Когда все места уже были заняты, а опоздавшим пришлось кучковаться «по за-залом», пришёл Махно с женой, и только уселись, как пополз, запинаясь, занавес, и на сцене, освещённой фонарями, хор махновцев рявкнул «Рэве та стогне Днипр широкий».
Именно с неё начинались все концерты у махновцев. Потом под гармонь хлопцы отчебучили «Гопака», за этим — сцену из «Назара Стодоли», чем расстроили стариков и старух, утиравших скупые слёзы: «Ото ж яка славна концерта».
И вот появился главный организатор и ведущий, он же певец и плясун, Антон Матросенко, и торжественно объявил:
— А сейчас, товарищи, я прочту вам стихотворение нашего батьки, Нестора Ивановича Махно. Называется оно «На тачанке».
Зал притих того более, и Антон начал:
— Кони вёрсты рвут намётом,
Нам свобода дорога,
Через прорезь пулемёта
Я ищу в пыли врага.
Застрочу огнём кинжальным.
Как поближе подпущу.
Ничего в бою не жаль мне,
Ни о чём я не грущу.
Только радуюсь убойной
Силе моего дружка.
Видеть я могу спокойно
Только мёртвого врага.
У меня одна забота.
Нет важней её забот...
Кони вёрсты рвут намётом.
Косит белых пулемёт.
После прочтения несколько мгновений в «зале» стояла тишина, словно слушатели ждали продолжения.
И тут захлопали в железные ладони махновцы и к ним присоединились восторженные жители, сразу усвоившие, чем и как надо поощрять понравившийся номер.
Галина склонилась к Мужу:
— Неужели это твои стихи, Нестор?
Тот молча утвердительно кивнул; не хотелось говорить — настолько он был потрясён исполнением Антоном знакомого текста.
— А ты знаешь, стихи мне понравились, — сказала Галина. — Да ты молодец у меня.
Сразу после окончания концерта, который продлился ещё добрый час, Нестор отыскал Матросенку, обнял его:
— Ой, спасибо, Антоша. Ты великий художник. Ей-ей. Победим, я тебя выведу в народные, мировые знаменитости. Попомни моё слово.
— Спасибо, Нестор Иванович, — смущался Антон. — Я рад, что вам понравилось. Да и текст ведь...
— Понравилось? У меня комок к горлу подкатил.
По дороге к дому Махно говорил жене:
— Какой талантище. А? Пляшет, поёт, читает.
На следующий день ко двору Кузьменко явилось несколько парней, вызвали батьку Махно. Самый смелый сказал:
— Нестор Иванович, мы хотим к тебе записаться.
— Я рад, хлопцы, мне бойцы очень нужны. В соседней хате найдёте Чубенко, скажите ему, пусть запишет вас в отряд.
— А как насчёт коня, ружья?
— Всё, что мы имеем, хлопцы, мы всегда брали с бою. Так что с первого боя чи с белыми, чи с красными у вас и будет всё.
— А вот в Помошной краснюки стоят, може, их побить. А?
— В Помошной? — заинтересовался Махно.
— Ну да. Тут всего 6 вёрст.
Нестор позвал Лепетченко:
— Саша, добеги до Помошной, разведай, что там за часть. И сюда. Возьми с собой Гаврилу.
— Один справлюсь, — крикнул Лепетченко и почти с места пустил коня в скок.
Вернулся часа через полтора:
— Там часть 14-й армии, батька, бегут в отступление.
— Хо-хо, наша родная, — обрадовался Нестор. — Уж нет ли там моего крёстного Ворошилова? Вот бы встреча была.
— Про Ворошилова не знаю, но настроение у них дюже поганое, гутарил с хлопцами, срамят командиров и комиссаров, говорят, мол, предали нас. Закидывал словцо за тебя: мол, шли б к Махно, он будет драться, не отступать.
— Ну и что отвечали?
— А где он? Ищи ветра в поле. И вообще, про него, мол, нам и заикаться не велят.
— Вот так, Галю, — обернулся Нестор к жене, — даже красноармейцы обо мне помнят. Знают, за что я воюю. Давай-как, Саша, ко мне живо командиров — Чубенку, Марченко, Гришу мово да и сам подходи.
— Значит, так, братки, — начал Махно совещание «по пид вишнею». — В Помошной красные поскрёбыши 14-й армии, бывшей нашей. Сегодня в ночь их атакуем. Нас маловато, конечно, но местные хлопцы просятся в махновцы и помогут. Алёша, ты их переписывал, задачу ставь такую: каждый должен быть верхом на лошади и не обязательно в седле, можно и охлюпкой. Как только мы начнём стрельбу, они должны врассыпную скакать по улицам станции и вопить изо всех сил: «Махно-о! Армия батьки Махно!» Больше ничего от них не требуется. Никакого при них оружия, никакой от них стрельбы. Только этот вопль. Мы на тачанках окружаем расположение, разворачиваем пулемёты и бьём по окнам и выходам. Поскольку, по словам Саши, многие красноармейцы настроены уйти к Махно, по тем, кто сдаётся, стрелять не будем. По окончании боя комиссаров к стенке, рядовым — вольную после сдачи оружия и патронов. Если будут кони, всех передать записавшимся к нам хлопцам.
Ночная атака на Помошную была исполнена точно по плану батьки. И эти крики со всех сторон о нападении армии Махно сделали своё дело, красноармейцы почти не отстреливались, а одного из комиссаров сами взяли под арест и представили батьке Махно. Тот только спросил:
— Где Ворошилов?
