Однако при дворе Великого хана говорят на языках Азии, там не могут не знать языка Библии и Корана. И адмирал назначает главой посольства сеньора Луиса де Торреса, крещеного еврея, который знает еврейский и арабский языки. Торрес — голова и язык посольства. А правая рука этой миссии — моряк Родриго де Херес. Херес бывал в Гвинее, он знает, как угодить языческим властителям.
Во времена Марко Поло с Великим ханом переписывались римские папы. Послания составлялись на латыни. Этот опыт использован. У адмирала есть верительная грамота. Она написана на языке Вергилия, адресована всемогущему повелителю Востока Великому хану и скреплена подписями королевы Изабеллы и короля Фердинанда.
Не забыты и подарки Великому хану. Отобрана сотня-другая стеклянных шариков и десятка три колокольчиков для его подданных. На всю миссию адмирал положил шесть дней, начиная с пятницы, 2 ноября.
Итак, к Великому хану отправляются Луис де Торрес, Родриго де Херес, Диего, один местный индеец pi пять носильщиков — жителей селения, близ которого стоят корабли.
Незадолго до полудня 2 ноября посольство уходит на юг, в глубь страны.
Взглянем на карту: корабли стоят в бухте Хибара. В нее впадает река Какоюгин, а выше ее истоков, на широком лесистом плато, в четырех-пяти днях пешего пути от бухты расположен городок Ольгин. В 1492 году там находилось небольшое индейское селение — то самое, где, по мнению адмирала, обретался Великий хан.
Ничто так не распаляет тоску, как земля, похожая на твою родину и в то же время с ней несходная. Куба лишь прикидывается матерью, а на самом деле она мачеха. Равнодушная мачеха. Она говорит на твоем языке, но не о тебе и не о твоих братьях и сестрах. Она ничего не знает и знать не хочет о старом Гуакане, Каоне и великом провидце Гуаяре.
Все тут и такое и не такое, как на Острове Людей. Теплое море и берега с тихими бухтами, но берега тонут в трясине, питающей непролазные чащобы. Чащобы с путаницей воздушных корней, уходящих в вязкую зловонную тину. Мангры — так называются эти заросли, эти гнилые леса над гнилыми водами, рай для москитов.
Земли тут такие же благодатные, как на Острове Людей, но там места ровные, а здесь к небу вздымаются огромные горы. На Гуанахани к морю стекают небольшие ручейки, на Кубе в Большую Соленую Воду вливаются широкие реки.
Остров Людей мал — от края до края ты пройдешь его за день, а Куба — земля без начала и конца, не хватит жизни, чтобы обойти ее леса и горы.
И в пути, и на роздыхе Диего беседует со своими земи. Пращур бледнолицых Адам породил свою Еву из собственного ребра. Диего сотворил земи из темного сухаря, тронутого плесенью. Сухарь — пища пришельцев, и это плохо. Нет веры в этого нового земи. Возможно, боги бледнолицых сильнее духов Острова Людей. Во всяком случае сильнее этого земи, у которого крысы отгрызли полголовы.
Сам Сеньорадмирал научил Диего читать молитвы. Их две, называются они «Сальве» и «Аве Мария». Обе обращены к главной богине бледнолицых. Той, у которой на голове желтый круг, матери небесного касика Иисусахриста. Заклинания эти непонятны. Они произносятся на священном языке бледнолицых, на этом языке они говорят со своими богами. Как узнать, как убедиться, помогают ли эти боги тем, у кого кожа небелая. Сомнения терзают Диего на пути к столице Великого хана.
Гуарон, человек из прибрежного селения, который вместе с Диего идет к Великому хану, касику касиков Катая и Кубы, ровесник Гуабины. Он неразговорчив и с одинаковым недоверием относится и к бледнолицым послам, и к Диего. Для него все эти люди, бронзовая у них кожа или белая, — чужаки, беспокойные пришельцы, которые сами толком не понимают, что им нужно на кубинской земле.
Дон Луис — человек добросовестный и исполнительный. Ему приказано расспрашивать о Великом хане всех встречных. И он это делает в каждом селении. Увы, индейцы пожимают Плечами и разводят руками. Они почему-то не понимают бледнолицых.
Гуарон шел куда следует. Дон Луис полагал, что вот-вот покажутся стены Ханбалыка, столицы Великого хана. Хан-балыком в век Марко Поло назывался Пекин. Но Гуарон привел высокое посольство не в Пекин, а в небольшое селение. Было в нем с полсотни хижин, крытых пальмовыми листьями.
Неизвестно, как встретили бы послов Кастилии и Арагона при дворе истинного Великого хана. Быть может, с почетом, а быть может… — ведь хан способен был на любые фокусы. Но здешний великий хан, он же один из касиков земли Кубанакан, принял иноземцев как небесных посланцев.
Когда послы вошли в селение, «градоправители» подхватили их под руки и ввели в самый просторный дом, резиденцию «хана». От околицы селения до этого дома от силы шагов двести, но по крайней мере полчаса пробивалась туда высокая миссия. Подданные «хана» толпились на дороге, они падали перед пришельцами на колени, целовали им руки и ноги.
Девушки, прекрасные, как наяды, легкими перстами ощупывали «посланцев небес» и дарили им свои поцелуи.
