у».
Но вот на восточном участке, куда были брошены два корпуса, бой принял ожесточённый характер. Вдовиченко пытался охватить белых по флангам, но и там повстанцы натыкались на сильнейший огонь. Не давали результата и штыковые атаки. Здесь стояли офицерские полки, умевшие драться и знавшие, что их ждёт в плену. Появившийся на этом участке Белаш, отыскав Вдовиченко, спросил:
— Что будем делать?
— Надо ждать конницу, офицеры дерутся отлично, бойцы что надо.
— Хвалишь врага?
— Раз драться умеют, отчего не похвалить. У них учиться надо.
И тут прискакал Махно во главе своей личной охраны. Рядом с ним знаменосец Лютый с чёрным знаменем.
— Что, Трофим, заело?
— Заело, Нестор Иванович, — признался Вдовиченко. — Решили ждать конницу.
— А за мной что? Не конница?
— То твоя охрана, батька.
Махно, оглянувшись на свой конвой, крикнул, привстав в стременах:
— А ну, орлы, покажем им, где раки зимуют. За мной рысью марш, — и со звоном выхватил саблю.
Знаменосец отставал от батьки, тяжёлое полотнище развевалось над ним, притормаживая бег коня.
— Ур-р-р-а-а, — дружно грянула махновская охрана.
Появление скачущего батьки перед фронтом со сверкающим клинком выхватило всю пехоту из укрытий:
— Батька с нами! Батька впереди! Ур-р-р-а-а!
И пулемётчики на флангах, до этого берёгшие патроны, вдруг ударили длинными очередями по огневым точкам деникинцев, дабы те не срезали «ридного батьку».
Поднявшиеся цепи устремились за Махно, вместе с ним быстро промчались через речку и почти захватили Перегоновку. Бой разгорелся в центре села.
Наконец с северного участка появилась конница.
Через Ятрань устремились пулемётные тачанки, все мчались в Перегоновку, крича друг другу:
— Там батька, скорей на выручку.
Туда же, мешаясь с тачанками, помчалась и бригада Щуся.
Белые не выдержали такого натиска и побежали в сторону Краснополья.
Махно повёл свой отряд им во фланг, чтобы не дать уйти. Тут стрельба почти прекратилась, зазвенели, засверкали клинки.
— Саша, — крикнул Махно Лепетченке, — вели тачанкам мчаться на Синюху и занять там позицию для встречи.
25-вёрстное поле от Ятрани до Синюхи было устлано зарубленными, изуродованными телами офицеров. Добравшихся до Синюхи ждал пулемётный огонь тачанок. Переплыть Синюху не удалось никому.
Так были вчистую уничтожены три отборных офицерских полка: 1-й Симферопольский, 2-й Феодосийский и Керчь-Еникальский, — всего около 12 тысяч человек.
В этом бою был сражён Лютый — любимец Нестора. Так и нашли его по чёрному знамени, с которым он мчался за батькой в атаку.
Конница генералов Попова, Назарова и Абуладзе потеряла 6 тысяч убитыми, 5 тысяч попало в плен. Рядовые пленные были разоружены и отпущены. Поскольку в руки повстанцев попало много лошадей, Махно распорядился:
— Мы тут, танцуя с белыми, запоганили сколько земли. Всех крестьян, живущих здесь, наделить лошадьми, чтобы не осталось ни одного безлошадного хлебороба.
Это приказание Нестора было тут же исполнено и вызвало горячий отклик вчерашних безлошадников, осуществивших вдруг мечту всей своей жизни — иметь коня. Иные и плакали от радости.
Дав армии передохнуть одну ночь прямо на поле сражения и прихватив утро следующего дня, в 12 часов 28 сентября, Махно отдал приказ: «Корпусам выступать по оговорённым ранее маршрутам». И запылили тачанки на восток от Днепра тремя многотысячными лавинами, сминая на пути малые гарнизоны, состоявшие, как правило, из местных крестьян и потому не оказывавших махновцам никакого сопротивления.
В штабарм, тоже мчавшийся на колёсах, к Белашу явились Рябонов с Калюжным.
— Товарищ Белаш, позволь нам вернуться под Умань.
— Кому это вам?
— Нашему отряду.
— Зачем?
— Ну как же, там ещё осталось много наших больных, раненых. Мы там сформируем новый повстанческий корпус и будем действовать на киевщине.
— Прекрасная идея! — воскликнул Волин. — Мы должны расширять нашу третью анархическую революцию по всей Украине.
— Сколько у вас народу?
— 500 штыков, 20 сабель и 4 пулемёта. Но там мы обрастём.
— Доложите командиру корпуса и валяйте.
Когда обрадованные Рябонов и Калюжный ушли, Волин сказал:
— Надо такие отряды направить на Полтавщину и Черниговщину.
Тут же в штабарм были вызваны Шуба и Христовой. Белаш уже ставил им конкретные задачи:
— Шуба, я знаю, в твоём отряде много северян с Черниговщины.
— Направляйтесь туда и организуйте партизанские отряды. А у тебя, Христовой, больше полтавчан, веди их в родные края и там организуйте сопротивление деникинцам.
Узнав об этом распоряжении штабарма, туда среди ночи нагрянул разгневанный Махно:
— Кто тебе позволил распылять армию?! Мы её с таким трудом создавали. А ты? Кто тебе давал такие полномочия?
— Я согласовывал это с членами Реввоенсовета.
— С какими членами? Что ты несёшь? Где они?
Появился заспанный, разбуженный Волин:
— Чего ты кричишь, Нестор? Неужели ты не понимаешь, что такая группа станет ядром, притягивающим население под знамёна третьей анархической революции Украины.
