Он снова вернулся мыслями
И к Родине своей, и к Пенелопе.
Ушел к товарищам в барак,
Дождался, покуда Фея о лодке позаботилась,
На ней должны домой вернуться.
Однако обещания добилась:
Им велено вначале проведать
Усопших в Стране Теней.
Утром рано к отплытию Цирцея показалась,
Не удержала слез.
Улисс спешил подняться на палубу,
Назад не обернувшись.
Возможно, она хотела уехать, даже не простившись со мной. Я встретил ее случайно, уже с дорожными сумками в руках. И сразу понял, что она покидает эти места. «Как же так?» — только и вырвалось у меня.
Тогда она подошла и стала объяснять, отчего она приняла внезапное решение. Не только разрушение часовни, но и ее собственные несбывшиеся надежды на перемены. Уходя, добавила: «Как было чудесно, когда мы слушали вместе шум дождя».
Но в ту грозовую ночь я был в доме один и живо воображал себе эту несостоявшуюся встречу.
У меня ушло невероятно много времени на то, чтобы уложить чемодан. Те немногие вещи, что я привез с собой, складывал со скоростью черепахи. Стал смотреть в ящиках старой мебели, не забыл ли чего-то случайно.
Нахожу ключ. Не мой. Иду проверить, не от той ли он комнаты, что хозяин запер (не хотел, чтобы ею пользовались). Чувствую, что ключ поворачивается в замке. Открываю. Но не вхожу.
Много раз я представлял себе, что могло быть закрыто там, в этой комнате. Какие-то неясные догадки, предположения. И только. Я сидел и никак не мог решиться покинуть комнату, прощаясь с самим собой в том месте, где прожил долгие дни.
Наконец, выхожу, но тут же возвращаюсь, как-будто что-то позвало меня назад. Без сомнения, это был запах легкий, но узнаваемый. Подумал, что память вновь возвращает мне запах разрушенной церкви, аромат лимона. Теперь он заполнил собой уже весь дом. Исходил из затворенной двери. Теперь я должен был открыть ее. Не сразу решаюсь на это. И вижу нечто, похожее на чудо: весь пол комнаты зарос, был покрыт травой «Луиза». Листья травы разрушенной часовни выросли на полу этой комнаты.
Я сел и задумался. Пока не осознал, что все мои ответы становятся вопросами.
Песнь теней / Canto delle Ombre
Без всякого желанья плыть,
Хоть очевидность встречи неизбежна —
Обещанное должно исполнять —
Гребли слегка, не утруждая рук,
Как будто силу потеряли вовсе.
Ведь мертвых повстречать в Стране Теней —
Не так легко, как цвет сбирать с полей.
Их редким окриком подбадривал Улисс.
В какой-то миг возникла там вдали
Цепочка желтых гор.
Застыли тотчас и, руки свесив, ждали.
Скользила лодка по воде вперед,
К холмам песчаным приближалась.
Никто не греб, и паруса не гладил ветер.
Вода сама несла их к берегам,
Где стала лодка.
Там тишина царила,
Умерли все звуки.
И не царапали шумы застывший воздух.
Казалось, вовсе нет его, Однако все дышали.
Тишину можно вдыхать, как запах.
Редко случается увидеть подлинный свет, первозданный свет рождения Мира. Теперь уже он так состарился, что не способен освещать, и рождается в пыли, оседая на грязной коросте земли и стеблях травы. Однако это свечение возвращает дух стенам заброшенных домов, позволяет разглядеть трещины старого дерева и наделяет загадочными очертаниями, превращая в тайну мертвого жука, закрывшегося путаницей своих лапок.
Поведал мне о первых вспышках света, осеявших Мир, монах из Кастельдельчи. Этот свет удалился от крупных центров, которым необходимо яркое освещение.
Его лучи еще можно встретить в покинутых людьми местах. Там они продолжают жить, утратив свою яркость. Они оживают сразу после заката, когда руины становятся светлыми, невесомыми страницами, уже запачканными пеплом ночи.
Бледные пятна отрываются от стен и улетают, чтобы стать темнотой. Мне привелось увидеть их однажды утром, до рассвета.
Я искал утешения в замершем мире, где до костей пронизывала влажность. Она поднималась из глубоких расщелин. Спрашивал себя, для чего пестовать нежность к России вдали от нее. И чувствовать себя изгнанником в Италии. Особенно теперь, когда жена вновь обрела любовь к своей земле, где мы вместе прожили незабываемые дни, где под снегом жила музыка.
Квартира в Москве была маленькой клеткой для нашей сказки.
Страх сковывал.
И встали дыбом волосы на головах,
И голоса дрожали,
И затаились — все ждали появления теней.
Сойти на берег не тянуло.
Улисс, однако, сандали развязал,
Босым отправился, и ноги утопали
По голень в песке тончайшем.
Он между пальцами струился, как вода.
На берегу пустынном
Ни ракушки единой не увидеть,
Ни дерева, прибитого водой.
Без пены море.
Волнами на берег набегало.
Улисс назад возворотился.
