— Прошу, товарищ Белаш. Он во второй камере.
— С женой?
— Нет, у нас женщины отдельно.
И это понравилось начальнику штаба. Белаш вошёл в крохотную камеру, в полутьме едва угадав человека, сидевшего на голой койке.
— Здравствуйте, Степан Семёнович.
— Здравствуйте... кажется, Белаш?
— Да. Виктор Фёдорович.
— Что нового, Виктор Фёдорович?
— Новое то, что следствие в отношении вас закончено, вы признаны виновным в преследовании махновцев и даже в расстреле их.
— Ну, я догадываюсь о приговоре, — сказал Дыбец и пригласил: — Садитесь, товарищ Белаш, чего же стоите?
Белаш присел на койку и, уже несколько освоившись с полумраком, рассмотрел лицо комиссара, оно и впрямь было привлекательным и умным.
— Но у вас вдруг сыскался защитник.
— Кто же?
— Куриленко.
— A-а, Вася, — улыбнулся Дыбец. — Отличный боец и товарищ.
— Я знаю, мы с ним земляки. Он говорит, что вы его в своё время от расстрела спасли.
— Да, было дело. Когда Махно оставил фронт и его объявили вне закона, Дыбенко вдруг звонит мне: «Пришли ко мне Куриленко». «Зачем?» — спрашиваю. «Надо», — отвечает. Ну, думаю, расстреляет ведь парня, у нас это скоро. Вызываю его к себе, говорю, так, мол, и так, дело дрянь, надо тебе, Вася, спрятаться. «Как спрятаться?» — спрашивает. А так: «Состриги этот свой соломенный хохол, а то его за версту видно. Посажу тебя в отдел снабжения, сапоги считать. Гроза пройдёт, явишься. Если вдруг налетит Дыбенко, заройся хоть в землю, нона глаза не являйся». И что думаешь? Дыбенко опять звонит: «Где Куриленко? Почему не прислал?» Отвечаю: «Исчез куда-то, товарищ начдив». Так что думаешь, через две недели приходит Куриленко и говорит: «Или расстреливайте, или дайте дело». Говорю ему: ничего тебе дать не могу, а вот если сам сформируешь кавалерийский полк... Он рад без памяти, на глазах слёзы: «Спасибо за доверие. Через неделю полк в конном строю пройдёт перед тобой». И что думаешь? Сформировал ведь именно за неделю. Да разве такого парня можно расстреливать?
— Он землю роет за вас, даже батьке грозится.
— Эх, милый Вася, — вздохнул Дыбец. — Спасибо тебе, дорогой. Не ошибся я в тебе.
— У вас нет никаких просьб, претензий?
— Какие могут быть претензии, Виктор Фёдорович, если моя вина перед вами доказана. Если случится увидеть Куриленко, передайте ему моё последнее прости.
— Вряд ли я увижу его. Он на вашей стороне, — поднялся Белаш и взялся за ручку двери. И уже когда он был в дверях, Дыбец сказал ему:
— А ведь у нас такого заключённого, как я, давно бы расстреляли.
— У вас Чека, там не разговаривают. А у нас Совет, хозяин. Полагаю, сам батько вступится за вас, Куриленко у него тоже в любимцах был. Ну и если что, я ему помогу, может, удастся вас отстоять.
Воротившись в штаб и оставшись наедине с Махно, Белаш подробно передал ему свой разговор с Дыбецом.
— Так говоришь, мировой мужик?
— Ещё бы, спрятал Василия от Дыбенки. Узнай об этом Чека, не посмотрели бы на его комиссарство.
— Да, жалко мужика, — вздохнул Нестор. — И ведь, что обидно, он же был анархистом-синдикалистом до революции, десять лет в Америке спасался, нашу газету там выпускал. А вернулся после революции и на тебе — большевик. Ну что ж, мы не вправе решать этого без товарищей. Соберём вечером Реввоенсовет, на нём и поставим на голосование.
Но на Реввоенсовете заколодило, не захотели соратники батьки прощать большевика:
— Нас не поймут красноармейцы его же полка, — говорил Чубенко.
Но особенно воспротивился этому Щусь, распалясь в гневе, он кричал:
— Ты хочешь простить коммуниста, Нестор? Ему надо устроить показательный суд и нечего слушать Куриленко, он сам сегодня служит красным. А знаешь ли, красный командир Гуляницкий при отступлении из Ольниопольского района явился в лазарет и собственной рукой расстреливал раненых махновцев, одного даже стянул с операционного стола.
— Ну а причём здесь Дыбец? — спрашивал Белаш.
— При том, что и он и Гуляницкий оба большевики и оба исполняли приказ Троцкого и Пятакова. Пятаков, кстати, возглавил трибунал, специально созданный для чистки махновцев, как они выражаются, и не побоялся с этим трибуналом явиться в Синельниково поближе к фронту. Мы дрались со Шкуро, а они потихоньку выдёргивали из рядов наших товарищей. Тройкой судили и втихаря расстреливали.
Не удалось Нестору с Белашом уломать большинство Реввоенсовета отменить расстрел Дыбецу.
— Ладно. Хватит на сегодня, — сказал Махно. — Все свободны.
Когда все, ещё покурив и поболтав, разошлись, Нестор сказал Белашу:
— Ну что с ними будешь делать? Никакого уважения к начальству.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну как? Я им говорю: «брито», а они — «стрижено».
— На то он и Реввоенсовет, твоё же детище.
— Нам бы ещё пару голосов, и мы бы перетянули. Вынесло Щуся с этим Гуляницким.
