В главном лагере французской армии в Монце очень удивились, что какой-то старик-швейцарец привез своим кучу золота якобы от короля, но большей частью не в монетах, а в слитках и абсолютно без сопроводительных документов.
Всеобщее удивление прихопнул лично Оде де Фуа, сославшись в узком кругу на секретное-пресекретное шифрованное письмо от коннетабля Шарля де Бурбона. В более широком кругу он сослался на секретное письмо от секретного отправителя. Общий смысл для всех кругов остался тем же.
Всем заткнуться под страхом смертной казни. Швейцарцы получили деньги сложным финансовым маневром. Да, в конечном счете, от короля. Но с таким гонцом, который смог проскочить мимо Милана из соображений секретности. По этой же причине без сопроводительной документации. Никаких слитков не было. Вам показалось. И не клянитесь, что видели, за лжесвидетельство смертная казнь по законам военного времени. Швейцарцам тоже показалось. Была золотая и серебряная монета. Жалование монетой не выдают всем швейцарцам сразу и полностью, чтобы не спровоцировать повышение цен, скупку всего, что горит, и дикую вакханалию в лагере с последующей потерей контроля и визитом любопытных ландскнехтов из Милана.
Срочных гонцов на перекладных во все остальные французские гарнизоны в окрестностях не послали. Но в порядке нормальной почтовой работы новость про внезапно разбогатевших швейцарцев и сложный финансовый маневр добралась до Пиццигеттоне уже к середине дня 20 декабря. В секрете ее никто держать не стал. Его Величество заплатил швейцарцам, значит, и остальным в обозримом будущем заплатит. Местные лавочники под это дело несколько увеличили кредитные линии, чтобы труженикам аркебуз и алебард было на что встретить Рождество.
Тривульцио понял, что это жжж неспроста. Значит, швейцарский священник, про которого говорили де Круа и Эрнесто, честно исполнил свой долг и довел столько золота, сколько смог. По-видимому, опираясь на неверное предположение о невозможности доехать до Пиццигеттоне, он поменял курс на Монцу. Очень рискованно, но раз уж он проскочил, то честь ему и слава. Они, конечно, умалчивали, что за груз, но теперь-то все понятно.
Тогда и де Круа, скорее всего, никакой не шпион. Где это видано, чтобы вражеский агент взялся довезти золото французской армии, по пути усилил охрану личной гвардией Сансеверино, а, попав в засаду, честно сражался. И нанятый «шпионом» простолюдин довез золото аж до Монцы. Скажите мне, где взять таких простолюдинов, я найму всех! Какая из задач проще, провезти полную телегу золота по вражеской территории, или не украсть его самому?
Совесть такая штука, что заставит человека не только провести лишние полдня в седле, но и взяться за перо. Джан Франческо прикинул, куда мог отправиться де Круа, и написал два письма. Одно в Монцу для де Фуа, другое — в Турин для Сансеверино.
Мальваузен после бегства пациента под подозрение не попал. Слишком уж хорошо все было организовано для проезжего доктора. Тривульцио расплатился и предложил остаться врачом, только не в замке, а при армии. Мальваузен вежливо отказался и собрался уезжать. Как раз можно успеть до Рождества в Турин, а там все доложить губернатору, который обязательно приедет на встречу с родными.
Маршрут нарисовался через снова нейтральный Парпанезе, где снова запустили паром. Вогера, Тортона и далее. Купленный еще в Генуе мул до завтрашнего утра мог постоять в замковой конюшне. Вроде все просто и понятно. День на подготовку, ночь на поспать, на рассвете вперед, чтобы переправиться, пока светло, а не ночевать на северном берегу.
За ужином в таверне к нему подсел прилично одетый человек с генуэзским выговором.
— Здравствуйте, доктор.
— И ты здравствуй, добрый человек.
— Люди говорят, что Вы вырвались из Парпанезе, когда там французы из Пиццигеттоне били папских из Пьяченцы.
— Правду говорят.
— Говорят, вся битва шла за обоз с ценным грузом.
— Слышал такое.
— Говорят, до Пьяченцы обоз не доехал.
— И такое я слышал. Ни одна телега не добралась.
— А не знаете, куда они подевались?
— Господь с тобой! Мне-то откуда знать? Зачем тебе этот обоз?
Мальваузен догадался, что этот человек как-то причастен к поискам королевского золота, но не мог понять, кому он служит. Ведь точно простолюдин. По положению не выше мелкого купца, хотя и одет прилично, почти весь костюм новый.
Когда Терцо второй раз увидел закат над Пьяченцей, ему показалось, что это уже не оригинально. И, хотя денег у него теперь полно, это еще не повод для счастья. Неплохо бы найти брата и радоваться жизни вместе.
Уважаемый Читатель ведь понимает, что Терцо не какой-то жалкий возчик, а профессиональный преступник, который всего пару недель назад без сомнений пошел на особо тяжкое преступление уровня «ограбление века» с неизбежным убийством более десяти человек. И, тем более, всем понятно, что будь он даже жалким возчиком, все равно не смог бы спать спокойно, думая, что брат, возможно, лежит раненым в какой-то деревне неподалеку.
Терцо внес дукаты на сохранение двоим более-менее приличным местным ростовщикам. Оставил себе на расходы золота и серебра. Купил мула и поехал на поиски.
