— Нам нужно поговорить с вами наедине.
— Ладно, — согласился Махно, вылезая из тачанки. — Идёмте в штаб.
Нестор был осторожен и поэтому, войдя в избу, приказал обыскать незнакомцев и отобрать у них оружие. Оружия у них не оказалось, и Махно приказал своим:
— Ступайте. Гавря, покарауль в дверях, чтоб никто не входил.
Едва двери закрылись, как тот, что был повыше, вытянувшись, заговорил негромко, но чётко:
— Господин Григорьев, мы офицеры ставки Добрармии, посланные к вам для связи. С нами письмо от начальника штаба генерала Романовского. Неделю назад вам были посланы деньги в сумме полутора миллионов, и вы изволите их получить в Елисаветградском кооперативе.
Махно кусал губы, внутренне бесясь: «Вот, сволочь, отчего ты не соглашался бить деникинцев». Но выдержки доиграть до конца роль Григорьева ему не хватило, он выхватил наган и двумя выстрелами уложил посланцев. Вбежавшим повстанцам прохрипел сорвавшимся голосом:
— Обыщите их, они от Деникина.
Были немедленно собраны члены Реввоенсовета — махновцы. Нестор рассказал им всё и зачитал письмо Романовского, найденное у убитых: «Господин Григорьев! Мы с нетерпением ожидаем от вас повторного восстания против большевиков, против Троцкого. Предлагаем вам соединиться с генералом Шкуро и действовать по внутренним операционным линиям, по железнодорожным магистралям, закрывая красным пути отступления из Одессы и Николаева. Примите мои уверения в искреннем уважении. Генерал Романовский».
— Ну как? Нравится вам наш союзничек?
— Надо немедленно его арестовать и ликвидировать, — предложил Чубенко.
— Нет. Так не получится, — не согласился Серёгин. — Вы забыли, что у него какое-никакое войско.
Но многие высказывались в поддержку предложения Чубенко. Махно терпеливо выслушал всех и под конец сказал:
— Нет, братцы, так не пойдёт. А если всё это подстроили чекисты? А?
— Так зачем ты тогда пострелял этих посыльных? Отдал бы Голику, он бы из них выбил признание.
— Да чёрт его знает, — оправдывался Нестор. — Разозлился, что Григорьев нас за нос водит. Некогда было раздумывать.
— Вот теперь и ломай голову: чекисты то были или деникинцы, — укорял Чубенко.
И хотя многие были за немедленную расправу над предателем, Махно не согласился:
— Нет, братцы, нас не поймут те же григорьевцы. Я съезжу в Песчаный Брод, а вы пока понаблюдайте за Григорьевым. Разоблачать надо при народе, а не в закуточке. Мы — анархисты, не большевики и не чекисты тем более. Наблюдайте за ним исподтишка, да не проболтайтесь.
В Песчаный Брод с песней въехали пять тачанок в сопровождении сотни лихих всадников, певших от души на все голоса от тенора до баса:
...Выйшла, выйшла красна девка
До криницы воду брать.
А за нею козаченько веде коний напувать...
Красиво пели, с присвистом и гиканьем. Народ высыпал на улицу. Махно поманил пальцем подростка:
— А ну скажи, хлопец, где тут проживает Андрей Кузьменко?
— А вон шо ставни блакитные. Той хата деда Андрея.
Тачанка батьки остановилась у жердяных воротец, за которыми стояли старик со старухой и рядом улыбающаяся, радостная Галина Андреевна. Она кивала в сторону седобородого старика, но Нестор и без этого догадывался, что это её отец.
Войдя во двор, он поздоровался и нежно обратился к невесте:
— Здравствуй моё серденько, Галочка, — и, полуобняв её, оборотился к отцу. — Андрей Иванович, мы давно любимся с вашей дочкой, прошу вас, отдайте мне её в жёны.
— Какая она тебе жена? — закричал старик. — Не отдам.
— Отдашь, Андрей Иванович, куда ты денешься.
— Кто ты таков, чтоб в моём дворе командовать?
— Я, Махно Нестор Иванович. Слыхал?
— А как же. Разбойники и грабители твои махновцы.
— Но-но, полегче на поворотах.
— Гляди, испугал. Да я вашего брата-шаромыжника в участок сотню перетаскал.
— Ага, значит, царю прислуживал? Да за это нонче знаешь, что полагается?
— Да не слухайте его, — встревожилась старуха, всерьёз приняв грозный тон гостя. — Совсем из ума выжил, городит, шо не скисло.
— А ты помолчи, старая, — осадил дед жену. — Тут дочку умыкнуть хотят, а она... — и сердитый ушёл в хату.
— Вы на него дюже не серчайте, — сказала старуха. — Принесите пляцовку горилки, угостите его, уважте, он вам не то что дочь, а и меня отдаст в придачу.
Нестор оглянулся, увидел Лепетченко:
— Саша, живо баклагу... две, две баклаги с горилкой.
Лепетченко кинулся к тачанке, вытащил из-под кучерского сиденья оплетённые баклаги.
— Ото по пид вишню, — пригласила старуха к маленькому столику, располагавшемуся во дворе под тенью старой вишни, свесившейся из-за огородного плетня. — Галю, неси калач та кружки якись. Та гони дида, соромно за ёго перед людьми. Старо як мало.
Махно поставил на стол баклаги, вынул из одной пробку, наполнил четыре кружки, принесённые Галиной из хаты.