— Ну давай соберём Совет через день-два, попробуем доказать. Я Щусю командировку придумаю.
— Да ты что, Виктор, некогда нам с комиссарами вожжаться. Надо о Деникине думать. В общем так, подготовь Дыбецу и его жене документы хорошие, дай тысяч десять, подводу и проверь по оперсводке, где красные, туда пусть и едут от греха, лучше ночью.
— А если зашумят члены Совета?
— Не зашумят. С часу на час в наступление, не до заседаний будет. А Щуся и впрямь с его кавалерией пусти пощупать Новоукраинский гарнизон. Пусть проведёт разведку боем.
21. Умань—Жмеринка—Москва
Не все части Красной армии, теснимые Деникиным, желали уходить с Украины, особенно те, в которых солдаты были родом отсюда. Они с лёгкостью переходили к Махно, нередко строем под музыку и даже с песней:
За горами, за долами.
Ждёт сынов своих давно
Батько храбрый, батька добрый,
Батько мудрый наш — Махно.
Член Реввоенсовета Южной группы В. Затонский решил с начдивом Федько собрать командиров надёжных полков, чтобы попробовать поднять их на бой с Махно, но на совещании убедились, что практически никто из них не желает с ним воевать. И это командиры, а что говорить о рядовых? Те убегали к батьке беспрестанно и по одиночке и группами, заявляя в открытую: «Большевики боятся Деникина и бегут, а батька не боится. С ним надёжнее».
Один лишь верблюжский полк злился на Махно за убийство Григорьева. Но с одним полком идти на Махно — равносильно было самоубийству. И Федько вечером сказал Затонскому:
— Ох, Владимир Петрович, не нравится мне настроение в этих «надёжных» полках. Они же в любой момент нас могут арестовать и представить батьке на суд.
— А ведь я когда-то по указанию Ленина этому батьке паспорт выправлял, правда, на другую фамилию.
— Выходит, он ваш старый знакомый.
— Выходит так, Иван Фёдорович. Но вы правы, от встречи с ним лучше воздержаться. И потом, он действительно решительно настроен драться с Деникиным, а ведь это и нам выгодно сегодня. Не будем ему мешать.
Итак, на Украине Махно становился главным противником Белой Гвардии. И у Нестора Ивановича, да и у многих из его окружения теплилась надежда, что Красная Армия сюда не вернётся, а если и вернётся, то будет уже другой, более покладистой, что ли. Да и Советская власть пересмотрит своё отношение к мужику, который без её помощи разобьёт, разгонит деникинцев. В этом повстанцы были твёрдо уверены и это придавало им силы.
К этому времени в армии Махно насчитывалось 40 тысяч штыков, 10 тысяч сабель, сотни пулемётов, 20 орудий. Собственный обоз состоял из сотен тачанок и телег, предназначавшихся для перевозки пехоты, штаба и лазаретов, продовольствия.
Было создано 4 корпуса, командиром 1-го Донецкого был назначен Калашников, 2-го Азовского — Вдовиченко, 3-го Екатеринославского — Гавриленко и 4-го Крымского — Павловский.
Реввоенсовет армии состоял из 30 человек, от председательства в нём Махно отказался:
— Я командарм, братцы, довольно мне и этого.
Поэтому председателем избрали Лащенко, секретарями — Шпоту и Хохотву, членами стали Махно, Волин, Буданов, Калашников, Дерменжи, Чубенко, Павловский, Белаш и другие.
Для личной охраны Махно, помимо адъютантов и пулемётчиков, был выделен 500-сабельный полк из наиболее надёжных и преданных ему лично кавалеристов. По сведениям махновской контрразведки, ЧК готовила покушение на батьку.
Над Южной группой красных войск, в которую входили части в Крыму, Херсоне, Одессе, а также стоявшие по Днестру, нависла угроза окружения, поэтому ей было приказано ударить во фланг противнику в направлении Винницы—Житомира и на Помошную и «...очистить район средней Украины от петлюровских и деникинских банд и удерживать его в руках до подхода подкрепления...».
Но Южная группа, представляемая 12-й армией под командованием И. Якира и членов Реввоенсовета Затонского и Гамарника, попросту бежала, не оказав врагу сопротивления.
Спасать их пришлось Революционной Повстанческой армии Украины под командой батьки Махно. Повстанцы наголову разбили деникинцев в районе Новоукраинки, Константиновки, Арбузинки и продержались здесь полторы недели, давая возможность Южной группе проскользнуть на север, к Москве. Бегство было объяснено Якиром и Затонским как подвиг — «спасли живую силу» и, естественно, было отмечено орденами и наградами.
В этих боях махновцы отбили у белых бронепоезд «Непобедимый», вооружённый двумя 6-дюймовыми орудиями и 40 пулемётами, и двинулись на Елисаветград. Деникинцы, почувствовав угрозу своему тылу, сняли с фронта кавалерию и, создав 8-тысячный корпус, стали угрожать левому флангу повстанцев.
Шли ожесточённые кровопролитные бои, махновцы, сами контратакуя и нанося большие потери белым, несколько раз брали в плен до 400— 500 человек. Генерала Слащёва поражало то, что кавалерия повстанцев не избегала сабельного боя, как это было в Красной Армии, а наоборот, навязывала его деникинцам.
Деникину приходилось перебрасывать дивизии с главного московского направления на усмирение разгоравшегося восстания «махновских банд». Давление на Повстанческую арию с каждым днём нарастало. Махно собрал заседание штаба и Реввоенсовета.