— Они что? В плену?
— Никак нет. Они при нашей Ставке организуют партизанские бригады имени батьки Махно. Финансами и вооружением снабжаются нашей Русской Армией.
— Так. Как тебе это нравится, Виктор? — взглянул Нестор на Белаша. — Не отсюда ли надули в уши Дзержинскому?
— Вполне возможно.
— Если Володин действительно перешёл к белым, то какое он имел право трепать моё имя?
— Это надо его спросить.
— И спрошу. Придёт время, спрошу, сукиного сына. Что ещё у тебя? — спросил Нестор Михайлова.
— У меня послание вам и личный приказ главнокомандующего. Вот.
— Виктор, читай вслух послание, — приказал Нестор, беря себе приказ.
— Атаману Повстанческих войск Махно, — начал читать Белаш. — Русская армия идёт исключительно против коммунистов, с целью помочь народу избавиться от коммуны и комиссаров и закрепить за трудовым крестьянством государственные, помещичьи и другие частновладельческие земли. Последнее уже проводится в жизнь... Усильте работу по борьбе с коммунистами, нападая на их тылы, разрушая транспорт и всемерно содействуя нам в разгроме войск Троцкого...
— Ах, чёрт, — не удержался от восклицания Нестор. — Ведь задают нам то, что мы уже делаем.
— Так точно, — обрадовался капитан Михайлов, сочтя эти слова батьки уже за согласие. — Я своими ушами слышал, как Врангель говорил, что атаман Махно — это его рейдирующий отряд в тылу у красных.
Михайлов думал, что этой подробностью обрадует батьку, но тот наоборот помрачнел того более. А Белаш продолжал чтение послания:
— ...Главное командование будет посильно помогать вам вооружением, снаряжением, а также специалистами. Пришлите своего доверенного в штаб со сведениями, в чём вы испытываете особую потребность. Начальник генерального штаба, генерал-лейтенант Шатилов.
— Выйди, капитан, — сказал Нестор. — Нам надо подумать над ответом.
Михайлов снова козырнул, щёлкнув каблуками, повернулся кругом и вышел. Махно кивнул Зиньковскому, тот понял и вышел вслед за врангелевцем.
— Ну, что скажете, орёлики? — спросил Махно с кривой усмешкой. — Дожили. Мы уже рейдирующий отряд Врангеля. Каково?
— У меня создалось впечатление, что Врангель читал обращение Дзержинского, — сказал Белаш, — и этим приглашением к сотрудничеству хочет окончательное рассорить нас с красными.
— А мы и не собираемся с красными мириться, — заявил Попов.
— Ты говори за себя, Дмитрий, — осадил его Белаш. — За других не ручайся.
— А ты что, забыл, как Дзержинский клеймил батьку?
— Не забыл. Но если равнять белых с красными, последние нам ближе, какие бы они ни были, они тоже революционеры.
— Узурпаторы они, а не революционеры, — зло отрезал Попов. — Я пока три сотни их не нарублю, не успокоюсь. У меня с ними мира никогда не будет.
Все понимали, отчего столь непримирим Дмитрий Попов к большевикам. За эсеровский мятеж, где он был одним из главарей, его заочно приговорили к расстрелу. Именно за этот «заочный расстрел» Попов всегда вызывался рубить пленных большевиков и вёл точный счёт зарубленных им лично.
— Виктор, дай мне картонку, — попросил Нестор у Белаша.
— Какую?
— Ну вон у тебя вроде корочка от книжки.
— Возьми. А зачем она тебе?
Махно ничего не ответил, отмахнулся. И пока штабисты рассуждали, что ответить Врангелю, Нестор сосредоточенно писал что-то на картонке, часто макая перо в чернильницу. Закончив писать, он сунул картонку Белашу:
— Что это?
— Это мой ответ Врангелю. Посланца его повесить. Слышите? Не расстрелять, не зарубить, а именно повесить, а эту табличку — ему на шею. А ты, Теппер, в нашей газете широко освети наш ответ Врангелю, чтобы там в Москве не смели обливать нас грязью.
На картонке было написано: «Никогда никакого союза у Махно с белогвардейцами не было и быть не может, и если ещё кто-нибудь из белогвардейского стана попытается прислать делегата, его постигнет такая же участь. Смерть белогвардейским палачам!»
Белаш прочёл её вслух, Попов воскликнул:
— Верно, батька, я «за» обеими руками.
— Ты лучше иди и помоги Зиньковскому «обеими руками» привести приговор в исполнение, — посоветовал Махно. — И только.
Едва отряд прибыл в Туркеновку и Махно в сопровождении адъютантов направился в волисполком, как к нему подбежал взволнованный Глущенко:
— Батька, я имею для вас важное сообщение.
— Передай его Куриленко, — ответил на ходу Нестор.
Куриленко, шедший за Махно, остановился перед Глущенко:
— Ну что у тебя? Докладывай.
— Товарищ Куриленко, глянь, за моей спиной стоит у столба парень. Видишь?
— Ну вижу. Я его не знаю. Кто это?
— Это Яшка Костюхин по кличке Дурной. Он агент ЧК и прибыл сюда, чтобы убить батьку. Берите его немедленно и внезапно, у него маузер и бомбы.
Куриленко направился к столбу и, поравнявшись с Костюхиным, внезапно обернулся к нему и схватил его за руки.
— Стоять! Не двигаться.
