— Если они будут так выпендриваться, велю арестовать редакцию.
— Ну и чем ты будешь отличаться от них? — осаживал его Белаш. — Сам на всех углах кричишь: всем свободу слова, и сам же за слово хочешь арестовать.
Начальника штаба неожиданно поддержал и Зиньковский:
— Арестом ты загонишь большевиков в подполье. Зачем? Пусть проявляются, нам же контрразведчиками легче. Спроси хоть Голика.
Голик поддержал коллегу:
— Верно, батька, пусть кукуют, а мы послушаем. Наверняка проговорятся. А арестом ты спугнёшь птичек.
И Махно вынужден был согласиться, он в таких вопросах всегда старался подчиняться большинству. А чтоб не очень расстраиваться, перестал читать «Звезду»: «Хай брешуть».
На первом же митинге после освобождения Екатеринослава Нестор провозгласил его «Вольной Территорией Революции», и с того дня митинговщина, как болезнь, охватила весь город. Митинги и собрания проходили почти каждый день в театрах, клубах, на заводах. Главными ораторами на них в деле защиты анархизма выступали Волин и Долженко, до хрипоты споря с большевиками, эсерами, меньшевиками.
Махно с Белашом на четвёртый день приехали на легковом автомобиле к Зимнему театру, где состоялся митинг, очень понравившийся Нестору. Выходя из театра, он горячо говорил Белашу:
— Ай молодец Долженко, как здорово он отбрил рабочих. В самом деле, почему свободу им должны завоёвывать крестьяне? А они что же? Сидят и ждут пособий по безработице, точь-в-точь как тогда юзовские шахтёры. Мы им: «Надо трудиться, товарищи». А они: «Дайте нам шахту, а мы готовы трудиться». Так и эти: «Запустите нам заводы, тогда мы и будем работать». Что за иждивенчество? Почему сами не могут соорганизоваться? Просили заводы, получили их и сели на задницу. Не знают, что с ними делать. Вон крестьянину только дай землю, он мигом сообразит, что с ней надо делать. Нет, никак я не могу понять рабочих.
— Завод запустить, Нестор, не поле вспахать, — возражал Белаш, садясь в автомобиль вместе с Махно. — Здесь и топливо, и материалы нужны, и рынок по сбыту продукции, и многое другое. Ты ж сам работал на заводе, знаешь. А сейчас что творится? Вон наши эшелоны и бронепоезда не могут без топлива двинуться с места. И белые безнаказанно обстреливают город.
В Управлении самоохраны их встретил начальник Балабанов:
— О-о, товарищ Махно, я рад, что вы нашли время и для нас.
— Скажите, товарищ Балабанов, кого и как вы набираете в самоохрану?
— В основном, рабочих местных предприятий.
— Слава богу, хоть здесь им есть чем заняться, — заметил Нестор, покосившись на Белаша, словно продолжая с ним спор. — Себя охранять тоже работа.
— Принимаем мы в охрану, — продолжал Балабанов, — только по рекомендации профсоюзных организаций.
— Вот это правильно, — сказал Махно. — Профсоюзы — это отличное сито. Сам когда-то работал в профсоюзах, знаю их возможности. Как с оружием?
— Получили 200 винтовок по распоряжению штабарма. Спасибо вам, товарищ Белаш.
— И все знают свои связанности?
— А как же? Наблюдать порядок, пресекать любые проявления хулиганства и других безобразий, уже не говоря о борьбе с разбоями и грабежами.
— Когда самоохраннику разрешено применять оружие?
— При нападении на него.
— Т-так, — усмехнулся Махно.
— Когда по нему открывают огонь.
— Очень интересно. А если открывший огонь сразу убьёт самоохранника или ранит. Что тогда?
— Но ведь он же не один. Они у нас по двое, а чаще по трое патрулируют.
— Вот это хорошо, что не по одному. И я бы посоветовал всё же опережать грабителя в применении оружия, не давать ему выстрелить первому. С грабителями, мародёрами, насильниками нечего цацкаться.
— Хорошо, товарищ Махно, учтём ваши замечания.
— А где комендант?
— Товарищ Дорош у себя.
Прошли к коменданту — главному отвечающему за порядок в городе.
— Ну что нового, товарищ Дорош?
— Новое то, товарищ Махно, что кое-где всё осталось по-старому.
— Не понял вашего каламбура.
— А вот проедемте к банку, сразу поймёте.
Дорош сел на заднее сиденье автомобиля, потеснив батькиных телохранителей.
Остановились напротив банка:
— Нестор Иванович, взгляните на часового. Повнимательнее.
Махно всмотрелся, воскликнул:
— Мать честная. Виктор, ты видишь?
— Часовой в погонах?
— Это что же получается? Уже четыре дня город наш, а у банка белогвардейский караул.
— Батька, позволь я его шлёпну, — сказал сидевший позади Лепетченко.
— Погоди, ты не на охоте, — отвечал Нестор, вылезая из автомобиля.
— Ну теперь поняли мой каламбур? — спросил Дорош.
— Теперь понял. Виктор, айда банк брать.
Они направились к банку, часовой скомандовал:
— Стой! Пропуск!
— Ты что, ослеп? — зарычал Лепетченко. Но часовой поднял винтовку наизготовку, клацнул затвором и повторил:
— Пропуск!
Лепетченко стал было расстёгивать кобуру, за ним и Троян полез за своим маузером.