— Так где ж хозяин двора? — громко сказал Нестор. — Этак и горелка прокиснет.
Галина, тихо смеясь, шепнула Нестору:
— Придёт. От чарки он никогда не отказывался. Ему надо характер выдержать.
— Ну что ж, — так же громко говорил Махно. — Придётся нам одним всё выпить. Давайте, Доминика Михайловна, берите вашу чарку, токо через край не плескайте.
И тут старик, появившись в дверях хаты, крикнул жене:
— Ты что ж, старая, забыла, что тебе много нельзя.
— Так мне велено и за тебя пить, отец, — отвечала старуха, пряча улыбку в уголках губ.
— Как так за меня? — старик зашкандыбал к столу. — Потом за сердце хвататься учнёшь.
Очутившись у стола, видимо, продолжая выдерживать характер, вскричал с возмущением:
— А что это за закуска! Человек с дороги, а вы его калачом. Галка, живо в огород: огурцов, луку, чесноку, а ты, старая — в погреб, тащи сало.
Женщины разбежались.
— Давайте выпьем, Андрей Иванович, пока под калач, — предложил Нестор, видя, как мается старик над чаркой.
— Давайте, Нестор Иванович, — молвил дед, словно уступая просьбе.
Выпили. Старик, поставив порожнюю кружку на стол, похвалил:
— Добра горилка, — и отломил от калача крохотный кусочек. — Куда девки запропастились?
— Придут. Куда они денутся, — сказал Махно и опять стал наполнять кружки. — Теперь за ваше здоровье, Андрей Иванович.
— Спасибочки вам, — отвечал старик вполне дружелюбно и польстил тут же: — Вот сразу видно хорошего человека.
После второй чарки Андрей Иванович признался:
— Я як вас убачив, сразу решил: добрый чоловик дочке достался, настоящий казак. А то був якись, тьфу вспомянуть нечем.
Когда женщины явились с закуской, мужчины уже были тёпленькими. Старик, увидев дочку, принёсшую с огорода огурцы и лук, скомандовал:
— Сидай с нами, доню. Вот мы тут с Нестором за жизнь разговор вели. Я казав ему, як мы со старухой помрём, вам достанемся хата, двор, корова и кое яки гроши.
— Но мы ж ещё не женились, тэту.
— Женитесь. Обвенчаем у нас в церкви, я попрошу отца Митрофана. Всё будет по первому разряду. Верно, Нестор?
— Верно, Андрей Иванович.
— Вот. Хорошие вы мои диты, — старик начал целовать их по очереди: то дочь, то будущего зятя.
Галя смеясь отбивалась:
— Тату, колко.
Старик, растаявший от любви, не обижался.
И закрутилась карусель предсвадебной суеты. Пеклось, жарилось, парилось, варилось в десятке печей всё, что было потребно для свадьбы. Отлетали куриные головы, разлетались перья и пух, застревая в плетнях и притонах. Истошно визжали поросята, не желая расставаться со свинской жизнью. Все самогонные аппараты Песчаного Брода денно и нощно гнали желанную влагу. В день венчанья перед церковью дорожка была устлана разноцветьем ковров и дорожек, собранных чуть не со всей деревни.
Не случалось ничего подобного в Песчаном Броде от веку да и уж вряд ли случится в будущем. Батько приказал, чтоб на его свадьбе пили все, кто может и кто сколько хочет. Будущий тесть, Андрей Иванович, не просыхал с того часу, как дал согласие на брак дочери. Упившись, спал где придётся, проснувшись, снова тянулся до чарки и пил: «За ридных моих диток Галю да Нестора».
И хоть до церкви было недалеко, жених и невеста подкатили к ней в тачанке, запряжённой тройкой. Прямо с подножек ступив на ковёр, в сопровождении дружек и подружек, приехавших на других тачанках, проследовали в церковь.
При выходе из церкви счастливых новобрачных осыпали цветами, кричали «ура», палили в воздух из пистолетов. На колокольне Матросенко пытался от восторга расколотить самый большой колокол и оставил его в покое лишь тогда, когда увидел, что там во дворе Кузьменки начался свадебный пир.
Большой двор был у Кузьменки, но и он оказался тесен для свадебного пира. Столы были поставлены и на улице, они ломились от изобилия закусок, какие давно не видели многие селяне.
Застолье захмелело скоро. И вот уж зарыдала гармонь, и женщины дружно, многоголосо грянули: «Ой на гори тай жнецы жнуть...» И полились украинские песни раздольные, как херсонские степи, и задорные.
Потом начались танцы, оркестр заиграл любимую батькину « На сопках Манчжурии». Молодожёны первыми вступили в круг, за ними закружилась молодёжь.
Едва не до третьих петухов веселился Песчаный Брод, забыв о сие и отдыхе. На следующий день после обеда, когда спала жара, мужики опять потянулись до Кузьменкова двора опохмеляться.
На площади стучали топоры, готовя помост, называемый «сценой», был изготовлен занавес, на который ушло с дюжину старых ряден.
Молодёжь, смеясь и перекликаясь, стаскивала к помосту скамейки, табуретки, доски, устраивая зрительный зал для будущего концерта.
Когда наступила ночь, на площадь потянулись жители, персонально созываемые добровольными рассыльными ребятишками, стучавшими в окна:
— Эй, диду, бабуля, на концерт велено итить.
— Яка там ще концерта, — ворчали старухи, однако, взяв посохи, тащились на площадь.