Ужаснейшие вопли Полифема
Всех оглушили.
И понеслись вон из пещеры
К ушам других циклопов,
Они бежали к проделанной дыре для входа.
Сейчас он был задвинут огромным камнем.
И спрашивали, в щели прокричав:
«Кто или что тебя обидело, боль причинило?»
«Никто!» — ответил Полифем.
«Никто!» — раз десять повторил.
Тогда Циклопы спокойно отошли.
Он поднялся на ноги,
Кол выдернул из глаза:
Кровь пролилась и увлажнила землю.
Когда Гигант ослеп и понял это,
Пал на колени плача,
И воззвал к Нептуну, своему отцу,
О помощи.
Потом поднялся и сдвинул камень,
Пещеру закрывавший.
Сам встал на место камня
И пропускал овец, но только по одной,
Проверив перед тем вокруг нее весь воздух,
Своим убийцам выход закрывая.
Улиссу равных не было
Ни в выдумке, ни в ловкости обмана.
Он привязать велел себя
Под брюхом у козла —
Так избежать хотел
Грозящей руки Циклопа.
Его примеру быстро последовали все.
Вон из пещеры — выбрались на волю,
Крича от радости бежали к лодке.
И потешались громко над Циклопом
Обманутым.
И Полифем пещеру покидает
Вслед голосам, идущим с моря,
Камней швыряет глыбы.
Они стеною вздымают волны перед лодкой.
И стаи рыб, поднятые водой, испуганно глядят оттуда.
Пошел дождь, и Ремоне помог всем кошкам зайти в дом. А сам остался на улице. И в детстве он так же мок под дождем. Ему было приятно чувствовать прохладу. стекавшую по коже. Вымокал с головы до ног. К счастью, горели одновременно четыре фонаря там, где раньше была площадь.
Возможно, мэрия Бадиа Тедальда по ошибке забыла о них. Ремоне нравилось двигаться в этом влажном свете. Он ходил, пока ему не начало казаться, что он должен что-то совершить, но не знал, что именно.
Дойдя до часовни, сложенной угольщиками. Ремоне принялся сразу же разбирать перекрытие из дерева и жести. Он аккуратно складывал все это: бревна по длине, а кровельные листы — один на другой. Наконец-то Ремоне открылся зеленый ковер пола из травы «Луиза». Он вырвал все до последней травинки. Уничтожив ковер, спустился к горному ручью и доверил сорванные листья травы водам.
Возвратился домой, разделся донага и запихнул всех кошек в мешки. После чего покинул навсегда и этот дом, и эти места.
К счастью, снег начал падать.
Сокрылось все в молочной пене.
В молчании свой страх похоронив под снегом.
Он стал редеть.
И белизна исчезла.
Открылось море.
Все опять далеко
Ото всего.
Снег, снегопад, как снежно воздух бел от взвешенной в нем пыли. Мне страшно весело, я знаю, куда пойду. Туда еще в тридцатом шли вместе и старые, и молодые, когда все заметало снегом, и редкие костры согревали руки, а изо рта шел пар. По ночам собирались в кинотеатре «Эден» и смотрели фильм про Африку об искателях жемчуга или погонщиках верблюдов в песках. Весь городок тянул руки к экрану, где жаркий песок согревал глаза. Вот почему и теперь в круговороте снега я возвращался к старому полуразрушенному кинотеатру «Эден» и смотрел на еще сохранившийся желтоватый фасад и влажные пятна на нем.
Песнь Цирцеи / Canto di Circe
Два месяца скитания по морю:
Лишь Богу одному дано
Смиренье возвратить
Восставшим горам вод
И странникам очаг.
Проиграно заведомо сраженье.
Не остается ничего другого в бурю —
Довериться судьбе и затаиться.
Дельфин, запрыгнувший на лодку по ошибке.
Служил им пищей.
Теперь скользило судно без препятствий.
Несомое ладонью усмиренных вод.
Однажды ночью, наконец,
Луна им осветила
Земли полоску.
Казалось, что она к ним приближалась.
Но это лодка медленно плыла
Навстречу острову,
Где обитала волшебница Цирцея.
Красавица заметила несчастных оборванцев,
Что приближались к ней,
Измученных, усталостью убитых.
Слегка дотронулась до них
Волшебной палочкой из тростника —
И на глазах они все превратились
В свиней.
Улисса не было средь них.
Он не сошел на берег.
Остался у руля.
Как только о беде товарищей узнал.
Решил освободить тотчас.
Женщина появилась в этих краях «летающего пуха» в самом начале лета. Худощавая и молодая, разговаривая, она постоянно жестикулировала, что меняло очертания ее тела.
Маленькая церковь в горах, где пол был покрыт травой «Луиза», пробудила ее любопытство.
Однажды утром женщина остановилась возле меня. В то время как я издалека наблюдал за ее молитвой. Без сомнения, она была хороша собой. Однако во всей ее фигуре не было и намека на откровенный вызов. Скорее, хрупкость придавала ей монашеский вид. Возможно, ее неторопливые движения — словно они с опозданием повиновались ей — и вызвали мое любопытство.