— А ну остыньте, — остановил их Нестор и сказал часовому: — Вызывай начальника караула, смена пришла.
— Начальник караула, на выход, — крикнул часовой, открылась боковая калитка двора, и оттуда появился молодой офицер. Он, видимо, догадывался, что перед ним не те, кого бы ему хотелось видеть, и, бледнея, приложил руку к козырьку:
— Начальник караула подпоручик Кривицкий.
Нестор тоже взял «под козырёк», которого у папахи не было:
— Командарм Повстанческой армии Нестор Махно. Подпоручик Кривицкий, ваши уже четыре дня как бежали из города, почему вы не ушли вместе со всеми?
— Я не имею права бросать пост, господин Махно, — ещё более бледнея, ответил Кривицкий.
— Похвально, — сказал Махно и, повернувшись к Белашу, заметил: — Вот как надо исполнять приказы. Подпоручик Кривицкий, вы до конца исполнили свой долг. У меня правило, всех белых офицеров расстреливать, но для вас я делаю исключение, из уважения к вашей чести и добросовестности. Сегодня город в руках Повстанческой армии, стало быть, и банк является нашим. Поэтому я, как главнокомандующий, приказываю вам сдать караул.
— Слушаюсь, ваш... господин главнокомандующий. Кому прикажете?
— Вот ему, — указал Нестор на Трояна. — Гаврила, принимай.
4. Быка за рога
Жизнь в городе постепенно налаживалась. Бойцы самообороны исправно несли службу, следуя указаниям главнокомандующего: пристреливать грабителей и мародёров на месте. Арестовывать кого-либо не имело смысла, потому что сажать было некуда. Батько Махно — ненавистник темниц приказал взорвать обе городские тюрьмы — одну старую, другую строящуюся. Подрывная команда Чубенко и Бурымы аккуратно разнесла динамитом символы проклятого царизма. Газета «Путь к свободе» дала объявление, приглашая население разобрать обломки «местной Бастилии» на хозяйственные нужды, и в несколько дней от «проклятого прошлого» не осталось и следа. Эта же газета сообщила, что «Бедное население может приходить в Штаб Повстанческой Армии батьки Махно за материальной помощью — с собою иметь только паспорт, чтобы можно было судить об общественном положении просителя». У штаба чуть свет стала выстраиваться очередь из нуждающихся.
На борьбу с бедностью народа батька бросил не только 300 миллионов рублей, обнаруженных в банке, но и обложил контрибуцией людей состоятельных, блюдя справедливость. Для этого торговцы были расписаны на 4 разряда, и если 1-му разряду предлагалось внести 35 тысяч, то 4-му — лишь пять. Промышленники (заводчики и фабриканты) были разбиты на 8 разрядов, где 1-му назначался взнос 25 тысяч рублей, а 8-му — всего 2 тысячи. Всё было распределено, как говорится, по-божески, правда, неисполнение сего приказа № 5, подписанного начальником гарнизона Лашкевичем, милостью не пахло, а грозило расстрелом. На всё про всё давалось три дня; неудивительно, что при штабе образовалась ещё одна очередь — для сдачи контрибуции.
— Справедливость превыше всего, — вещал батька, и с этим трудно было не согласиться.
В первые дни борьбы за справедливость к батьке пробилась женщина и с плачем пала на колени:
— Товарищ Махно, спасите детей.
— А ну-ка встаньте, — нахмурился Нестор. — Гаврила, помоги ей, налей воды.
Троян помог встать женщине, говоря, что батька не икона, чтоб перед ним на колени падать. Усадил на стул, дал стакан воды.
— Говорите, — сказал Махно. — И пожалуйста, без слёз.
И женщина начала говорить, не умея избавиться от всхлипов:
— Я заведующая детским приютом, у меня сорок детей и мне их нечем кормить.
— А деникинцы что? Не помогали?
— Им не до нас было.
— Вы обращались к властям?
— Меня не пустили.
— Как же вы содержите приют?
— Я, мы побираемся с моими помощниками, кто сколько принесёт.
Нестор вскочил, приказал Лепетченке:
— Живо ко мне Белаша, Чубенко и Серёгина.
Едва Белаш переступил порог, Махно приказал:
— Распорядись немедленно выдать детскому приюту миллион.
Встретил приказанием и Серёгина:
— Немедленно с Чубенкой поезжайте в детский приют, выясните, что им нужно, и завезите круп, муки, масла. Если есть фрукты и сладости, то и это. Там дети, понимаете?
— Я понял, Нестор Иванович, детям помереть не дадим.
Поздно вечером, воротившись в гостиницу, Нестор, рассказав жене о приюте, попросил:
— У меня времени нет, Галочка, съезди в приют. Ты учительница, легко определишь, что детям надо, может, что из одежды у Серёгина найдётся. В общем, помоги там.
— Хорошо, — сразу согласилась Галина.
Город всё обстреливали потихоньку с того берега, но это уже никого не пугало, перестали даже комментировать, куда летит «цацка». С утра, как обычно, выстраивалась длинная очередь за материальным вспомоществованием и счастливцы, получившие его, тут же бежали на рынок — купить что поесть.
Кто-то из штабных привёл к Нестору двух молодых людей и, представив их как высококлассных специалистов-печатников, сказал, что с ними уже беседовал Белаш. Молодые люди были при галстуках, в шляпах, чисто выбритые, в белоснежных рубашках и с портфелями. Махно отметил в уме: «Сразу видно, из благородных».