— Не глухой, — отозвался Куриленко. — На своей шкуре всё это испытал.
— А вот и про армию. «Набатовцы считают идеальной формой вооружённых сил революции Повстанческую Армию, организуемую снизу на добровольных началах. Никакая принудительная армия, в том числе и Красная, не может считаться истинной защитницей социальной революции. Она не соответствует сущности революционного дела на внешнем фронте, зато внутри страны является главным оплотом реакции». Не в бровь, а в глаз.
— Это точно, — согласился Куриленко. — Красная Армия в основном воюет со своим народом. Не удивительно, что замороченные красноармейцы так легко переходят к нам. Ты прочитай Аршинову стихи, он нынче заведует культурно-просветительным отделом, пусть оценит.
— Да я ещё только начало написал.
— Ну и что? Зато очень точно к теме анархистской конференции подходит. Андреич, попроси ты...
— А что? Почитай, Нестор, — попросил Аршинов.
— Я ещё не знаю, куда оно выльется, — пытался отвертеться Нестор.
— Ладно, ладно. Народ просит, не ломайся, батька.
— Чёрт с вами. Читаю: нам лукавить не с руки. Видим, как народ страдает. Словно ржа большевики Революцию съедают.
— Всё? — спросил Аршинов.
— Всё. Я же сказал, что только начало.
— Как напишешь, всё опубликуем в нашей газете. И Куриленко прав, это в струе нашей конференции. Будем считать, что ты, несмотря на ранение, принял в ней участие.
13. Опять союз непримиримых
Врангель убрался с Кавказа, отказавшись от плана выхода на Кубань, но на своём левом фланге он продолжал наступление на север и уже подходил к Екатеринославу, всё ещё надеясь на соединение с Пилсудским.
Десант генерала Назарова был разбит махновцами и большей частью пленён. Офицеры, как водится, были расстреляны, но уже не по наитию, как раньше, а по постановлению специальной комиссии по антимахновской деятельности, возглавляемой Галиной — женой батьки.
Пока Махно лечился, армией командовал его заместитель Семён Каретников и, надо заметить, довольно удачно. В сентябре 1920 года Повстанческая армия не потерпела ни одного поражения.
За время лечения Нестор отрастил усы, и Белаш, явившийся наконец с докладом к поправлявшемуся командарму, не преминул заметить:
— Уж не вторым ли Будённым хочешь стать, Нестор?
— А иди ты, — отмахнулся Махно.
— Значит, в генералы захотел, — не унимался Белаш.
— Кончай зубоскалить, давай рисуй обстановку.
— А я не зубоскалю. Вот, читай Слащёвскую листовку, её белые клеят чуть ли не на всех столбах. Особенно подпись посмотри.
Махно взял листовку, прочёл подпись и на мгновение онемел, там было напечатано: «генералы Деникин, Врангель и Махно».
— Вот же с-суки, — выругался Нестор, — провокаторы! Ну если захватим Слащёва, лично изрублю на кусочки.
— Ты б текст-то прочёл, — посоветовал Белаш.
— Н-не хочу.
— Зря. Они там половину программы содрали у нас, обещая самоуправление снизу и землю тем, кто её обрабатывает. Белые хотят тебя окончательно поссорить с большевиками, раз в генералы произвели. И если на то пошло, то мы, Нестор, невольно служим Врангелю, громя красных.
— Но они же сами лезут в драку. Мне Каретник докладывал: передыха от них нет.
— Почему нет? С 16-го по 20-е не нападали.
— Ну и что ты предлагаешь?
— Я полагаю, пока Врангель не разбит, надо искать союза с красными.
— Ты думаешь, они пойдут на это?
— А куда им деться? Пилсудский заставил их подписать перемирие, которое наверняка нарушит, если белые смогут с ним соединиться. Большевикам сейчас не до жиру — быть бы живу: даже твой старый друг Троцкий начал писать в газетах, что, мол, не все махновцы плохие, есть среди них и хорошие.
— Ох, лиса.
— Конечно, лиса. Был бы при силе, по-другому бы разговаривал. Вспомни-ка прошлый год. Только заподозренных в сочувствии к нам расстреливали, не говоря уже о пленных повстанцах.
— А что, Виктор Фёдорович, попробуй связаться с Харьковом, закинь удочку.
— Попробую.
— Аршинову с Теппером скажи, пусть подготовят статью для «Повстанца» на предмет примирения с красными, чтоб совместными усилиями изгнать белых с нашей земли. Глядишь, нам и зачтётся, тогда можно было бы повести разговор об автономии екатеринославщины для устройства Свободной Советской Территории. Должны же мы довести до конца нашу анархистскую идею построения безвластного общества.
— Тут ещё такое дело. У Врангеля есть дивизия имени батьки Махно, которой командует Володин. Возможно, из-за этого большевики и дудят, что мы де в союзе с Врангелем.
— Пришли ко мне Зиньковского.
— Хорошо.
После ухода Белаша, молчавший при нём Куриленко сказал со вздохом:
— Не дадут.
— Чего не дадут? — не понял Махно.
— Строить Свободную Советскую Территорию. Уж я-то их знаю. Говорят одно, делают — другое.
Явившегося Зиньковского Махно спросил:
— Лёва, ты в курсе, что у Врангеля есть дивизия моего имени и ею командует Володин?
— Конечно, в курсе.
— А почему не сказал мне? — разозлился Нестор.
— Ты покамест больной, — нашёлся Зиньковский. — Больных не велено расстраивать.
— Кем?
— Гиппократом.
— Ишь ты, нашёл, кем прикрываться, — понизил тон Махно. — В общем, так, Лева, я не верю, что Володин стал ярым белогвардейцем. Просто в Крыму ему некуда было деваться, и Врангель использовал его, а заодно и моё имя. Отправь к Володину надёжного человека с письмом и предложением переходить на нашу сторону. И, если сможет, пусть приволокёт к нам хотя бы Слащёва.
— У Яшки-вешателя наверняка такая охрана, что захват не реален.
— А я и не настаиваю, я и говорю: если сможет.
Через день к Махно явился Попов:
— Нестор Иванович, Теппер в завтрашний номер газеты набрал статью, в которой едва не целуется с красными.
— Ну и что?
— Как что? Они нам передыху не дают. Вели рассыпать набор.
— Ни в коем случае. Я не большевик, а анархист, а анархизм подразумевает свободу слова и мнений. Забыл, как в Екатеринославе мы разрешали большевикам срамить нас в печати?
— Ну и чем это кончилось? Заговором.
— Это разные вещи: Попов, печать и заговор.
— Но ты понимаешь, что Теппер в этой статье, в сущности, зовёт нас к союзу с большевиками.
— Ну и что?
— Как что? Как что? — возмутился Попов. — Ты забыл, что я в Москве приговорён к расстрелу. Как только заключим союз, явятся чекисты и приведут приговор в исполнение.
— Ну насчёт этого приговора вы сами виноваты с Соболевым. Я же вас куда посылал?
— В Харьков.
— Правильно. А зачем? Чтоб выручить из тюрьмы начальника штаба Озерова с товарищами. А вы рванули в Москву, даже не уведомив меня.
— Потому и рванули, что Озеров с товарищами были уже расстреляны по приказу Ворошилова.
— Вот с Ворошилова бы и спросили. Так нет, вам Ленина с Троцким подавай.
— Но мы же совещались, большинство высказалось за то, чтоб акт возмездия провести в Москве и помасштабнее, чтоб на всю Россию прогрохотало.
— Вот именно «прогрохотали» и больше навредили этим. Не взрывом, конечно, а признанием в авторстве. Кто из вас сообразил сочинить листовку, что, мол, взрыв в Леонтьевском — это месть за харьковский расстрел. Вы же дали след чекистам своим признанием.
— Это всё Соболев придумал.
— Ну вот и подписал приговор, если б только себе, а то ведь всей организации, и тебе и мне. Ты шибко не трусь, Попов. Я уж до скольки раз был вне закона и ничего — живой.
— Значит, и ты к союзу клонишься.
— Выходит, клонюсь, к союзу против Врангеля. Белых прогоним, расторгнем брак с коммунистами.
— Ха-ха, если уцелеешь, — сардонически усмехнулся Попов. Но Махно отшутился с нарочитой весёлостью:
— Не горюй, Митя, если чекисты нас шлепнут, то вместе. А в раю вдвоём веселее будет.
— Ох, не видать нам с тобой рая. На нас грехов много, Нестор Иванович.
27 сентября Белаш связался с Харьковом и договорился с уполномоченным правительства Манцевым о перемирии. Докладывая Нестору о переговорах, отметил:
— Это тот самый Манцев, который готовил Федю Глущенко к покушению на тебя.
— Ну и на каких условиях вы договорились?
— На условиях полной амнистии махновцам и в перспективе, после разгрома Врангеля, положительного решения вопроса о создании автономного района с центром в Гуляйполе.
— Значит, припёрло их, если они даже на это согласились. Обязательно надо оговорить условия освобождения наших хлопцев из тюрем. Где-то у них Алёша Чубенко парится.
— Ещё как припёрло. Мы перехватили телеграмму командующего Южфронта Фрунзе, в которой он признается Москве, что чувствует себя со штабом в окружении враждебной стихии и что настроение масс можно переломить только крупным успехом на фронте.
— И конечно, этот успех ему должны обеспечить махновцы?
— Ты угадал, Нестор Иванович.
— Кстати, ты ещё докажи на Реввоенсовете свою правоту в отношении союза с Красной Армией.
— А ты что, не поддержишь?
— Ты же знаешь, я поддерживаю народ. Как решат на Совете, так и будет.
— Собирай всех командиров, убеждай и не забывай, что ты со своими сторонниками главный ответственный за всё. Когда думаешь провести Совет?
— Да хоть послезавтра. Тянуть нечего. Мы договорились с Манцевым обменяться делегациями по три человека. Кого бы ты рекомендовал послать в Харьков?
— Я бы посоветовал Буданова, Хохотву и Клейна. Но ты сперва реши главный вопрос — согласие штабарма и Реввоенсовета на этот союз, а потом уж предлагай делегатов на переговоры. И чтоб они поехали обязательно с проектом договора, чтоб было отчего танцевать в Харькове.
— У меня уже есть наброски.
— Вот и отлично.
Махно оказался прав, для многих командиров сообщение о союзе с красными, которых только что били в хвост и в гриву, явилось взрывом разорвавшейся бомбы. Зашумели дружно:
— Это же предательство! — крикнул Иван Пархоменко. — Вы что тут с ума посходили? Они же наших хлопцев без суда расстреливают.