Приказал адмирал выстрелить из ломбарды и эспингарды, и король был потрясен, видя каково действие этого оружия. А люди его, услышав звук выстрела, поверглись наземь. Адмиралу принесли большую маску с изрядными кусками золота в глазницах, в ушах и других местах, и эту маску, а также иные золотые украшения король дал адмиралу, надев маску ему на голову, а все прочее повесив на шею. И много таких же вещей роздал король христианам, сопровождающим адмирала.
Адмирал был утешен и обрадован всем, что увидел, и умерились его тоска и его печаль, вызванные гибелью корабля, и он понял, что господь посадил этот корабль на мель, дабы именно в этом месте было бы заложено новое поселение».
Дары данайцев
«Санта-Мария» погибла. «Пинта» гуляла неведомо где. Оставалась лишь «Нинья» — каравелла-малютка, и даже святой Николай, покровитель всех плавающих, не разместил бы в ее чреве семьдесят человек.
И адмирал решил основать во владениях Гуаканагари в бухте Навидад (Навидад по-испански — рождество, а в день рождества близ этой бухты затонула «Санта-Мария») крепость и в ней оставить тридцать девять своих спутников. Оставить временно. Самому же вернуться в Кастилию. Ведь чистое безумие продолжать поиски новых земель на одном утлом суденышке. А из Кастилии можно привести большую флотилию и прямо из бухты Навидад отправиться к Великому хану.
«Король» Гуаканагари Вергилия не читал. А поэтому он ничего не знал о троянском коне. Большом, деревянном, пустотелом коне, которого данайцы, осаждавшие Трою, по совету хитроумного Одиссея подарили своим врагам. Воины, скрытые в брюхе коня, врасплох напали на троянцев и захватили город.
Разумеется, оставляя в бухте Навидад тридцать девять человек, адмирал был далек от коварных замыслов. Эти люди могли бы, так по крайней мере считал адмирал, приобщить «короля» и его подданных к христианскому образу жизни. И кроме того, ко времени возвращения адмирала из Кастилии они успели бы сходить в Сибао и доставить в форт много золота.
Благими намерениями ад вымощен…
Пока адмирал строил крепость на берегу бухты Навидад, Диего курсировал между кораблями и резиденцией Гуаканагари. Как и прежде, посещая места, где многое напоминало Остров Людей, а многое было совсем несходно с тем, что было на родине, Диего впадал в уныние. Порой его одолевала такая тоска, что он готов был сбежать куда глаза глядят, но какое-то властное чувство удерживало его в бухте Навидад. Он знал, что Сеньорадмирал скоро уйдет в страну Кастилию, и он твердо решил сопровождать туда великого бледнолицего вождя.
Гуаканагари не раз подолгу беседовал с Диего. Говорил он с Пепе, Алонсо, Пако и Санчо, земляками Диего, и голова у него шла кругом: удивительны были рассказы этих людей, и, что совсем странно, почти во всем эти рассказчики друг другу противоречили.
Пепе, например, ругал бледнолицых. Алонсо и Пако говорили о них без неприязни, но оба они бестолковые; Санчо, который с некоторых пор явно тронулся умом, утверждал, что бледнолицые вообще не люди и что в один прекрасный день они исчезнут. Их поглотит Большая Соленая Вода, и они уйдут к Мабуйе. Верить в это пророчество Гуаканагари не хотелось. Пока у него не было основания жаловаться на пришельцев, а получил он от них много.
Разумеется, больше всех о бледнолицых знал Диего. Но странное дело, Гуаканагари от бесед с этим юношей становилось очень тревожно, хотя в отличие от Пепе Диего редко отзывался о бледнолицых плохо и неуважительно.
— Я никак не могу понять тебя, — говорил Гуаканагари, — добро или зло несут нам эти пришельцы? Чего ожидать от них? Как постичь их намерения?
Диего пожимал плечами.
— Ты большой вождь, тебе и решать. Я поведал тебе лишь то, что видели мои глаза и слышали мои уши. Одно могу тебе сказать. Они — другие. Представь себе, что наши собаки-алки вдруг обрели дар речи и стали ходить не на четырех лапах, а на двух ногах. Мабуйя свидетель, ты их понял бы скорее, чем бледнолицых.
— Да, ты прав, кожа у них белая, тело они прикрывают тряпками…
— Нет, не в том дело. Сперва и мне казалось, что только этим они отличаются от нас. Но, великий вождь, теперь я вижу — они совсем другие и ничем на нас не похожи. Не могу я взять в толк, почему они такие жадные, не могу понять, почему нрав у них так переменчив.
Гуаканагари удивленно развел руками:
— Иногда мне кажется, что я тебя понимаю. А затем смысл твоих слов ускользает от меня, как макрель из прорванной сети…
— Ты увидел их лишь два дня назад, а я с ними две луны и десять и еще четыре дня. Но чтобы понять их, этого мало. Потому-то я и хочу отправиться с ними в Страну Восхода — они ее называют Кастилией. Нас туда пойдет пятеро. Пять умов хорошо, десять лучше. Мой тебе совет: пошли к великому касику Кастилии умных людей.
— Совет твой хорош. Я подумаю. Но увижу ли я тех, кого отправлю в Страну Восхода?
— Увидишь! Бледнолицые упрямы. Они снова придут сюда, им нужен желтый металл. И они неспроста оставляют часть своих людей. Помни это.