С подоспевшим Глущенко они разоружили Костюхина.
— Федька-сука, предал. Да? — прошипел он на Глущенку.
— А ты как думал, гад? Сейчас поговоришь с товарищем Зиньковским.
Зиньковский, ещё не определившийся с помещением для контрразведки, завёл Костюхина в одну из пустующих комнат волисполкома. Следом шёл и Глущенко. Вынув кольт, он положил его на стол перед Зиньковским.
— Ты что? — удивился тот.
— Как что? Я же с ним, с Яшкой Дурным.
— Новое дело, — наморщился Зиньковский.
Куриленко выложил на стол маузер и две бомбы.
— Это было при нём, Лева. Беседуй с ним. А я пойду батьку обрадую.
— Ну рассказывайте, — сказал Зиньковский, когда за Куриленко закрылась дверь. — Кто начнёт?
— Пусть вон ваш сучара говорит, — со злостью молвил Костюхин. — Он всё это затеял, гад.
— Ты? — удивился Лева. — Фёдор?
— Да я, товарищ Зиньковский. Когда меня в Екатеринославе накрыло Чека и я ждал в подвале расстрела, я услышал от арестантов, что чекисты затевают покушение на Махно. И я сам вызвался на это, чтоб не дать им свершить убийство.
— Кто вас готовил?
— Готовил начальник Екатеринославского ЧК Манцев, но когда я с ним разрабатывал план операции, он мне признался, что это задание самого Дзержинского.
— Т-так, — нахмурился Лев и обернулся к Яшке: — Ну, подтверждаешь свою вину?
— А я при чём?
— Я тебя спрашиваю: ты подтверждаешь, что готовился убить Махно?
— Готовился. А куда деться? Иначе расстрел.
— Помолчал бы ты, Яшка, — сказал Глущенко, — уж я-то знаю, что ты давно был осведомителем Чека и сдал им не одного товарища.
Зиньковский хлопнул тяжёлой ладонью по столу и, встав, прошёл к выходу, открыл дверь:
— Денисенко.
В комнату вошёл боец с винтовкой.
— Вот, забирай этого, — приказал Зиньковский, указывая на Яшку. — Свяжите. Покараульте трохи.
Когда увели Костюхина, Зиньковский, сев за стол, долго молчал, с сочувствием поглядывая на Глущенку, наконец заговорил:
— За то, что ты предупредил покушение на батьку, Федя, это хорошо. Спасибо тебе. Но ты же понимаешь, ты сотрудничал с Чека, а это для повстанца тяжкий грех, за это, сам знаешь, по головке не погладят. Я, конечно, попробую тебя защитить, но...
Телеграмма Дзержинского Ленину заканчивалась горьким признанием: «...С Махно мне пока не везёт».
12. Кто съедает революцию
Вожди революции и высокие красные начальники, клявшиеся на каждом углу в любви к пролетариату, при полной разрухе и нищете в стране, устроили свой быт не хуже царского. Почти у каждого был собственный вагон со спальней, кабинетом и прочими удобствами, личные повара и охрана. Именно из такого поезда комфронта Тухачевский и руководил войной с поляками.
Начало войны было вполне обнадёживающим, уже в конце мая освободили Киев. Первая Конная 8 июня заняла Бердичев и Житомир, конный корпус Гая освободил на правом фланге Минск и Молодечно. Поляки отступали, и к середине августа Красная Армия была в 15 верстах от Львова и в 10 от Варшавы.
В поезде главнокомандующего все ликовали: «Ещё удар и Польша будет поставлена на колени». Повара задумывались над меню для победного пира, сам Тухачевский по карте обозначил направление решающего удара в обход Варшавы конными группами.
Был бы командующий поближе к фронту, видел бы он уставшую, измотанную армию, возможно, решение было бы иным. Но первые победоносные операции вскружили голову молодого 27-летнего комфронта. Не учтена была потенциальная энергия противника, сжатого, словно стальная пружина, и оттеснённого к своей столице. Именно в этот момент ударная группа польского диктатора Юзефа Пилсудского повела наступление на открытый левый фланг Тухачевского и опрокинула его. Окружила главные силы красных и прижала их к Восточной Пруссии.
Телеграфная связь окружённых с главнокомандующим прервалась, они остались без снабжения, без снарядов и патронов, без руководства. Остатки разбитой армии и корпус Гая прорвались в Восточную Пруссию, где и были интернированы.
Эта катастрофа, в дальнейшем тщательно замалчиваемая большевиками, заставила Советское правительство уже 17 августа заговорить о перемирии с Польшей. Тем более что на юге к этому времени Врангель, захватив Таврию, настолько осмелел, что высадил десанты в районе Тамани между Новороссийском и Анапой и под станицей Новониколаевской, в 70 километрах от Т аганрога.
На экстренном совещании Реввоенсовета Повстанческой армии 28 августа в селе Петровское начальник оперативного отдела Белаш, докладывая сложившуюся обстановку, говорил:
— Десант Назарова, по нашим данным, имеет намерение выйти на Дон и поднять там восстание казаков против Советской власти. Мы должны лишить его этой возможности.
— С каких это пор, Белаш, ты стал жалеть Советскую власть, — съехидничал Попов.
— Я анархист и никакой власти жалеть не могу, но и усиливаться белогвардейцам, считаю, мы не должны позволять.
— Хорошенькое дельце, — возмутился Куриленко. — Мы будем бит)