— Его здесь нет, — отвечал комиссар.
— К стенке, — приказал Нестор.
— Товарищ Махно, товарищ Махно... — взмолился было комиссар, но тот уже допрашивал другого командира.
Все красноармейцы сдали оружие, пулемёты и притащили даже армейскую кассу, чем нимало обрадовался Махно:
— Хоть своё заработанное возьмём. Как говорится, с паршивой овцы, хоть шерсти клок.
Перед построившимися красноармейцами Махно выступал, стоя в тачанке.
— Товарищи, комиссары задурили вам головы, что де батько Махно бандит и разбойник. Так нет же, друзья мои, я всего лишь крестьянин, взявший в руки оружие, чтобы отстоять наше революционное право свободно иметь свою землю. Моё отличие от большевиков в том, что они вам в Октябре семнадцатого года обещали землю и не дали. Я и мои товарищи-махновцы хотим заставить их выполнить данное народу обещание. Отдать землю тому, кто на ней трудится, и не соваться к нему с разными назначенцами, а тем более с чекистами. Мы сами без них управимся. Верно?
— Верна-а-а, — прокатилось по рядам.
— Так вот, полк ваш я распускаю. Можете идти куда хотите. Но тех, кто хочет стать махновцами и вновь взять в руки оружие, милости прошу, мы воюем против всех угнетателей, какого бы цвета они ни были — красного, белого или жёлто-блакитного. Но учтите, товарищи, мягких перин и сладких пряников у меня про вас нет. А грядёт лишь тяжёлый труд с кровавым потом и смертями. Решайте. Тех, кто хотят идти со мной, прошу отойти вправо, — Нестор указал, куда надо отходить. — А те, кому надоело воевать, отойдите влево.
Несколько минут он наблюдал, как перетекали группками бойцы на обе стороны, и остался очень доволен перегруппировкой. Обернулся к Чубенке:
— Видал, Алёша, подавляющее большинство к нам перетекло.
— Я другого и не ожидал, — ответил Чубенко. — Вот то меньшинство жалко, пропадут ведь.
— Почему так думаешь?
— Так всё ж теперь дезертирами становятся, а стало быть, для чекистов весьма желательным материалом.
— Тут ты прав, — согласился Нестор. — Птенцы Дзержинского без работы не останутся.
18. Разоблачение атамана
Махно возвращался, чуть ли не втрое увеличив свой отряд за счёт красноармейцев и добровольцев Песчаного Брода, имея уже 300 сабель и столько же штыков, 2 пушки и около 20 пулемётов. В одной тачанке с ним ехала его законная жена, черноволосая, темноглазая красавица Галина, которую повстанцы уже успели наречь «нашей матерью». Оно и понятно — раз муж батько, то она матка. И в пути нет-нет да и запевали: «Ой ты, Галю, Галю молодая, ой поидим с нами с нами-казаками...», явно намекая на спутницу.
При въезде в село Осетняжку повстанцев встретил летящий по улице пух, откуда-то вывернулся Серёгин, впрыгнул в тачанку к Махно.
— Ой, худо, Нестор Иванович, Григорьев что-то почуял.
— Как почуял? Он что, собака?
— Та увидел, что после вашего отъезда хлопцы как-то нехорошо смотрят на него, и давай давить на наших. Мало того, начал громить еврейские семьи. Вон видите пух. Двух наших хлопцев расстрелял.
— За что?
— Да ведро картошки у попа накопали.
— А что ж Реввоенсовет?
— А что он? Вы поуехали, и в нём стало григорьевцев в два раза больше. И потом Григорьев говорит: я главнокомандующий, плевал я на ваш Реввоенсовет.
— Завтра же, в субботу, соберёмся без григорьевцев. Надо поговорить.
— Где собираемся?
— В Сентове.
Вечером в субботу собрались махновцы, члены Реввоенсовета, и, быстро обсудив ситуацию, приняли единогласную резолюцию: атамана Григорьева пора ликвидировать, он позорит повстанчество, а главное, тайно связан с Деникиным, продался ему.
— Так, все наши команды стянуть сюда, — наказывал Махно, — командиров взводов и рот предупредить, чтоб были в боевой готовности. Вызываем сюда Григорьева и, предъявив ему обвинение, расстреливаем. Его отряд немедленно разоружаем и распускаем.
— Всё это хорошо, складно, — сказал Чубенко, — но он может отказаться приехать сюда, скажет: я главнокомандующий, едьте вы ко мне.
— Надо придумать что-то для вызова, чтоб он ничего не заподозрил и не смог отказаться от приглашения.
— А давайте я его пристрелю, — вызвался Лепетченко.
— Каким образом?
— А приду к нему, войду в штаб и разряжу маузер.
— И тебя его телохранители растерзают на кусочки.
— Не растерзают, я и их положу.
— Нет, Саша, так не пойдёт, это приёмчик Марии Никифоровой, — сказал Нестор. — А мы должны его сначала обличить, лучше публично, чтоб даже его сторонники поняли, за что их атамана ликвидируют.
Как ни думали в семь голов, на какой вызов может явиться Григорьев, так ничего и не придумали.
— Ладно, — наконец сказал Махно. — Утро вечера мудренее, что-нибудь да падёт на ум завтра.
Однако новый день подкинул им прекрасную возможность призвать в Сентово Григорьева. К сельсовету явились крестьяне с жалобой: