Проделав с лежащим тот же фокус пеленания, что и с первым ассасином, я выпрямился с чувством выполненного долга. В этот момент со стороны пролетки послышалось мычание Олексы, не иначе как мой алкоголик стал приходить в себя. Развязав матроса, возложил ему ладонь на чело и обратился к Богородице с нижайшей просьбой освежить мозги этого сильного физически, но слабого на спиртное индивидуума. Через минуту Олекса уже осмысленно смотрел в мои глаза.
— Ваша светлость… — он запнулся, — господин коронель, прошу…
— На корабле разберемся, — прервал я матроса, — бери этого, — я показал на ассасина, — тащи его в избу, — обернувшись на охотничий домик я заметил в окне слабый огонек свечи. «Интересная картинка. А там кто еще?» И в это же мгновение почувствовал на своем плече коготки птицы, которая мягко спланировала сверху. Горлица, склонив головку набок, одним глазом косилась на меня и негромко ворковала. В голове послышался ее тоненький голосок, но что именно говорила птаха, я не мог разобрать, пока не подошел к крыльцу. Оказывается разборчивость бормотания в голове напрямую связано с близостью жилья княжны.
Горлица настойчиво предлагала мне пообщаться с ночными убийцами, которых Олекса перетащил в избу. Я так и сделал, начав с того, что с ненавистью смотрел на меня одним глазом. Правым. Но тут меня ждал жесточайший облом, ни один, ни второй ассасины не горели желанием просветить меня на предмет того, кто их нанял. Они вообще не горели никаким желанием кроме ненависти, пылавшей в глазах. Причем, во всех трех. Показав одноглазому, что сейчас буду резать ему глотку таким красивым ножом-кукри, я снова повторил свой вопрос на трех языках, которые знал более-менее уверенно. Похоже, что ассасину было глубоко плевать и на мои вопросы, и на собственную жизнь.
Перенеся свое любопытство на другого наемника, я взял его под мышки, чтобы перевернуть лицом кверху, но связанный ассасин начал активно сопротивляться моим попыткам удобнее перехватиться за тело, и я неожиданно почувствовал под руками упругую женскую грудь, а совсем не жилистые мужские мышцы.
— Вот ни фига себе! Так тут у нас девица! — я не сдержал своих эмоций, — Олекса, ну-ка, помоги.
— Не трожь тварина, — прошипела пленница на чистом русском языке, — убери свои грязные лапы!
— А с чего ты взяла, что они грязные? — почему-то меня больше всего возмутило подозрение в нечистоплотности, — я их мыл недавно. А еще у меня хороший антисептик, — добавил, вспомнив про огненные шарики, которые наверняка обладали очищающим действием.
— Что? Хороший что? — и тут же, без всякого перехода, она заверещала, пытаясь вывернуться из рук Олексы, — не тронь меня, скотина! — пожалеешь! Завид с тебя шкуру с живого спустит!
— Aismat aldajaj, [2] — прошипел одноглазый, и девчонка мгновенно закрыла рот, как будто это совсем не она только что изрыгала проклятья в адрес моего матроса.
[2] Заткнись курица (араб.)
— Поздно бабка пить «Боржоми» — расхохотался я обращаясь к одноглазому, — мне теперь на фиг не нужен ваш допрос, да и вы, собственно говоря, тоже. Олекса, — повернулся я к матросу, — завязывай им пасти, только в рот что-нибудь затолкай, чтобы даже не мычали. На корабле решим, что с ними делать: утопить, вздернуть на рее, или к пушке привязать да выстрелить.
Олекса молча, но не спуская с меня слегка вытаращенных глаз, пытался «вслепую» выполнить поручение, но у него это плохо получалось.
— Да, что ты на меня глаза пялишь, я ведь не тебя собрался топить, — не выдержав такого издевательства над моим приказом, прикрикнул на матроса, — заткни их, грузи в повозку и поехали.
Буквально через двадцать минут мы подъезжали к порту, куда, согласно нашей договоренности с правителем Градомира, перебазировался «Сан Габриэль». На причале, перед сходнями, несмотря на позднее время стоял караул из трех матросов и унтер-офицера.
— Смотри-ка, нас встречают, — мне понравилась дисциплина, которую навел в команде галисиец, — сеньор, — обратился к унтеру, — необходимо перенести этих двоих в мою каюту. Да, и старшего помощника ко мне. Жеребца с повозкой верни хозяйке, — повернулся я к Олексе, — да распряги, задай корма и воды.
— Итак, дорогие мои, — войдя каюту, где уже лежали связанные пленники, — что вы можете предложить, чтобы я сохранил вам жизнь? Хуан, если не трудно, развяжи рот даме, — указав на «младшего» ассасина, попросил галисийского идальго.
— Это женщина? — старпом уставился на меня непонимающим взглядом.
— Да, коллега. Это не ночной убийца, а ночная, притом еще и не слишком удачливая, судя по тому, что ваш покорный слуга перед вами кабальеро, — шутовски раскланявшись, я поторопил, стоявшего столбом моряка, — давай уж, распаковывай ей средство коммуникации.
— Что? — сначала не понял Хуан, затем переспросил, — мой Коронель, мне надо дать женщине возможность говорить?
— Ну конечно, сеньор, — мне уже было не смешно, непонятливость старшего помощника слегка начала напрягать, — я же тебе это сразу сказал.
— Как тебя зовут? — мне, в принципе, это было безразлично, но надо же с чего-то начинать, — имя твоего хозяина уже известно. Сказала «Аз», говори «Буки».
— Он мне не хозяин, — злобно сверкнув глазами, ответила девушка, — мы сами по себе.