— Ну так бы сразу и сказали, — утихомирился Махно и, повернувшись к Лепетченке: — Саша, тащи мой спирт. А ты, Виктор, давай посуду и закуску, которая у тебя имеется.
Махно сам разлил спирт по стаканам и сам же произнёс тост:
— За третью анархическую революцию Украины. Хух, — выдохнул воздух и выпил. Отломил край от каравая.
Белаш, выпив свой стакан, отломив закуски, сказал:
— Вообще, Нестор, нехорошо давить людей своим авторитетом, не по-анархистски это.
— Ладно, ладно. Сдаюсь и откупаюсь.
— Чем?
— Как чем? А спиртом.
Все расхохотались. Откинулся полог и послышался заспанный голос:
— Какого чёрта спать не даёте? Дня мало?
— Алёша! Дорогой, — воскликнул Махно. — Иди, золотце, к столу. Причастись.
23. Фронт в тылу
В Софиевке Белаш, велев втащить машинку в Совет, диктовал машинистке оперативную сводку по армии:
— Стратеги-генералы и офицеры, сняв с себя обмундирование, бегут в леса. Поле от Умани до Кривого Рога усеяно трупами и погонами. Кривой Рог и Долинская оставлены противником без боя. За последние дни нами взято 20 орудий, более 100 пулемётов, 120 офицеров и 500 солдат, причём последние изъявили желание сражаться в наших частях против золотопогонного офицерства. Наша разведка, посланная по направлению Александровска, Пятихатки и Екатеринослава, до сего времени противника не обнаружила. Всё.
Машинистка, вытаскивая напечатанное, поинтересовалась:
— А куда офицеров дели, Виктор Фёдорович?
— Что за вопрос? Расстреляли, конечно. А тебе что, жалко?
— Да как сказать, — замялась девушка, — красивые, молодые такие. Конечно, немного жалко.
— У меня, Соня, эти молодые-красивые расстреляли всю семью: отца, деда, сводного брата и даже трёх шестилетних детей — моих сестёр и брата. Аты: жалко.
В помещение стремительно вошёл Махно в пропылённом френче и сапогах, покрытых толстым слоем пыли. Взял из рук Белаша сводку, прочёл по привычке вслух:
— ...Так, 5 -го надо быть в Александровске. Что разведчики доносят по Хортице?
— Там лишь эскадрон белых.
— Сметём. На Кичкасском мосту?
— Рота охраны, посты на обоих концах.
— И только? Всех в реку. Я сам поведу кавбригаду.
— Ты бы отдохнул, батька. Все в седле, да в седле.
— Почему? Отсыпаюсь в тачанке.
— В тачанке на ходу разве уснёшь.
— Спать захочешь и на колу уснёшь. Да мне двух-трёх часов вполне хватает. Как там у Калашникова?
— Да залез не в свой маршрут. Взялся штурмовать Елизаветград.
— Но это ж Вдовиченкин пункт.
— В том-то и дело. Я ему уже дал нагоняй.
— Ведь говорил же чертям, записывайте свои маршруты. Понадеялся на память. Встречу, намылю голову.
5-го в 3 часа ночи Махно налетел на Хортицу и вырубил эскадрон белых подчистую, не потеряв ни одного бойца. Да и не диво, белые спали и не успели даже толком одеться.
Через 2 часа он уже подъезжал к Кичкасскому мосту. На окрик часового: «Кто едет?», Махно отозвался, сглотав начало фамилии:
— Поручик... овский.
Но когда он, выхватив саблю, занёс её над постовым, тот успел крикнуть:
— Карау...
Видно, и здесь их не ждали, поскольку только вчера было сообщение, что «банды Махно рассеяны», белое командование не хотело сеять панику, но тем самым усыпляло бдительность гарнизонов.
Вся караульная рота была сброшена с моста в Днепр и, не умевшие плавать шли ко дну, в плывущих стрелять было не велено: «Нечего патроны тратить».
Защитники Александровска срочно погрузились в вагоны и умчались на Синельниково. В 10 утра в город на тачанках входила махновская пехота с развевающимися чёрными знамёнами, с духовым оркестром, наяривавшим мотив весёлой украинской песни: «Ой, кума, не журысь!»
Наказав Белашу со штабом оставаться в Александровске, Махно отправился с кавалерией в родные места, 6-го вечером взял Орехов, откуда телеграфировал Белашу: «Взял Орехов, трофеи — 4 автоброневика, 2 танка, пулемёты, 200 пленных. Офицеров по боку, рядовых в отряд. Ночью возьму Гуляйполе. Батько Махно».
И действительно, на рассвете 7-го он уже входил в родное Гуляйполе, где изрубил 70 конных стражников. Тут же, едва попив квасу, двинулся на Пологи, несмотря на то что разведка донесла, что там сосредоточено белых около 5 тысяч штыков. На предложение Чубенко дождаться подхода основных сил Нестор ответил:
— Ах, Алёша, пока сюда притянется Гавриленко, мы и время потеряем и внезапность проедим. Ты ж был кузнецом, знаешь, что ковать железо надо, пока горячо. Нас не ждут, а это главное.
Но Пологи захватить внезапно не удалось, видимо, туда кто-то сообщил из Орехова. Начался настоящий бой, который шёл беспрерывно 4 часа и закончился благодаря удару белым в тыл, который осуществил отчаюга Щусь. Не лишними в этом бою оказались и автоброневики, в кабине одного из них за рулём сидел Чубенко. Столь долгое сопротивление оказывали маршевые эскадроны шкуровцев и мамонтовцев.