— Запомню. И вот что я скажу тебе напоследок: хотел бы я, чтобы духи предков переселили меня во времена моего деда. Он умер спокойно, он не знал, что есть на свете бледнолицые…
Да, не было счастья, так несчастье помогло. Форт Навидад уже строится. Материала сколько угодно. Доски, бревна, гвозди, всего этого добра на «Санта-Марии» вдоволь.
И вот обнажался ее скелет — очень похожи мертвые корабли на истлевших покойников, и кровь стынет в жилах, когда видишь голые ребра шпангоутов.
И уже составлен список. В нем тридцать девять имен. Эти люди остаются на Эспаньоле. Богу хвала, почти все смутьяны по собственной воле решили не возвращаться в Кастилию. Остается Чачу, остаются его дружки. У них особый расчет. Генуэзец велит колонистам жить в мире с индейцами. Как бы не так! Дай срок, уйдет «Нинья» в Кастилию, и мы покажем этим безмозглым дикарям, на что способны добрые христиане!
Оружия сколько угодно: бальесты, арбалеты, аркебузы, эспингарды; порох есть. А у «короля» Гуаканагари одни лишь острые тростинки да дубинки, они называют их маканами. И у него есть золото. Иисус-Мария! Золото будет у нас, и горе тем, кто станет на нашем пути.
Сеньоры Перо Гутьерес и Родриго де Эсковеда, шпионы их высочеств, тоже остаются в Навидаде. Они сами изъявили желание покинуть корабль. Говорят, будто Перо Гутьерес кому-то признался — лучше перезимовать на твердой земле, чем пускаться в обратный путь на такой жалкой посудине, как «Нинья». Вольному воля, пусть остается. Легче на душе, когда глаза и уши их высочеств не ловят твоего взгляда и твоего слова… Жаль, но приходится расстаться с достойным кавалером Диего де Араной. Главным альгвазилом — начальником всех вооруженных сил флотилии. В Навидаде он будет комендантом.
Дон Диего свойственник адмирала. Он кузен его второй (и, увы, незаконной) жены доньи Беатрисы де Араны, которая живет в Кордове. Дон Диего человек смелый и честный. А это очень важно. Верно, очень важно. Но дон Диего уступчив, нрав у него не крутой, а сердце отходчиво. Справится ли он со своей буйной командой?
Другой Диего, тот, что не из города Кордовы, а с Острова Людей, крайне опечален. Конечно, не тем, что ему предстоит разлука с извергом Чачу. В Навидаде остается дон Луис де Торрес, его наставник.
Новость! Нашлась «Пинта». Ее видели неподалеку от бухты, и весьма возможно, что скоро «Нинья» с ней встретится.
Форт готов. В его чреве вчетверо больше данайцев, чем в брюхе троянского коня. Пожалуй, и правда — зря «король» Гуаканагари родился на свет позже своего деда.
ПУТЬ К ВОСТОКУ
Денно и нощно шесть суток носясь по водам, на седьмые
Прибыли мы к многовратному граду в стране лестригонов Ламосу.
Прощай, Эспаньола!
Сумбурны были три последних дня 1492 и три первых дня 1493 года. Достраивался форт, перевозились для тридцати девяти его сидельцев всяческие припасы, и, кроме того, то на «Нинье», то на берегу адмирал и «король» устраивали торжественные приемы. Эти встречи были весьма выгодны для обеих договаривающихся сторон. Адмирал получил сведения о золотых долинах Сибао и о золотых островах в синем море, а Гуаканагари — великолепные гранатовые четки, а еще более роскошные сапоги из синего кордовского сафьяна и серебряное кольцо. Кольцо так понравилось «королю», что он взамен подарил адмиралу большую золотую пластинку.
Любой севильский ювелир оценил бы пластинку в тысячу раз дороже кольца, но Гуаканагари считал, что ему необыкновенно повезло. Возможно, он был прав. Разные мерила ценностей были в Новом и в Старом Свете, вдобавок эти «варвары»-индейцы сердцем были гораздо щедрее добрых христиан.
Диего разрывался на части. Надо было сопровождать Сеньорадмирала и присутствовать на торжественных встречах. Без своего личного переводчика Сеньорадмирал не мог обойтись. Надо было навещать великого вождя Гуаканагари и беседовать с ним о бледнолицых гостях. Надо было напоследок разок-другой повидать дона Луиса, грустно было расставаться с ним.
И вот настал час последней встречи с доном Луисом.
— Помни, Диего, обычаи Кастилии непохожи на ваши индейские. Тебе нелегко придется в этой стране. — Дон Луис обнял Диего, он едва сдерживал слезы, и сын младшего брата Гуабины потерся носом о колючую щеку учителя.
Пералонсо Ниньо, кормчий великой флотилии (ныне в ней лишь один-единственный корабль) стоял рядом: дон Луис не друг ему, но он всегда ценил и уважал этого человека, и он пришел вместе с Диего, чтобы последний раз пожать ему руку. И еще пришли Желтоголовый, дон Обмани-Смерть и Родриго де Херес, с которым дон Луис ходил к Великому хану.
— Диего я не оставлю, — сказал Пералонсо дону Луису. — Понятное дело, вас я не заменю, где мне! Человек я не больно ученый, но морское дело знаю, хотя бы этому я выучу Диего да, пожалуй, еще кастильской грамоте, тут мне и Педро поможет.