Одиссея батьки Махно — страница 87 из 100

— Григорий Иванович, а ты что думаешь?

— А мне кажется этот комэск честный парень, — сказал Серёгин. — По-моему, такой не способен на провокацию.

— Ну вы не гадайте на бобах: способен — не способен. Предлагайте хоть что-то, — сказал Махно. — Гриша, может, ты подскажешь командирам?

— Я думаю, хлопцев надо принять, — сказал Василевский.

— А как обвинят нас в нарушении статьи договора?

— А не располагать их в Гуляйполе, отправить на постой в Шагарово. Приклеив к ним пару наших хлопцев с контрразведки. Уверен, они уже к утру будут знать, что из себя представляет этот эскадрон. Не может так быть, чтоб кто-то из рядовых не проболтался. А о зачислении их в махновцы пока объявлять не надо. И всё.

— Во разумная голова, — похвалил Нестор адъютанта. — Так и сделаем. Лева, выдели для сопровождения эскадрона двух-трёх своих самых надёжных хлопцев. Виктор, объяви комэску наше решение.

В сообщение Мартынова не хотелось верить, но с застав, стоявших в степи, шли доклады, что полки 42-й дивизии действительно подтягиваются со всех сторон к Гуляйполю. Это настораживало. Поэтому штаб и Реввоенсовет не хотели расходиться, многие проверяли личное оружие, рассовывая по карманам запасные обоймы.

— Видно, спать не придётся, братцы, — сказал Нестор. — Айда ко мне чаи гонять.

Кто-то заикнулся: не худо бы принять и по чарке. На что батько твёрдо заявил:

— Никаких чарок. Вот коней подседлать следует. Гриша!

— Я понял, батько, — и Василевский отправился седлать коней.

Всем штабом отправились на квартиру к Махно, где Галина сразу поставила самовар. За чаем стали рассуждать о складывающейся ситуации. Многие сомневались в надёжности большевиков:

— Нет, не дадут они нам покоя, братцы.

— А что, если махнуть нам в Турцию?

— Зачем?

— Как зачем? Кемалю помочь, он поднял революцию против колонизаторов. Ему бойцы знаешь как нужны.

— Только нас там не хватало. У себя надо разобраться, своих доморощенных колонизаторов прогнать.

В разгар чаепития на пороге появился улыбающийся Клейн в сопровождении нескольких товарищей с мешками.

— Всё, братцы. 4-й пункт подписан. Нам отвалили 100 миллионов, вот они. Выдали 500 сабель, 300 седел, — заявил Клейн. — Так что живём!

Поднялся радостный шум и Щусь предложил:

— Ради такой новости стоит и по чарке. А? Батько?

— Может, и стоит. Но это что же получается, выходит, Мартынов провокатор. Лёва?

— Утром выясним, Нестор Иванович, что это за птичка.

Галина принесла четверть самогону, разливал по чаркам Зиньковский.

— Ну за что пьём? — поднял Лёва свою чарку.

— Как за что? За нашу Вольную Советскую Территорию. Дожали-таки большаков.

— А куда им было деться? Без нас бы они с Врангелем не справились.

— Жаль Володин не дожил до торжества.

— Сам виноват. Рано выступил, Кутепов на него весь корпус обрушил, а самого расстрелял в Мелитополе. Мы всего на сутки опоздали, а то б спасли Володина.

— Лёва, наливай по второй. Помянем не доживших.

Но по второй выпить не пришлось, в избе появился встревоженный Дерменжи:

— Мы только что перехватили телеграмму Фрунзе Южному фронту.

— Давай её сюда.

Махно взял телеграмму и, клонясь к свету лампы, висевшей над столом, начал читать вмиг притихшему застолью:

— Приказ армиям Южного Фронта. 1 час 35 минут 26 ноября 1920 года. Требования РВС Южфронта, предъявленные 23 ноября командующему Повстанческой Армии Махно, о расформировании партизанских отрядов, производящих бесчинства, им не выполнены. Вместо этого Махно открыто выступил против Советской власти и Красной Армии...

— Он что там спятил? — не выдержал Белаш. — Что он там брешет?

— Погоди, Витя, — осадил его Нестор и продолжал: — ...объявив мобилизацию в районе Гуляйполя и начав враждебные действия нападением на отдельные отряды Красной Армии. Ввиду изложенного приказываю: 1) Войскам фронта считать Махно и все его отряды врагами Советской республики и революции. 2) Командирам всех частей Красной Армии, имеющих соприкосновение с махновскими отрядами, таковые разоружать, оказывающих сопротивление уничтожать. Командующий армиями Южного фронта Фрунзе.

Закончив чтение, Нестор обвёл всех своих сторонников хмурым взглядом, встретился глазами с Дерменжи.

— Твой перехватчики часом ничего не напутали?

— Нет, я сам её принимал.

— Лёва, а теперь что думаешь насчёт Мартынова? Уж не для «соприкносновения» ли он послан?

— Чёрт их разберёт. Какая-то каша. Клейну дают для нас 100 миллионов, сабли, сёдла — и тут же этот приказ.

— Миллионы и сёдла для усыпления нашей бдительности. И только.

— А что я говорил? — неожиданно молвил Василевский. — Разбили Врангеля — конец союзу. Нам-то что. Вот каково сейчас Каретнику.

— Каретник прорвётся, не мальчик, — уверенно сказал Махно. — Вот нам с тремя сотнями кисло будет.

— Надо отзывать полк Савонова из Пологов, — сказал Балаш, — и Клерфмана из Малой Токмачки.