— Да что ты говоришь, — я усмехнулся и попросил галисийца, — Хуан, надо парня одноглазого пристроить под надежную охрану, а мы пока с этой «самостоятельной» девицей плотно «пообщаемся». Ты ведь в плавание давно, забыл за пол года, что такое женское тело? Давай сюда пару матросов покрепче и покажи им куда запереть мужика. Пока я знакомлюсь с дамой.
— Есть мой Коронель, — щелкнув каблуками, выскочил из каюты старший помощник.
— Все, моя дорогая, — взяв пленницу за подбородок, проговорил ей прямо в глаза, — сейчас с тобой порезвится мой старпом, а потом отдам команде. С тобой мы вообще разговаривать не будем, — бросил одноглазому, — завтра пойдешь на корм рыбам. Ты ведь не знаешь ни одного из европейских языков. Не так ли?
— Я немного говорю на русском — произнес молчаливый убийца, — ты не можешь делать такое. Тогда ты не мужчина… не воин.
— Вот ни хрена себе пельмешек, — меня взорвало, — отправлять девчонку с ножом против мужиков — это быть мужчиной. А отдать ее мужикам за попытку убийства — это не мужчина. Нравишься ты мне парень. Ты — ассасин. Ты — воин. Ты должен сражаться и убивать, а не эта девочка. А раз ты считаешь, что она должна убивать, значит и отвечать тоже должна она за это. Ты меня понял?
— Девочка не должен убивать тебя, он должен вязать, — ассасин разговорился — а твой слуга убивать должен я. Ты нужен живой для Завид. Я тебе все сказал. Ты не делаешь так с девочка. Я прокляну тебя.
— Мне насрать на твои проклятья, да и на тебя тоже, — как человек из двадцать первого века я мало верил в шаманство и прочую дребедень, — будете отвечать на вопросы — договоримся. Нет — пеняйте на себя. Девочка, ты меня поняла? — повернулся к незадачливой убийце, смотревшей на меня с неприкрытой ненавистью, — и не сверкай глазищами, меня этим не проймешь. Для чего я понадобился Завиду?
— Для пыток, — младшая «черепашка» ответила не задумываясь.
— А пытки для чего? — меня не смутил такой неожиданный вариант, — что он хотел узнать у меня?
— Я не знаю. Он нам это не говорил, — если бы могла, девушка бы развела связанными руками, — воевода сказал, что Зафир должен ему помочь разговорить тебя и узнать, кто ты на самом деле.
— Зафир бы тебя заставил говорить, — вмешался в разговор ее старший товарищ, — тебе повезло неверный.
— А кто этот Зафир? — мне стало интересно, сколько еще ассасинов у княжеского воеводы.
— Я — Зафир! — мне показалось, что ассасин даже выше ростом стал, с такой гордостью и превосходством он произнес свое имя, — у меня мертвые говорят.
— А сам-то ты мертвый разговаривать будешь? — мне стало смешно от надувшегося гордостью ассасина, жизнь которого сейчас на сто процентов зависела от меня. А я еще не решил до конца, нужен ли он мне живым.
В каюту постучали, появился Хуан и парочка крепких матросов. Завязав рот Зафиру, они забрали ассасина, оставив мне девчонку, продолжавшую сверкать глазищами из-под черной повязки. Озадачив старпома поиском переводчика, знающего арабский, чтобы поговорить с ассасином, вернулся к его помощнице.
— Давай-ка снимем с тебя всю эту хрень, — подцепив ножом повязку, закрывающую нос и рот, открыл лицо, оказавшееся совсем не восточного типа, — кто ты, подарок судьбы?
— Не трогай меня, божедурье! [3] — девчонка крутанулась всем телом и головой, и неожиданно для себя оказалась на полу, свалившись с кровати, куда ее положили матросы, принеся в каюту, — подними меня! — категорично заявила «неваляшка», — немедленно!
[3] Дурак от природы (старорус.)
— Так поднять или все-таки не трогать? Извини, ты сама этого захотела, — я улыбнулся, почему-то даже сердиться уже не хотелось на эту малахольную, — носом по полу поелозишь, может немного в себя придешь. Ты там поползай, сколько сможешь, а я пока поужинаю, что-то уже успел проголодаться. Или может поднять тебя… — сделал вид, что раздумываю, — нет, пожалуй не стоит. Ползай дальше.
Девчонка затихла, забившись головой в угол между кроватью и стенкой каюты. Спустя пару минут, когда я уже достал из шкафа, кое-какие съестные припасы и бутылку вина, из этого угла послышались звуки, подозрительно похожие на скулеж голодного щенка.
— Э-э-э, постой. Ты чего это там удумала? Мы же на корабле, затопишь нас всех к ядреней фене своим водопадом, — я поставил вино и провизию на стол и поднял, извивающуюся как червяк, девчонку на кровать, — блин, ты какая-то ненастоящая убийца. Ассасины себя так не ведут.
— Да-а-а, тебе хорошо говорить, когда у тебя корабль, дружина, тебя к князю на обед приглашают, — прорвало пленницу, — а мне каково, ни тятьки ни мамки, ни родни, ни подружек, один Зафир-учитель и тот нерусский, — она снова залилась слезами.
— Ну, ты… это… — я растерялся. Терпеть не могу созерцать плачущих женщин, даже если эта женщина — убийца-ассасин. Никогда не знаю как остановить поток слез и, вообще, чувствую себя в такой момент идиотом, не способным ни на что толковое. Но тут же меня самого прорвало, — заткнись! — рявкнул на слезливую даму, — иначе раздену догола и вытащу на палубу. Пусть на тебя матросы полюбуются!