В Пиццигеттоне публика обсуждала сбежавшего из башни рыцаря, оказавшегося папским шпионом. Ни в одном кабаке и ни в одном постоялом дворе Птичку не вспомнили. Тодта, что интересно, тоже не вспомнили. И Мятого. Чтобы совсем уж не огорчать безутешного брата, который готов был щедро проставиться за любые сведения, общими усилиями вспомнили странствующего врача, который как раз в тот день должен был проезжать через переправу.
— Обоз мне не нужен вот нисколько! — собеседник перекрестился, — Я брата ищу. Последнее, что слышал, что он подрядился возчиком к французскому рыцарю. Еду за ним от самой Генуи, догнать не могу. А тут он раз — и пропал.
— Говорят, что он не пропал, — ответил Мальваузен, — Говорят, что обоз пришел в Монцу, хотя его ждали в Пиццигеттоне, хотя никто не обещал, что пришлет в Пиццигеттоне обоз с золотом.
— Кто говорит?
— Да все говорят.
— В Монцу, значит? Это где-то под Миланом?
— Севернее Милана. Слушай, а как звали твоего брата? Может быть, я встречал его в Парпанезе, — Мальваузен решил проявить немного больше интереса.
Он сейчас знал про судьбу золотого обоза достаточно, чтобы доложить губернатору, но мало ли вдруг удастся выяснить еще какие-то подробности. Например, как погиб Андре де Ментон. Губернатор обязательно спросит, и что ему ответить? Единственный из важных вопросов, на который ответа нет. Про судьбу своего рыцаря непременно спросит и королева-мать.
— Его звали Серджио, но все называли его Птичка, — ответил Терцо.
Птичка. Имя, которое назвала Кармина. То есть, она дала не ложный, а настоящий след. Неплохо бы поговорить с этим Птичкой для полноты картины. А зайти к нему можно через брата. Может быть, кстати, и этот брат что-то расскажет.
— Слушай, как там тебя…
— Терцо.
Отлично. И это имя называла Кармина.
— Ден. Ден Мальваузен, — пожали руки, — Слушай, Терцо, ты по-французски говоришь?
— Нет. Отдельные слова понимаю и объясниться, наверное, могу. Но по-хорошему не говорю.
— А по-немецки?
— Нет.
— Представь, что ты поехал за братом в Монцу, а там французская армия и половина из нее швейцарцы. Ты же его не найдешь.
Терцо погрустнел.
— Если в Монце солдатам раздали денег, то у них есть, чем платить врачу, — сказал Мальваузен, — Мне предлагали тут остаться, но жалование король задерживает, а в долг работать неохота. Я бы поехал в Монцу, только денег на дорогу у меня маловато.
— Ты, наверное, по-французски говоришь. И по-немецки. Если думаешь поехать в эту Монцу.
— Qui. Ja-ja.
— Слушай, а поехали вместе. Я плачу за стол и кров для тебя и твоего мула. И еще пять дукатов дам, если поможешь брата найти. Докторов никто не обижает. Ты можешь просто зайти в лагерь и начать разговаривать с солдатами, и ничего тебе не будет. А мне бока намнут.
— Десять дукатов.
— Ты же сам туда собирался.
— Я не собирался там никого искать.
— Семь.
— Восемь.
— По рукам.
Путь до Монцы по восточному берегу Адды занял два дня. Зато без риска нарваться на вражеский отряд.
Мальваузен легко напал на след, но швейцарцы отнеслись к ним с Терцо с недоверием. Собралась вооруженная толпа, и неверный ответ мог бы стоить очень дорого.
— Говоришь, твой брат вез нашего Патера? — один из швейцарцев, говоривший по-итальянски, обратился напрямую к Терцо.
— Да, — спокойно ответил тот.
— Отвечаешь? — ухмыльнулся швейцарец.
— Как перед Господом.
— Я помню, что Патер был очень благодарен Господу за телегу с лошадьми и поминал в молитвах прежнего хозяина. Как его звали?
— Серджио, — ответил Терцо, — Почему прежнего?
— За упокой раба Божьего Серджио по прозвищу…
— Как за упокой?!
— Сейчас расскажу. Какое прозвище было у Серджио?
— Птичка…
— Верно. Еще Патер поминал за здравие брата Птички по имени…
— Терцо. Это я.
— Швейцарец повернулся к своим и сказал по-немецки, — Не брешет.
— Так ты друг Патера! — закричали швейцарцы, — Садись за стол! И ты, толмач, садись!
После этого Терцо и Мальваузен всю ночь пили со швейцарцами. Патер треплом никогда не был, и не сдал ни начальной точки маршрута, ни имени ответственного рыцаря. Но между делом он обмолвился, что эта отличная телега не его, а славного парня Серджио по прозвищу Птичка, которого подстрелили из двух арбалетов на выезде из Парпанезе. И на молебне помянул за упокой Птичку, а за здравие брата его Терцо с пожеланием удачи.
Выпивший Терцо никому ничего не обещал и на все интриги с секретами плевал. Он мужик, и дело его мужицкое, и спрос с него как с мужика. Возчиков на рынке наняли, груз погрузили и поехали, куда у рыцаря глаза глядят. Рассказал про поездку от Генуи до Парпанезе. Про погоню. Про бой при Казальночето. Про помощь от Сансеверино. Про засаду в Парпанезе. Про хромого рыцаря и блондина-оруженосца. И про то, какой Тодт, которого здесь называют Патер, отличный командир и праведный священник. Правда,