И не касались коров, хоть и очень их к мясу тянуло.
Вскоре, однакоже, все в корабле истощились запасы.
Стали товарищи волей-неволей ходить на охоту.
Начали птицу ловить и все, что до рук доходило;
Рыбу ловили крючками: терзал жесточайший их голод.
Как-то пошел я от моря на остров богам помолиться,
Чтобы из них кто-нибудь явил нам дорогу к возврату.
После того как порядком от спутников я удалился,
Вымывши руки и место, от ветров закрытое, выбрав,
Всем я молитву вознес бессмертным богам олимпийским.
После того они сладостный сон мне излили на веки.
Злое тогда Еврилох предложенье товарищам сделал:
— Слушайте, что я скажу, хоть и так вы страдаете много,
Всякие смерти, конечно, ужасны для смертных бессчастных,
Все же печальней всего — голодною смертью погибнуть.
Выберем лучших коров в Гелиосовом стаде и в жертву
Здесь принесем их бессмертным, владеющим небом широким.
Если ж обратно вернемся в Итаку, в родимую землю,
Гипериону мы там Гелиосу немедля воздвигнем
Храм богатейший и много в него драгоценностей вложим.
Если ж, на нас рассердясь за коров пряморогих, корабль наш
Он погубить пожелает с согласия прочих бессмертных, —
Лучше согласен я сразу погибнуть, волны наглотавшись,
Нежели мучиться долго на острове этом пустынном. —
Так сказал Еврилох. И товарищи с ним согласились.
Выбрав коров наилучших, они их пригнали из стада.
Было оно недалеко. Паслось возле самого судна
Широколобых коров тихоходных прекрасное стадо.
Их обступили они и стали бессмертным молиться,
Гладких листьев нарвавши на дубе высоковершинном:
Белого в судне у них ячменя не имелось уж больше.
После, когда помолились, — зарезали, кожу содрали,
Бедра немедля отсекли, обрезанным жиром в два слоя
Их обернули и мясо сложили на них остальное.
Но, не имея вина, чтоб полить им горящие жертвы,
Просто водой окропили и начали потрохи жарить.
После, как бедра сожгли и отведали потрохов жертвы;
Прочее все, разделив на куски, наткнули на прутья.
В это-то время от век моих сладостный сон удалился.
Быстро направился я к кораблю и к шумящему морю.
От корабля двоехвостого был я совсем уже близко.
Вдруг я почувствовал запах горячий шипящего жира.
Вырвался стон у меня, и громко воззвал я к бессмертным:
— Зевс, наш родитель, и все вы, блаженные, вечные боги!
В гибельный сон вы меня для огромной беды погрузили!
Спутники страшное дело надумали, здесь оставаясь! —
Длинноодеждная дева Лампетия вмиг к Гелиосу
С вестью пришла, что коровы его перерезаны нами.
Сердцем разгневался он и так обратился к бессмертным:
— Зевс, наш родитель, и все вы, блаженные, вечные боги!
Кары прошу для людей Одиссея, Лаэртова сына!
Дерзко они умертвили коров, на которых с такою
Радостью я любовался, — вступал ли на звездное небо
Или спускался с него, к земле направляясь обратно.
Если же им за коров соответственной кары не будет,
В царство Аида сойду я и буду светить для умерших! —
Зевс, собирающий тучи, ему отвечая, промолвил:
— Нет, Гелиос, продолжай освещать для богов всеблаженных,
Как и для смертнорожденных людей, жизнедарную землю.
Быстрый корабль Одиссея слепящею молнией скоро
Вдребезги я разобью посреди винно-чермного моря. —
Это я все от Калипсо прекрасноволосой услышал,
Ей же вожатый Гермес сообщил, как она мне сказала.
После того как спустился назад к кораблю я и к морю,
К каждому спутнику стал подходить я, браня их, но средства
Мы никакого найти не могли: уж погибли коровы.
Знаменье следом за этим послали товарищам боги:
Ползали шкуры, мычало на вертелах, словно живое,
Мясо — и то, что сырым еще было, и что уж поспело.
Шесть после этого дней товарищи, мне дорогие,
Ели быков Гелиоса, беря наилучших из стада.
День седьмой ниспослал собирающий тучи Кронион,
И прекратился тогда бушевавший неистово ветер.
Быстро взойдя на корабль, мы пустились в широкое море,
Мачту поднявши и белый на мачте расправивши парус.
После того как мы остров оставили сзади и больше
Не было видно земли никакой, а лишь небо да море,
Черную тучу внезапно Кронид распростер молневержец
Над кораблем нашим полым. И море под ней потемнело.
Очень недолгое время корабль наш бежал. Завывая,
Западный ветер внезапно на нас налетел ураганом.
Силою вихря порвал он канаты, державшие мачту,
Оба! И мачта упала назад. Повалилися снасти
В трюм, залитый водой. На корме корабельная мачта
Кормчего в голову с маху ударила, вдребезги кости
Черепа все раздробила. И он, водолазу подобный,
С палубы в воду нырнул, и дух его кости оставил.
Бешено Зевс загремел и молнию бросил в корабль наш.
Молнией Зевса сраженный, в волнах наш корабль закрутился.