— Давай действуй, Виктор. Лёва, ты выяснил, кто нас окружает?

— На станции Гуляйполе Петроградская бригада курсантов. С Пологов — 42-я дивизия, с Фёдоровки — Богачарская бригада, с Покровки — Интернациональная кавбригада.

— Выходит, обложили нас?

— Выходит, — согласился Зиньковский.

С рассветом загремела канонада со стороны Пологов, и из Гуляйполя поскакали курьеры к Малой Токмачке отзывать полк Клерфмана. Полк уже был окружён превосходящими силами противника и капитулировал, но сам Клерфман, возглавив конную группу в 300 сабель, пробился и прискакал в Гуляйполе.

— Ну что там? — спросил его Махно.

— Даже пленных ставят под пулемёты, сволочи.

— Это приказ главкомюжа Фрунзе. Формируйте со Щусем конную группу хотя бы в тысячу сабель. Будем прорывать кольцо. Оставаться здесь нам нельзя, артиллерией развалят и сожгут село, а нас перебьют. Выход один — прорыв. А там соединимся с корпусом Каретникова и ещё поглядим, кто переважит.

Растревоженным ульем загудело, засуетилось Гуляйполе, носились тачанки, скакали взад-вперёд верховые, у склада Серёгин выдавал сабли и новенькие сёдла, только что привезённые из Харькова Клейном. Срочно формировались эскадроны, в основном уже из опытных бойцов. Пехотинцы набивали подсумки и карманы патронами.

А канонада гремела уже почти со всех сторон, красные сжимали кольцо. Застава со стороны Полог уже вела бой, поливая цепи 42-й дивизии из пулемётов.

В штабе Махно сам ставил задачу на прорыв:

— ... Красные полагают, что мы рванём навстречу нашему Крымскому корпусу, и именно с этой стороны удваивают-утраивают свои силы, но мы ударим туда, где нас менее всего ждут, на северо-восток, на Успеновку. Здесь 18 вёрст, и на конях и тачанках мы их мигом покроем и свалимся совсем неожиданно. А чтобы уж совсем сбить с толку красную кавбригаду, мы пустим в авангарде эскадрон Мартынова.

— Но это же большой риск, Нестор, — сказал Белаш. — А вдруг он... Мы же ещё точно не знаем, с какой целью он перешёл к нам.

— Вот в деле и узнаем. Кстати, Лева, как там твои ребята, ничего такого не заметили?

— Откуда мне знать, ещё и суток не прошло.

— Отзывай эскадрон из Шагарова. Мартынова сразу ко мне.

Едва закончилось совещание, к Махно обратился Рыбин:

— Нестор, позволь мне отъехать в Харьков.

— Зачем?

— Я хочу в глаза сказать Раковскому, что он подлец.

— И только?

— И плюнуть ему в лицо. Ведь он по телефону меня убеждал, что всё в порядке, что нам предоставлена Свободная территория. Подонок. И это председатель Совнаркома.

— Эх, товарищ Рыбин, я сам до последней минуты верил им, пока со стороны Пологов не заговорили пушки. Тебе что? Жить надоело? В общем, так, не отпускаю. А что он подонок, можешь сказать ему по телефону.

Мартынов, выслушав задание Махно, сказал:

— Спасибо, Нестор Иванович.

— За что?

— За доверие. Вы думаете, я не чувствовал настороженность вашего штаба?

— Что делать, товарищ, мы от большевиков столько провокаций пережили. Да вот хотя бы и эта.

— Я понимаю, но вы увидите, на что способен мой эскадрон.

И действительно, выступив в авангарде колонны махновцев и встретив в двух верстах от Гуляйполя Красную кавбригаду, Мартынов разгромил её, разогнал, а остатки преследовал до самой Успеновки. Кольцо было прорвано, повстанцы уходили на северо-восток. А красные, заняв Гуляйполе, как обычно занялись обысками, репрессиями, арестовывая подряд всех мужчин и невольно давая этим возможность батьке Махно оторваться от преследователей.

6 декабря в селе Керменчик, в 140 километрах восточнее Гуляйполя, шло совещание Реввоенсовета повстанцев, решавшее главный вопрос дня: объединение всех разрозненных отрядов.

— ...Мы должны послать к Литвинёнке, он сейчас под Екатеринославом, — держал речь Махно, — звать к нам и отряд Бровы от Павлограда, там же недалеко отряд Пушкарёва. Далее из-под Бердянска идёт к нам отряд Вдовиченки с Подковой и Тарасенко...

В это время в избу влетел разведчик и радостно сообщил:

— Крымский корпус на подходе!

Все повскакивали с мест и, хватая шапки, кинулись из избы, сразу повеселев. Кто-то, выражая общую радость, крикнул:

— Теперь повоюем.

На улице толпился народ, в морозном воздухе над толпой взвивался парок, слышался говорок: «Каретников ворочается. Наконец-то!»

На белом горизонте появились всадники, но их было немного, и толпа стала затихать. Когда до приближающейся группы оставалось с полверсты, от неё отделился всадник и поскакал вперёд. В подъезжающем едва узнали Марченко, с почерневшим лицом с запавшими глубоко глазами.

Подскакав к Махно, он с горькой усмешкой рапортовал:

— Имею честь доложить, Крымская армия прибыла в ваше распоряжение... — и осёкся на полуслове, видимо, скрытая горечь перехватила ему горло.

Махно, насупившись, молчал, слишком тяжёл был удар для него.

— Сколько ж вас осталось? — спросил Зиньковский.