Она сразу же заговорила со мной о преимуществах рабства. Подчиниться глубокому убеждению, желание быть ведомым: «Нами всегда управляют указующие стрелы».
Она говорила о своей любви к запаху травы, доносившемуся из маленькой церкви. Он омывал ее волнами духовного спокойствия.
В пути свою Богиню повстречал —
Она Улиссу повелела испить напиток,
Настоянный на черном корне:
Он защитит Улисса
От промыслов Цирцеи.
Невдалеке сбирала Фея
Цветы с полей.
Вокруг нее паслись и свиньи:
Улисса видят и бегут навстречу.
Волшебница смотрела нежно.
Улисса завлекая взглядом.
Но он не оставлял животных.
Приблизиться к ней не желал.
Тогда она цветы бросает: «Лови. Улисс!»
Но падают они на землю.
Волшебница отворотилась и прочь направилась.
Помедлив, вдруг вновь возвратилась.
Свиней коснулась тростником —
И сделались людьми.
Улисс благодарит Цирцею.
Пытается к прекрасной подойти.
Она, внезапно отвернувшись.
Прочь уходит.
Он следует за ней.
И вместе в дом сказочный
Волшебницы вступают.
В свои покои ведет его Цирцея.
Где ложе сплошь подушками укрыто.
В их мягкость окунулась фея.
Улисс застыл, на ложе глядя.
Возник внезапно между ними
Павлин. Хвост веером раскрыл.
До Улисса доносится вопрос Цирцеи.
Смягченный перьями цветными:
«Как звать тебя?»
Улисс задумался и не ответил.
Рука Цирцеи на спине павлина
Покоилась, Улисс дотронулся своею
И молча гладил.
Несколько дней назад я случайно оказался возле дома, где жила Женщина. В тот же миг она открыла дверь и пригласила войти, потому что начинался дождь. Показала мне стеклянную вазу, полную птичьих перьев, разного цвета и формы.
Дождь стучал по крыше, и мы стали слушать, как сбегала вода по дырявым водосточным трубам. Эти звуки сливались и с шумом воды, которую сбрасывали с себя пригоршнями листья.
Мы раздеваемся донага и ложимся в постель, не сдерживая робкой смелости наших жестов. Казалось, тела объяты музыкой дождя. Временами молнии разрывают воздух. Оба зеркала на комоде загораются их отблесками.
«Нужно верить во все, — прошептала мне. — Особенно в то, что кажется невозможным».
Теперь многие думают, что народные поверья ошибочны, и забывают их. Но великие истины не терпят ясности.
Тотчас ее внимание возвращается к дождю. В какой-то момент мне показалось, что ее рука нервно погладила меня, словно хотела сорвать случайно найденный цветок.
Казалось все созвучным грозе.
Когда небесный грохот стих, в комнате еще слышалось учащенное дыхание.
Бывает и такое в жизни: когда смешалось все,
Ты ослеплен
И опьянен моментом.
Дни быстро пролетают.
Сменяя время года.
Весной едва уловишь аромат цветка.
Как вновь наступит вечер.
И под ногами зашуршат сухие листья.
Два года провели вдвоем Улисс и Фея.
Им кажется, что вместе лишь неделю,
Поскольку обо всем забыли.
Однако нечто в глубине души
Тревожило Улисса —
Он счастлив не был до конца.
Однажды с мыслями собраться постарался,
Поднялся на горы вершину, где бил воды источник.
Омыл лицо три раза и после
На песке, водою увлажненном,
Стал чье-то имя тростником чертить.
Заметил, что рука непроизвольно
Слагала буквы в слово «Пенелопа».
Спросил себя: «Кто это мог бы быть?»
И в тот же миг волшебница явилась,
Последовал за ней до самой спальни.
Однажды рано поутру в их комнату большая
Бабочка влетела,
Над ложем долго вилась,
И задрожала Фея.
«Чего ты испуталась?» — спросил Улисс.
Наполнились глаза слезами.
Промолвила Цирцея:
«Она с Олимпа с вестью прилетела».
«Но я ее не слышал!» — Улисс воскликнул.
«Ты — человек, и только. Я — нечто большее».
«Что бабочка сказала?»
«Хотят, чтоб отпустила я тебя. Должна исполнить».
Тогда Улисс убить пытался.
Погнался вслед за бабочкой
С огромным веером на длинной палке.
Подушками попасть в нее хотел.
В какой-то миг она к нему спустилась.
Но силы недостало поднять плечо,
Поймать ее, убить.
Отбросил прочь ту палку, рядом сел,
На бабочку любуясь.
И время шло, ее дрожали крылья.
Как будто говорила с ним о чем-то.
И вдруг взлетела.
Улисс следил, как поднималась ввысь.
Покуда поднималась, память возвращала
Ему всю правду жизни.
Я радовался часто и бывал доволен.
Но счастье в жизни испытал впервые,
Когда в Германии меня освободили
Живым из плена:
Я снова смог на бабочку смотреть
Без всякого желанья съесть ее.