В воздухе серой запахло. Попадали спутники в море.
Словно вороны, вокруг корабля они стаей носились
В бурных волнах. Божество возвращенья домой их лишило.
По кораблю я метался, покамест дощатой обшивки
С киля волны не сбили и остова прочь не умчали.
Вместе же с килем и мачту упавшую; следом за мачтой
Длинный ременный канат из кожи воловьей тянулся.
Накрепко мачту и киль ремнем привязал я друг к другу,
Их обхватил, и помчал по волнам меня гибельный ветер.
Вдруг прекратился Зефир, надо мной ураганом шумевший.
Нот, появившийся вскоре, поверг меня в ужас и горе,
Как бы к погибельной он не погнал меня снова Харибде.
Целую ночь по волнам я носился. С восходом же солнца
Сциллы утес и Харибду я вновь увидал пред собою.
Воду соленую моря Харибда как раз поглощала.
Вверх тогда я к высокой смоковнице прыгнул из моря,
Ствол охватил и прильнул, как летучая мышь. И не мог я
Ни опереться ногами о землю, ни выше подняться:
Корни были глубоко внизу, а ветки высоко;
Длинные, частые, тенью они покрывали Харибду.
Крепко держался я там и ждал, чтоб Харибда обратно
Мачту и киль изрыгнула. Они наконец появились, —
Поздно: когда на собраньи судья, разрешивший уж много
Тяжеб меж граждан, встает, чтоб отправиться ужинать в дом свой, —
В это лишь время опять из Харибды явилися бревна.
Выпустил ствол я из рук и из ног и обрушился прямо
В кипень бушующих волн вблизи от извергнутых бревен.
Влез я на бревна и начал руками, как веслами, править.
Сцилле ж меня не позволил родитель бессмертных и смертных
В море заметить: иначе я там бы погиб неизбежно.
Девять носился я дней. На десятый к Огигии боги
Ночью пригнали меня. Обитает там нимфа Калипсо
В косах прекрасных, богиня ужасная с речью людскою.
Холила нимфа меня и любила. Но что мне про это
Вам говорить? Ведь вчера уж об этом о всем рассказал я
В доме тебе и прекрасной супруге твоей. Неприятно
Снова подробно о том говорить, что уж сказано было».
ПЕСНЬ ТРИНАДЦАТАЯ
Так сказал Одиссей. И долго царило молчанье.
Были охвачены все восхищеньем в тенистом чертоге.
Снова тогда Алкиной, отвечая, сказал Одиссею:
«Раз, Одиссей благородный, приехал ты в меднопорожный
Дом наш высокий, — к себе, я уверен, без новых скитаний
Ты уж вернешься, какие б страданья ни вытерпел раньше.
К вам же, старейшины, я обращаюсь с таким предложеньем,
К вам, что в чертоге моем почетным вином искрометным
Дух услаждаете свой и прекрасным внимаете песням:
Платье для гостя в сундук полированный сложено, также
Золото в тонких издельях и все остальные подарки,
Что поднесли ему вы, советчики славных феаков.
Вот что: дадим-ка еще по большому треножнику каждый
И по котлу. А себя наградим за убытки богатым
Сбором с народа: столь щедро дарить одному не по силам».
Так сказал Алкиной, и понравилось всем предложенье.
Встали они и для сна по жилищам своим разошлися.
Только, однако, явилась из тьмы розоперстая Эос,
С крепкою утварью медной они к кораблю поспешили.
Стала корабль обходить Алкиноя священная сила.
Сам под скамейками все разместил он подарки феаков,
Чтоб не мешали гребцам, когда они в весла ударят.
Те, к Алкиною придя, приступили к роскошному пиру.
В жертву быка принесла Алкиноя священная сила.
Туч собирателю Зевсу Крониду, владыке над всеми,
Бедра сожгли, а потом за пир богатейший уселись
И наслаждались. Певец же божественный пел под формингу, —
Чтимый всеми людьми Демодок. Но голову часто
Царь Одиссей обращал к лучезарному солнцу — к закату
Мыслью его торопя; уж очень желал он уехать.
Так же, как жадно мечтает об ужине пахарь, который
Плугом весь день целину поднимал на волнах винноцветных;
С радостным сердцем он видит, что солнце спустилось на землю,
Что уже время на ужин брести ему шагом усталым.
Так наконец, Одиссею на радость, спустилося солнце.
Веслолюбивым мужам феакийским тотчас же сказал он,
Больше всего обращаясь со словом своим к Алкиною:
«Царь Алкиной, между всех феакийских мужей наилучший!
В путь снарядите меня, сотворив возлиянье бессмертным,
Сами ж — прощайте! Тут все совершается так, как желало
Сердце мое, — и отъезд и дары дорогие. Пускай их
Благословят Ураниды бессмертные! Пусть безупречной
Дома жену я найду, здоровыми — всех дорогих мне!
Вы же на радость законным супругам и детям любимым
Здесь оставайтесь! Пускай всевозможные блага пошлют вам
Боги, и пусть никакой с народом беды не случится!»
Слово одобрив его, согласилися все, что в отчизну
Должно его переслать, ибо все справедливо сказал он.
Молвила вестнику после того Алкиноева сила: