патронов и винтовок побольше. Вот и будет для меня награда.
— Я буду обеспечивать твой правый фланг. Возьму Мелитополь и попробую прорваться в Крым.
— В Крым? — удивился Нестор. — Зачем?
— Вот те раз. Владея Крымом, мы можем перерубить Деникину морские коммуникации. И потом, если честно, у меня с Крымом свои счёты.
— Личные что ли?
— В каком-то смысле. Когда меня ЦК отправил на подпольную работу в Севастополь, я попал к белым. Грозила мне, браток, стенка. Хорошо моя жена Коллонтай взялась за дело, вытащила меня из-под верного расстрела.
— А кто она у тебя?
— Член Совнаркома. Подняла шум: нельзя, мол, такого товарища, как Дыбенко, белым на съедение отдавать. Убедила Ленина, что я чуть ли не бриллиант в Революции. Меня обменяли на какого-то беляка, который у железного Феликса уже ждал пулю.
— Хорошо иметь такую жену, — сказал Нестор. — Может, всё же выпьем за неё.
— А ты что, не женат?
— Был. А потом ей сказали, что я убит, и она другого нашла. Но я не в претензии. Наливать что ли, бриллиант революции?
— Ладно. Наливай, но полстакана, а то не усну.
8. Волнения в Волновахе
Волноваху махновцам пришлось брать дважды. Белые понимали, что эта станция открывает дорогу на Мариуполь, и дрались за неё отчаянно.
За неделю до взятия Волновахи Семён Каретников со своим отрядом, при поддержке кавалеристов Куриленки, взял Бердянск и по приказу Махно стал начальником его гарнизона. Нестор был доволен, что его соратнику нашлась наконец достойная его должность. В помощь Каретникову комендантом города и порта был назначен Уралов, а Черняк — начальником контрразведки Бердянска.
Поскольку главное направление очередного удара махновской бригады уже ясно прорисовывалось не только для красных, но и для белых, в Волноваху перебрался штаб во главе с батькой, и на 21 марта было назначено совещание командного состава. Помимо командиров на совещание прибыли и Чернокнижный с Херсонским, ездившие на III Всеукраинский съезд Советов.
Первым выступил Махно, чтобы довести до командиров приказ по группе войск Харьковского направления:
— Товарищи, на нашу дивизию возложена важная и ответственная задача. Комдив Дыбенко со 2-й бригадой идёт в наступление на Новоалексеевскую с целью овладения железной дорогой через Чонгарский полуостров, чтобы не дать противнику взорвать Чонгарский мост. Наша 3-я бригада наступает на Мариуполь, уничтожая живую силу противника. Город будут брать полки Куриленко и Тохтамышева. Учтите, на рейде Мариуполя присутствуют корабли Антанты и ещё неизвестно, как они себя поведут. Поэтому войти в город надо как можно быстрее. Слышь, Василий?
— Слышу, батька, — ответил Куриленко, откидывая со лба свою соломенную чёлку. — Влечу на плечах у противника.
— Теперь предоставим слово начальнику контрразведки Голику. Давай, Лева, докладывай.
Голик разложил перед собой листики, но говорил, почти в них не заглядывая:
— Что я хочу сказать о Крымской группе под командой Дыбенко, о которой вскользь упоминал батько. В его группу входит семь пехотных полков, один кавалерийский и сильная артиллерия. А у нас? Всего два полка, наши просьбы об оружии игнорируются, нас кормят «завтраками», а если и дают винтовки, то итальянские, под которые наши патроны не подходят. Что это, как не умысел? Создаётся впечатление, что нас хотят свести на нет. Наша бригада находится в постоянных кровопролитных боях. А где оценка нашим победам? Думаете у нас в верхах? Нет, — у наших врагов. Деникин установил премию за голову батьки Махно в полмиллиона рублей. Не за начдива, не за командующего, а за комбрига Махно.
— Спасибо, Лева, за информацию, — усмехнулся Нестор. — Была б самому не нужна, за полмиллиона отдал бы Деникину.