А «хан» устроил послам такой прием, о котором они не могли и мечтать. Он усадил их на священные скамейки-духо, он угостил их торжественными речами и великолепными яствами. Ответную речь держал дон Луис, и говорил он по-арабски. Касик не понял ни звука, а Гуарон молчал. И переговоры закончились.
Дальше идти нет смысла. Сатана (а возможно, и Мабуйя) накрыл шапкой-невидимкой великие города Великого хана.
Гуарону сказали: «Веди обратно». Гуарон повел.
Дон Луис был разочарован. Но обратный путь был не в пример легче. Этикет можно было не соблюдать.
Родриго, вспоминая, как целовали его локти, колени и сапоги, крутил свои бурые усы и утешал дона Луиса:
— Не огорчайтесь, мой друг. Как бы то ни было, а встретили нас на славу. Понимают эти краснокожие, что такое хорошее обращение. Куда там до них гвинейским царькам!
В хвосте процессии брели носильщики и трое индейцев из столицы Кубанакана: тамошний старейшина, его сын и друг сына. Очень славные были эти люди, и Диего с ними отвел душу. И предупредил: «Будьте осторожны. Поговорите с вождем бледнолицых и сразу же отправляйтесь домой. Сдается мне, что он хочет захватить людей из Кубанакана и увезти с собой».
Смутно было у Диего на сердце. Он понимал: главу посольства постигла неудача. Но меру этой неудачи осознать не мог. Для него Великий хан и стобашенный Ханбалык были пустыми звуками.
Побег
Корабли шли на восток, и, чем дальше заходили они в сторону солнечного восхода, тем обрывистее и круче становились кубинские берега. В глубине страны тянулись непрерывные цепи мохнатых гор. Бесчисленное множество быстрых ручьев и рек прорывалось через сплошные каменные заслоны, вода бесновалась в тесных берегах, там и здесь она срывалась с высоких карнизов и сердитые водопады взметали к нему алмазную пыль.
День шел за днем, а конца этой Кубе не было. Диего тешил себя надеждой, что Сеньорадмирал, отыскав золотые острова, пойдет домой и по пути оставит пленников на Острове Людей.
В Колумбовой флотилии уже не девяносто пять, а сто десять человек. По приказу адмирала в одной из кубинских бухт захватили новых пленников. Среди них было семь женщин. Для пленников сбит был из досок загон на палубе «Ниньи».
Все-таки странно устроен этот земной мир. На диво разные люди его населяют. Взять хотя бы этих кубинских пленников. Нравом они совсем не похожи на Диего или на Санчо, даже строптивый Пепе в сравнении с ними — кроткая алка.
Один из них, на вид он совсем не силач, разорвал цепь, которой скованы были его руки, другой так бился головой о стенки трюма, что разбил себе темя, третий ничего не ел и не пил, четвертый и пятый хоть и держали себя смирно, но внушали своим хозяевам наибольшие опасения.
Ярость пылала в их глазах, и взгляды этих пленников обжигали, как пламя, и их велено было заковать в ножные кандалы.
Диего не раз спускался в трюм. Он приносил узникам кассаву, пальмовый сок, изюм, но никто из них не обращал на него ни малейшего внимания.
Но вот однажды Четвертый заговорил:
— Ты пес, ты предатель. Ты пресмыкаешься перед бледнолицыми, ты лижешь им пятки. Мы скорее умрем от голода, чем примем что-нибудь от тебя.
— Я не предатель. Я сын брата великого вождя Острова Людей и не по своей воле попал к бледнолицым. Они сильны и мудры. Мы слабы, и на многое Мабуйя закрыл нам глаза. Я не враг бледнолицым, но и не друг им. Я хочу, чтобы глаза мои видели.
— Ты безмозглый червь, — проговорил Четвертый. — Бледнолицые не люди. Это хитрые звери, и они будут тебя ласкать и кормить, пока ты им нужен, а затем убьют тебя, зная, что ты много о них знаешь.
— Палка, — прервал Четвертого Пятый. — Нужна палка с острыми зубами, ею бледнолицые терзают бревна.
— Принеси нам зубастую палку, — добавил Четвертый.
— Хорошо, я принесу зубастую палку и убью эти цепи.
Не так-то просто перепилить железные веревки. Голос у пилы визгливый, а на палубе стоит стражник, и он слышит все, что делается в трюме. И что еще хуже, нет-нет да заглядывает в трюм Чачу-боцман. Пила то и дело срывается, ее зубья рвут живое тело пленников. Вжик-вжик… сыплется на раны серая колкая пыль, цепь стонет, но не поддается.
Желтоголовый зовет Диего, пилу надо отложить в сторону. Хвала светлым духам — одна цепь перерезана.
Проходит ночь, за ней день, и днем Диего снова спускается в трюм. Его руки привыкли к гребку, палке-као, каменному топору, но он не знает, как обращаться с орудиями бледнолицых. А они, эти орудия, злонравны и капризны. Пила отказывается пилить. Ее надо разводить и точить, ее зубья не приучены к железу.
Всего этого Диего не знает, и он бросает старую пилу и приносит новую. На руках у него кровавые мозоли, пальцы едва сгибаются, но капля камень долбит — распалась вторая цепь, за ней третья и четвертая. Какая удача! Сегодня луны нет, духи тьмы ее съели.
— Я иду, — говорит Четвертый. — В трюме тьма хоть глаз выколи.
Четвертый не видит Диего, но нащупывает его локоть.
— Беги с нами.