В друзьях надежда засветилась:
«Пора в обратный путь сниматься.
Наверняка не до того усопшим
Хоть тенью снизойти до нас».
К отплытию готово все.
На насыпи песчаной вдруг
Сгустился воздух темными тенями.
В какой-то момент поезд, который возвращал домой часть итальянских пленников, останавливается на краю необъятной ямы, оставленной воздушной атакой. Выхожу со всеми, чтобы размять ноги. Старый немецкий генерал скорчился невдалеке от нас среди развалин. Его потерпевшую душу прикрывала грязная униформа.
И в тот самый момент, как отрываю от развалин глаза, передо мной вырастает гигантский Собор Ульма. Он поднимается от самого края воронки, чтобы дотронуться до неба.
Показавшееся солнце вмиг рождает длинную тень, которая падает к нашим ногам, и генерал наклоняется, чтобы погладить это темное пятно Собора, прося защиты. Но тотчас тень бежит от него, чтобы новее исчезнуть, выпитая солнцем.
Неслышным шагом тени продвигались.
Цепочкой длинною, смотря вперед.
От них повеяло
Водой заплесневелой.
Рукою поднятой указывали вместе на то,
Что память возвращала.
Другим — то было недоступно.
Улисс смотрел на эти тени.
Всех узнавал: вот шел Ахилл —
Прямой, как палка,
Высокомерья полный,
Ему руки не протянул.
Взгляд перевел Улисс —
Шла, голову склонив, старуха.
Последовал за ней.
Казалось, что вот-вот узнает.
И, наконец, спросил:
«Не вы ли мать моя?»
Остановилась тень.
И так ответила:
«Положено из жизни старым уходить.
Печально, если юноша без времени умрет.
Того ужаснее, как на войне погибнет».
Однажды вечером мама сказала мне, маленькому: «Возьми камень и приложи его к уху. Потом слушай и ЖДИ, пока не почувствуешь, как что-то задрожит внутри, словно хочет вылететь комар. И голоса, говорящие о чем-то. Но ты слушай. А когда пойдет дождь, обратись сам целиком в слух, пока не почувствуешь, что вода внутри твоей головы. Шум дождя останется в ушах и тогда, когда выйдет солнце.
Однако, мальчик, хватит задавать мне вопросы. Малышом ты хотел знать, что такое солнце и снег и понимают ли тебя коты. Я на все тебе уже ответила и вручила тебе целый Мир. Любая вещь должна стать уже понятной и спереди, и сзади».
Улисса руки потянулись —
Дотронуться, погладить, приласкать.
Под пальцами лишь ощутил дрожанье
Влажной пыли.
Так молча шли они.
На все его вопросы
Ответила она вначале:
«Когда ты тенью сделался,
Ответы приходят прежде
Заданных вопросов».
По телефону мне кто-то сообщает, что моя старая мать Пенелопа в Риме искала меня на площади San-Pietro. Был один из тех жарких дней, когда солнечная пыль обжигала лицо. Подъезжаю на такси к площади, которая кажется пустынной. Подумал, все туристы, наверняка, едят, однако замечаю множество японцев. Они заполнили собою длинную тень от обелиска. Прохожу между колонн Бернини и поднимаюсь по лестницам до верхней площадки перед самым входом в Базилику. Наконец маленькая тень отделяется от стен и приближается ко мне.
Тогда от волнения начинаю несправедливо упрекать ее: «Отчего не сказали мне, что вы приедете в Рим? Почему же?»
Она подошла совсем близко и, показывая на большой дворец Ватикана, поднимающийся над колоннами площади, спрашивает меня: «Из какого окна говорит Папа в воскресенье?» Палец продолжает указывать на окна.
— Не знаю, — отвечаю, стараясь увести ее к такси.
— Почему тогда эти окна без занавесок?
Наконец, усаживаю в машину, и мы отъезжаем. Замечаю, что ее карманы чем-то набиты.
— Что у вас там?
— Ничего особенного, два бифштекса и трубочка с семенами белладонны.
— На что вам это?
— Не хотелось беспокоить тебя с едой. С другой стороны, семена белладонны ты можешь подарить тому, кто тебе помогает, — услуги многого стоят.
Когда мне удалось привезти ее домой, чтобы она отдохнула, сказала: «Думала, что ты умный. Я же приехала в Рим, чтобы увидеть твой дом. Когда буду говорить теперь с тобой по телефону, то увижу тебя в твоем доме, а не на улице».
Глажу ее руки и говорю: «Я рад, что вы приехали».
— А ты когда вернешься?
— Зимой. Не этой, так следующей.
— Зима — это только запах, — говорит мне, засыпая.
Я выучиться смог.
Лишь матери моей благодаря.
Она крест ставила в том месте.
Где имя пишут прописью обычно.
И если я узнал все города,
Царящие над миром,
Я матери обязан этим.
Она сама не знала путешествий,
И вот вчера повел ее в кафе.
Хотелось ей пройтись немного —
Два шага сделать перед сном —
Она теперь почти не видит.
«Присядьте здесь. Желаете чего?