От этой мрачной шутки никто не засмеялся.
— Но, Нестор Иванович, у меня есть сведения, что вас хотят ликвидировать красные и вроде из охраны Дыбенко.
— Ерунда, Лева, я говорил на этот счёт с Дыбенко. Он меня заверил, что, если услышит, что против меня что-то затевается, первым меня предупредит.
— Не забывай, батька, что он большевик, а у них зачастую слова и дело — абсолютно разные вещи. Поэтому я предлагаю удвоить состав телохранителей батьки.
Это предложение было принято командирами единогласно.
— По тылам есть случаи преследования махновцев. Активизируются продотряды, в задачу которых входит изъятие хлеба у зажиточных крестьян без всякой оплаты. В пропагандистской работе властей замечается оживление, направленное на компрометацию нашего движения и лично товарища Махно.
— У тебя всё? — спросил хмурясь Махно.
— Всё, батько.
— А что скажут наши делегаты, вернувшиеся с III Всеукраинского съезда Советов? Чернокнижный?
— Увы, ничего хорошего. Во-первых, нам с Херсонским даже не дано было право голоса, хотя выступить мы смогли. Из всех решений стало ясно, что большевики многопартийную систему не потерпят, мы являемся для комиссаров политическими противниками.
— Это не ново, — хмуро заметил Махно и спросил Белаша: — Виктор, где комиссар Петров? Почему его нет?
— Он вроде в караульной роте.
— Пошли за ним. Продолжай, Чернокнижный.
— Против нас готовится и уже ведётся кампания клеветы и лжи с целью опорочить нас в глазах общества, а потом и ликвидировать.
В дверь заглянул встревоженный Чубенко и, встретившись глазами с взглядом батьки, попросил его выйти. Махно поднялся и, велев Чернокнижному продолжать, вышел.
— Что случилось?
— Нестор, там явились женщины из немецкой колонии Яблуковой, плачут, просятся к тебе. Там Щусь у них натворил чего-то нехорошее.
— Щусь? Он же днями ездил туда за контрибуцией.
— Ну да. И расстрелял там несколько человек.
— Мерзавец.
— Поговори с женщинами. Они чего-то просят.
Махно вышел на крыльцо и увидел группу плачущих женщин. Одна, узнав его, бросилась перед ним на колени:
— Ой... мойбауэр... нихт давай... эршиссен.
— Ты зайди, — сказал ей Махно. — Объяснишь.
Женщина пошла за ним, с нею шёл рядом Чубенко, стараясь как-то её ободрить:
— Батько разберётся, не реви.
В кабинете Махно кивнул Чубенко:
— Налей ей воды, пусть успокоится.
Женщина выпила воду, заговорила умоляюще, путая немецкие и русские слова:
— Майн бауэр... муж, муж... Шеф эршиссен... стреляй... мне нихт отдать.
— Что она говорит? — спросил Махно.
— Её мужа расстреляли и вроде труп не отдают.
Махно побледнел, глаза его сузились:
— Напиши записку, я подпишу.
— Как, батька?
— Как, как, — разозлился Махно. — Как обкакались так и пиши, чтоб удоволить её и других женщин. Быстро.
Чубенко исчез и вскоре воротился с бумажкой.
— Вот. Я и печать стукнул.
Махно взял бумажку, подмахнул её, проткнув пером окончание подписи. Подал женщине:
— Возьми, и пусть только кто попробует не исполнить.
— Данке, данке, — залепетала, заливаясь слезами, женщина, пятясь к двери.
Едва за ней захлопнулась дверь, Нестор приказал Чубенке:
— Живо ко мне Щуся! Он на совещании.
Едва Щусь появился в кабинете, Махно, сверкнув глазами, спросил осевшим от сдерживаемого гнева голосом:
— Ты что натворил в немецкой колонии?
— Взял контрибуцию 50 тысяч и сдал Ольховику всё до копейки.